После февральской революции Илатонцев с дочерью и сыном, - ее брат был тогда малютка, - уехал в Англию. M-me Ленуар плакала, провожая их, но решилась остаться в Париже. Разлука была недолга: месяца через два m-me Ленуар приехала к ним в Лондон, - и говорила Илатонцеву: "Мы с вами ошиблись; не будет ничего хорошего; по-прежнему и нетерпеливы, и нерешительны, и легковерны". Отец, как ни рад был за дочь приезду m-me Ленуар, горько жалел, и девятилетняя девочка плакала, сама не понимая, о чем.
Несколько времени они жили в Англии. Потом Илатонцев был вызван в Петербург; скоро вышел в отставку, и они жили попеременно то в Петербурге, то в Илатоне, - это недалеко от Волги, между Сызранью и Хвалынском. Ей очень нравилось в Илатоне: там у них такой большой сад; подле такой прекрасный лес; и все в Илатоне так любили ее отца и полюбили m-me Ленуар, - m-me Ленуар в первое же лето выучилась говорить по-русски - за отца и m-me Ленуар все там любили и ее.
Три года назад m-me Ленуар получила письмо, что ее старшая сестра умерла. У сестры остались две дочери, - одна ровесница Илатонцевой, другая двумя годами моложе. Они остались круглыми сиротами. Тетка должна была ехать, заботиться о них. Илатонцев упрашивал ее только съездить за ними, привезти их. Она не согласилась. Она говорила: "У них нет состояния; они должны выйти за людей небогатых: потому не должны приучаться к роскоши, не должны и видеть ее вблизи".
- Да, роскошь портит людей; вот, например, вас как испортила, - заметил Волгин и залился руладою в одобрение своему остроумию; кончив руладу, обратился к жене: - Что, каково, голубочка? - Видишь, светский человек! - и повторил руладу.
- Спросите светского человека, Надина, - приятно ли ему ваше общество, - сказала жена. - О себе я не спрашиваю: он каждый день уверяет меня, что приятно.
- Что же, голубочка, ты должна видеть, нравится ли мне Надежда Викторовна, - отвечал Волгин: - А что же вы смеетесь, Надежда Викторовна? - Голубочка, чему же смеется Надежда Викторовна?
- Будь уверен, что не твоей светскости: может быть, просто по сочувствию твоей веселости, - Вы любите кататься на лодке, Надина?
- Да, люблю.
- В самом деле, вечер прекрасный, погода тихая, - с большим одобрением сказал Волгин. - Значит, послать старика, голубочка?
- Разумеется, сходишь за ним и принесешь два пальто, мне и Надине, - Наташа даст тебе, - наденешь и сам пальто.
- Ну-у, голубочка… - уныло затянул Волгин и очень убедительно прибавил: - А я и позаботился бы, голубочка, чтоб готов был чай к тому времени, как вы…
- Можете видеть, Надина, как ему приятно не только ваше, но и мое общество.
- Ах ты, голубочка! - Это значит, ты шепнула Надежде Викторовне, покуда я хохотал. - Эх, голубочка!
- Вы видите, Надина, что у него надобно учиться не только любезности, но и хитрости: он даже и надобность придумал, для нас же, чтобы он остался дома, - Ты позаботишься о чае! - Хорош будет чай! - Но иди же за стариком, не переслушаешь всех похвал себе. - Пошли дворника на дачу Тенищева сказать, что Надина с нами.
Волгин вздохнул, но пустился чуть не бегом к избушке подле маленькой пристани. - На пристани была привязана рыбацкая лодка. Из избушки вышел старик-рыбак с довольно большим ковром, принялся раскладывать и оправлять его по лодке. А Волгин между тем стремглав летел домой, придерживая рукой фуражку, чтобы не сорвалась от неуклюжих, но очень успешных прыжков, которыми он отмахивал чуть не по две сажени.
- Славный ковер! Мы будем сидеть, как на подушках! - сказала Илатонцева, когда подошла с Волгиною к лодке. - Рыбная ловля здесь выгодна, если рыбакам можно покупать такие ковры.
- Ничего, слава богу, живем, барышня, - отвечал старик. - Но, впрочем, ковер не мой, а Лидии Васильевнин: он так уж и лежит у меня. Где нашему брату, рыбаку, иметь такие.
- Конечно, рыбак не захотел бы купить, но если бы вздумал, то мог бы купить такой ковер, если бы не пропил на прошлой неделе тридцать рублей, - серьезно заметила Волгина.
- Эх, Лидия Васильевна, вот за это не люблю вас: больно вы строга, - отвечал старик будто шуткою, но не успевая заглушить в голосе жалобу. - Вот, барышня, будьте вы судьею между нами: все лето слуга покорный Лидии Васильевне, а не вижу от нее ни гроша, после трех рублей, что получил в задаток, - и не увижу, она говорит. "У старухи твоей лучше пойдет в пользу", - говорит. Значит, что ж я выхожу после этого? - Батрак на свою старуху! - Что ты станешь делать? - Такой упрямый человек она, Лидия-то Васильевна…
Между тем примчался галопом Волгин. - Волгина оправила на Илатонцевой свое лучшее черное бархатное пальто, и лодка поплыла по взморью, по тихой зыби едва заметных струек.
- Хороший вечер, - сказала Волгина. - А в Провансе, Надина, почти круглый год вечера так хороши, - и половину года бывают лучше? - Правда это?
- Да, - отвечала Илатонцева и стала вспоминать, как хорошо в Провансе и как особенно хорошо в их домике, в их долине. Маленький домик m-me Ленуар стоит в одной из долин Mont de l'Etoile, немножко в стороне от железной дороги из Э в Марсель…
- Mont de l'Etoile, - заметил Волгин едва ли когда слыханным, до него в мире французским выговором. - Mont de l'Etoile - не помню, да и в какую сторону Э от Марсели, не знаю; но, кажется, читал, что дорога из Э в Марсель ведет через такие очаровательные долины, каких не много и в самом Провансе. А что, это высокая гора, Mont de l'Etoile и в какую сторону от нее домик?
- Домик на юг от горы; она довольно высокая.
- А, ну, это очень хорошо; значит, долина закрыта от мистраля.
- Что это, мистраль? - спросила Волгина. - Северный ветер?
- Да, голубочка; от него, в иной год, пропадает сбор оливок в местах, открытых на север. А их много, в особенности по Роне, потому что, знаешь, Рона течет там прямо с севера на юг. Ну, разумеется, это провансальцы называют мистраль морозом, а у нас… Ну, да, впрочем, ты учишь, голубочка, Надежду Викторовну смеяться надо мною.
- Да, это очаровательное место, долина, где стоит домик madame Ленуар, - продолжала Илатонцева. Ее отец ездил сам искать, где купить дом. - Когда madame Ленуар отказалась взять племянниц в Россию, он попросил ее, чтобы она взяла его дочь в свое новое семейство. Он хотел ехать сам во Францию и жить подле… M-me Ленуар сказала: "Нет, если Надина будет жить с моими племянницами, вы не должны жить подле нас. Мои племянницы не должны видеть никакой роскоши подле себя". - Ему было очень тяжело это условие; но он принужден был согласиться, что она говорит правду. Он сказал: "Пусть будет по-вашему. Но я провожу вас и найду для вас жизнь в деревне; деревенский воздух лучше парижского для тихого воспитания, а поселиться в Провансе всегда было вашею мечтою". - Она видела, что он хочет сделать ей подарок; но не могла отказаться. Прежде она не хотела брать жалованье, какое следовало бы; у нее не было ничего; тоже и у племянниц. Она только настояла, чтоб дом был маленький и земли при нем немного. - Илатонцев поехал из Парижа в Прованс, возвратился, повез их на новоселье, взглянул, как они там устроились, и уехал. - Потом он приезжал два раза, - оба раза на несколько дней. M-me Ленуар не позволяла ему оставаться дольше. "Я не хочу, чтобы вы избаловали моих племянниц".
Они жили очень скромно. Земля давала тысячи две франков. Они вчетвером должны были жить на это, потому что m-me Ленуар говорила: "Когда вы хотите, чтобы Надина жила со мною, она не должна ничем отличаться от моих племянниц, и ей нет надобности в деньгах". - Они должны были сами делать довольно много, потому что у них была только одна служанка, а при домике есть садик с виноградом, с фруктовыми деревьями. - Илатонцева забывалась от восторга, вспоминая ту жизнь в обществе двух подруг, добрых, добрых девушек… Они все три так любили друг друга и m-me Ленуар… Заботы о хозяйстве, бесконечные игры… Прогулка, иногда втроем, или вчетвером, с m-me Ленуар, иногда с соседними сельскими девушками и молодыми людьми, иногда и в обществе каких-нибудь гостей из Марсели…
Илатонцева задумалась.
- Вот, вы четыре года, - или три? - прожили в Провансе, - начал Волгин. - Положим, французский акцент не испортился у вас от этого, потому что вы жили в семействе парижанок; кроме того, я и не слышал, как вы говорите по-французски, да и не мог бы судить, если бы слышал. Ну, а вот это как же, что вы говорите по-русски, будто и не выезжали из России?
- Когда мы жили в Париже… в нашем семействе говорили по-русски… Отец и мать… у меня была русская нянька… Потом мы жили… в России. Я уехала с madame Ленуар уже пятнадцати лет… - Илатонцева довольно надолго остановилась. - Madame Ленуар говорила со мною по-русски… у нее дурной акцент, но она говорит свободно… - Илатонцева опять остановилась.
Волгин бросил на жену умоляющий взгляд. Но Волгина промолчала.
- Да-с, вы говорили, Надежда Викторовна, что madame Ленуар заботилась о русском языке.
- Да… заботилась… Она для этого даже согласилась… взять с собою Мери, мою горничную… внучку моей няньки… Маша так любила меня… что решилась прислуживать всем трем нам… - Илатонцева опять остановилась.
Волгин опять бросил умоляющий взгляд на жену. Опять это осталось безуспешно. Неужели она не замечает?
Лодка давно выехала на взморье и качалась уже довольно сильно. - Пока Илатонцева не замечала этого в увлечении воспоминаниями о m-me Ленуар и Провансе, все было хорошо. - Но когда Волгин возобновил разговор, отрывочность ее слов показалась ему заслуживающею размышления, и с обыкновенною догадливостью он постиг, что Илатонцева больше думает о волнах, нежели о разговоре. - Лидия Васильевна не хотела замечать его взглядов, он, при своей изобретательности на очень замысловатые обороты, не затруднился придумать, как ему надобно говорить.
- Голубочка, знаешь, пожалуйста: лучше поедем назад. Там, впереди, волны еще больше.
- Знаю ли, что ты трус? - Еще бы не знать! - Я думаю, видит уже и Надина. Посмотри на нее и постыдись, мой друг: в ее лице незаметно никакой перемены. Ты хуже всякой девушки, - я думаю, хуже всякой девочки.
- Мы очень часто бывали в Марсели и катались в лодке по морю. Я слишком хорошо знаю, что это волнение ничтожно, не только безопасно. - Вы просите вернуться потому, что думаете, мне страшно. Но я вижу, что нет никакой опасности. Может быть, вам показалось, что мое лицо несколько бледно: это оттого, что мы сидим: у меня, вероятно, был румянец от прогулки. Теперь он сошел. Кроме того, воздух начинает быть прохладен. Но в Провансе я привыкла любить прохладный воздух. А самой мне тепло в этом пальто. Посмотрите. - Она протянула из-под пальто руку и сняла перчатку. - Рука теплая, не правда ли?
- Рука теплая, - согласился Волгин.
- О чем мы говорили? - Да, о Маше, которую мы теперь зовем Мери. Она очень любит меня. Ее отец управлял нашим домом в Петербурге, когда мы жили в Париже. Прежде он был камердинером у моего отца. Когда мы переехали жить в Россию, она сделалась моею горничною: она четырьмя годами старше меня. Madame Ленуар говорила, что она очень умная девушка. Сколько я могу судить, это правда. Когда madame Ленуар должна была ехать во Францию и хотела взять меня с собою, то не хотела, чтобы у меня была особенная прислуга. Но Мери сказала, что будет прислуживать и ее племянницам. Тогда madame Ленуар согласилась взять ее. Тем больше, что и сама любила ее и была рада, что мне будет с кем говорить по-русски… Она и прожила несколько времени у нас в Провансе… И все были очень довольны ею… Но потом она не жила с нами… Она жила в Париже… Вернулась к нам только уже незадолго перед моим отъездом… Она очень любит меня… Но я забываю, что это нисколько не интересно для вас…
Видно было, что она говорила только для того, чтобы говорить, и перестала говорить также потому, что ей стало трудно удерживать связь мыслей. - Лодку качало сильнее и сильнее. - Теперь уже и Волгин видел, что Илатонцева бледна.
Бледна, правда. Но держала себя превосходно. - Волгин посмотрел на жену с выражением, говорившим: "Голубочка, похвали ее".
Волгина засмеялась. - Взгляните, Надина, как сочувствует вам светский человек. - Но в самом деле, нельзя не похвалить вас, Надина. У вас есть характер.
- Мне очень стыдно за себя, - отвечала Илатонцева. - Я как нельзя лучше вижу, что нет ни малейшей опасности. - Я говорила, кажется, что Мери приехала с нами в Прованс, madame Ленуар была очень довольна ею. Она нисколько не тяготилась тем, что должна была и одеваться и жить, как наша другая служанка, старушка из соседней деревни. Но она прожила с нами не больше полгода. Потом уехала в Париж. На дороге в Прованс мы пробыли в Париже недели полторы, пока папа купил и устроил домик. Вероятно, в это время Мери успела приобрести в Париже знакомства, которые пригодились ей: она девушка очень умная. Она уехала от нас в Париж потому, что ее пригласили быть конторщицею в каком-то косметическом магазине… madame Ленуар не хотела отпускать ее… потому что она говорила со мною по-русски… и потому что они все любили ее… и я, конечно…
Илатонцева опять остановилась. С минуту лодка продолжала плыть вперед. - Через край плеснуло несколько капель.
- Повернем назад, - сказала Волгина старику-лодочнику. - Опасности не было бы, Надина, хоть бы мы плыли до Кронштадта и за Кронштадт. Но я скупа. Пальто, которое на мне, не боится не только брызг, и проливного дождя. Но было бы жаль бархатного, которое на вас. Сколько стоит такое в Париже? - Я думаю, рублей пятьдесят, или меньше? - А мне оно обошлось в семьдесят, и то лишь потому, что я дружна с моею модисткою и ее дочери - миленькие немочки - вешаются мне на шею.
- Мне смешно и стыдно за себя, - сказала Илатонцева. - Я знала, что нет опасности, и нисколько не боялась. Но мне было надобно большое усилие воли, чтобы не дрожать. Мне тем стыднее за свою трусость, что можно было б отстать от нее, катаясь по морю.
- Это не трусость, Надежда Викторовна, - возразил Волгин. - Вы создана для тихой жизни, только. - Вы рассказывали о вашей горничной.
- Но я понимаю, что это вовсе не интересно для вас.
- Нет, это интересно. Не правда ли, голубочка?
Он думал о том, что горничная должна быть девушка опасная. - Ее из Прованса вызвали в Париж быть конторщицею! В Париже мало желающих быть конторщицами. - Очевидно, она уезжала туда быть авантюристкою.
- Вы видите, Надина, он интересуется всем, что близко к вам, - сказала Волгина. - Если бы вы знали, какой он дикарь, вы удивлялись бы, что он разговорился с вами. Вы видите, я так рада этому чуду, что и не мешаюсь в ваш разговор: пусть хоть немножко привыкает говорить с людьми о чем-нибудь, кроме книг и глупостей, которые называются у них общественными делами.
- Почему ж она возвратилась быть вашею горничною? - спросил Волгин. - Ей не повезло счастье в Париже?
Кажется, напротив. Правда, она не хвалилась особенным счастьем в Париже. Но и не жаловалась на неудачи. Вообще она мало говорила о своей парижской жизни. Но когда она вернулась оттуда, она привезла порядочный гардероб, много дорогих вещиц. Мери вернулась, безо всякого сомнения, только потому, что очень любит ее; соскучилась по ней.
Madame Lenoir приняла Мери очень сурово. Довольно долго не соглашалась, чтобы она заняла прежнее место…
- Madame Lenoir должна была полагать, что Мери вернулась к вам не по расположению, а по корыстолюбивым расчетам, - заметил Волгин, сам, при всей своей простоте, видя, что не обманулся относительно парижской карьеры Мери: очевидно, m-me Ленуар знала, что Мери была там авантюристкою. - Madame Ленуар была, по- моему, права, - продолжал он.
- Теперь я понимаю, чего опасалась madame Ленуар, - сказала Илатонцева. - Так-так! - Она опасалась, что Мери хочет обманывать меня, выманивать у меня деньги, подарки, когда мы будем жить в Петербурге! - А я решительно не могла объяснить себе, почему madame Ленуар была вооружена против Мери! - На мои просьбы за Мери она говорила только, что Мери не нравится ей, - а я думала: что ж это? - Неужели madame Ленуар может так долго сердиться, так наказывать Мери за то, что Мери два года назад не послушалась ее мнения? Я очень рада, что вы объяснили мне единственный случай, в котором я не умела понять, что madame Ленуар совершенно права. - Конечно, - о, конечно, madame Ленуар должна была опасаться за мои наряды, деньги. - Это подозрение так естественна - Возвращаться из конторщиц в горничные - в самом деле, трудно поверить с первого раза, что это делается по расположению, а не по расчету обирать меня.
Но Мери успела рассеять предубеждения m-me Ленуар. Мери вперед сказала ей: "Я снова заслужу ваше расположение, каковы бы ни были мои недостатки или ошибки", и поселилась в Марсели. - Они часто ездили в Марсель; у них было много знакомых там. - Через несколько месяцев m-me Ленуар сказала: "Мери хорошая девушка. Она сделалась даже лучше, нежели была до разлуки с нами. Тогда она была немножко слишком шаловлива; теперь она совершенно серьезна".
"Была ли madame Ленуар обманута? - раздумывал Волгин. - Очевидно, эта Мери очень хитрая девушка. Но видно и то, что у нее твердая воля. - Трудно предположить, чтобы умная женщина, хорошо знавшая Мери, могла обмануться притворным раскаянием. Вероятнее, что Мери действительно остепенилась. Но это вздор; дело не в том, будет ли шалить Мери, или нет. Дело в том, что она хитра и умна. Если она вздумает жертвовать счастьем Илатонцевой для своих расчетов, она может погубить это нежное существо, не понимающее ничего злого. - У Илатонцевой громадное приданое. Как она явится в свете, сотни мерзавцев будут льнуть к нему. Горничная пользуется доверием Илатонцевой; опытна, ловка; важная союзница. Тот из мерзавцев, который искуснее всех, то есть бездушнее, подлее всех, - подкупит горничную, чтобы она пела про него, - и устроиться свадьба… Илатонцев, положим, хороший человек. Но отец не замена матери. Тетка, очевидно, пустейшая женщина…"
- Ты задумался, мой друг, - заметила Волгина.
- Видишь ли, голубочка, я скажу тебе откровенно. Надежда Викторовна очень хорошая девушка, и я полюбил ее.
- О чем же тут горевать? - Договаривай: тебя пугает за нее то, что у нее богатое приданое?
- Разумеется, голубочка, потому что ты всегда знаешь все мои мысли.
- Чрезвычайно мудрено отгадывать их. - Но прежде нежели будешь давать свои советы Надине, спросись у меня. - Ты всегда согласен со мною, а я с тобою не всегда.
Волгин погрузился в новое размышление: Лидия Васильевна не может не знать, что собирался он посоветовать Илатонцевой. Натурально, что: "Будьте дружна с Лидиею Васильевною; не теперь, - теперь не в чем вам быть доверчивою; но всегда, всегда". - Неужели же Лидия Васильевна не хочет заменить старшую сестру для этой прекрасной девушки?