Илатонцева рассказывала между тем, как боролись в ней чувства, когда отец написал, что тетка едет взять ее домой. Ей и хотелось поскорее увидеть отца и брата, жаль было и расставаться с m-me Ленуар и ее племянницами. - Тетка выехала, они ждали ее, - ждали месяца два: они уже думали, не занемогла ли тетушка. Но отец успокоил их: он написал, что тетушка живет в Париже и здорова.
Илатонцева и сама не знала, что хотелось ей больше: того ли, чтоб тетка скорее приехала за нею, или того, чтобы она жила и жила в Париже. - Наконец, она приехала. Тут было слез! - M-me Ленуар говорила, что когда выдаст племянниц, приедет жить в Илатоне. Она полюбила русский народ и говорила: "У нас во Франции мало людей, которые искренне желают пользы народу, но все-таки находятся они в каждом уголке. А у вас народу решительно не с кем посоветоваться, не от кого услышать доброе. Но это было прежде, - говорила она. - В эти три года у вас очень многое переменилось. Мы видим по журналам, Надина, - они получали в Провансе русские журналы. - Мы видим по журналам, Надина, что у вас начинают заботиться о народе. Но все еще очень мало людей, и я буду не лишняя". - Она жалела и о том, что ее воспитанница не будет иметь подруг в деревне. Жаль, что не в Провансе, не у m-me Ленуар, а уже на дороге, в Италии, было получено письмо от отца, где он говорил о молодом человеке, который согласился ехать с ним в деревню, гувернером Юриньки. Она переписала ту часть письма, где…
- Ваш батюшка так доволен гувернером вашего братца? - заметил Волгин. - Я очень рад, потому что подружился с дальним родственником и однофамильцем этого молодого человека - тоже молодым человеком. Потому-то я и слышал о вашем батюшке, что родственник моего знакомого, тоже Левицкого, гувернер вашего брата.
Нельзя было иначе, надобно было поступить решительно. - Опасность, о которой давным-давно забыл Волгин, вдруг нависла над его головою. Еще два, три слова - и Илатонцева назвала бы фамилию гувернера. Но - что значит храбрость и быстрота! - Теперь опасность была совершенно уничтожена - Волгин гордился собою. - Пусть теперь Илатонцева говорит о гувернере брата, что угодно, сколько угодно, беды не будет. - Удивительно было ему только то, - Волгину всегда было что-нибудь удивительно, - удивительно было ему только то, как тогда, в минуту встречи, не пришло ему в голову такое легкое средство отвратить опасность: тогда не было бы ему надобности пугать жену, сына, Наташу, Илатонцеву своим спотыканием и кашлем.
Она переписала для m-me Ленуар ту часть письма, где отец ее говорил о гувернере Юриньки. Отец убежден, что она полюбит Левицкого. Он описывает его таким, что и нельзя не полюбить. M-me Ленуар будет очень рада, что в их семействе живет новый человек, такой умный, прекрасный, благородный. Теперь m-me Ленуар будет уверена, что ей не будет скучно в деревне. - Впрочем, может быть, она найдет там и подруг; m-me Ленуар говорила: "В эти три года настроение умов у вас в России очень переменилось; вероятно, многие из ваших соседов, которые прежде отталкивали от себя дикими понятиями, теперь будут рады слушать твоего отца". - Прежде ее отец и не мог и не хотел сойтись ни с кем из соседов. Он слишком расходился с ними в образе мыслей. Но если оправдаются надежды m-me Ленуар, вероятно, и отец найдет себе сочувствие, и она найдет себе подруг…
- А должно быть, вы с тетушкою долго ехали в Россию, если получали на дороге письма от вашего батюшки, - заметил Волгин.
- Да. Тетушка поехала из Прованса через Италию, довольно долго останавливались во Флоренции…
"Должно быть, однако, сильная охотница кутить, - рассудил Волгин. - Парижа было ей мало, хотелось навестить и Флоренцию, по слухам, что нигде нет таких удобств для кутежа, как во Флоренции". - То-то и есть, - заметил он вслух. - Мой знакомый Левицкий говорил мне про гувернера Юриньки, что больше месяца он со дня на день все уезжает из Петербурга с вашим батюшкою, и все не может уехать. - Ваш батюшка ждал, ждал вас в Петербурге, - и наконец получает письмо, что вы проедете в деревню через Одессу, - он в деревню, думает найти вас там, и вот я вижу теперь, только что уехал он из Петербурга, по вашему письму, - а вы в Петербург. - Ну, признаться, тетушка у вас!
Если m-r Волгин познакомится с ее тетушкою, он не будет в силах сердиться на тетушку. У тетушки такое доброе сердце. Но, правда, тетушка несколько непостоянна в своих мыслях. Тетушка велела ей написать отцу, что они выезжают из Флоренции в Вену и поедут в свою деревню через Одессу, а потом вздумала видеть Женевское озеро. Они пробыли несколько дней на берегах Женевского озера, потом проехали по Рейну, - через Берлин, Штеттин; правда, ей было очень грустно, что она уже не застала отца и брата в Петербурге. Тем больше, что отец должен был беспокоиться, не нашедши их в деревне. Но она уже послала известие отцу, - и теперь уже все равно: отец будет спокоен. Правда, ей хотелось бы поскорее ехать к нему и брату, - но что ж делать? - Тетушке нельзя уехать из Петербурга, не повидавшись со знакомыми.
- Голубочка, не правда ли, хороша тетка у Надежды Викторовны? - заметил Волгин.
- Что, мой друг? - Тетка Надины? - Что такое?
- Да ты не слушала?
- Я задумалась о Володе. Забавно и приятно было смотреть, какая храбрая Надина, и мы заплыли далеко… Спит ли он, мой милый, или нет? - Ну, что же тетушка Надины?
Волгин стал пересказывать о том, как тетушка Надежды Викторовны перепутала все. Илатонцева защищала тетку. Волгина слушала рассеянно. - Лодка проплыла Крестовский мост. - Волгина смотрела на берег Петровского острова. Волгин спорил с Илатонцевой.
- Лидия Васильевна, вы? - закричала издали с берегу Наташа.
- Что Володя? - Спит?
- Спит, Лидия Васильевна; а я смотрю вас, подавать самовар. - Наташа побежала домой.
* * *
Напившись чаю, Илатонцева попросила Волгину дать ей кого-нибудь, проводить ее на дачу Тенищева.
- Вы думаете, я отпущу вас быть одной в этом доме, который наводил на вас тоску и днем? - Когда приедет ваша тетушка, может заехать сама взять вас.
- Если еще не позабыла, что завезла племянницу в чужой пустой дом и бросила одну, - добавил Волгин, который никак не соглашался простить тетушку. - А я уйду, голубочка, - ты ведь не пустишь Надежду Викторовну, не надо мне провожать ее?
- Иди себе, работай. Но в два часа должен спать, - слышишь?
Волгин ушел. Волгина продолжала болтать с Илатонцевой… Пробило одиннадцать часов. Илатонцева опять стала просить Волгину дать ей кого-нибудь, проводить ее на дачу Тенищева.
- Полноте, Надина: видно, что ваша тетушка осталась где-нибудь на вечере, на бале, когда нет ее до сих пор.
- Да, я сама думаю, что она уже не вернется раньше двух, трех часов… и мы будем ночевать на даче этого Тенищева… Но, быть может, она приедет раньше…
- И захочет вернуться ночевать домой? - Пусть будет и так. Она заставила вас дожидаться ее; может и сама подождать, пока мы с вами напьемся чаю завтра поутру.
- Нет, отпустите меня, пожалуйста…
- Вы боитесь выговора?
- Нет, она не способна делать выговоры. Но мне самой не хотелось бы…
Вместо ответа Волгина вынула булавку из ее волос. - "Боже мой!" - проговорила девушка в смущении, почти в испуге, подхватывая рукою густые локоны. - "Боже мой! - повторила Волгина, подделываясь под нежный сопрано девушки, и выдернула другую булавку. - Ах, зачем у меня не такие волоса!" - проговорила она с досадою.
- Ваши гуще моих, - сказала Илатонцева.
- Но они черные! - Зачем я не блондинка! Такая досада! - А Наташа дивится, что я умею причесать себе волоса без зеркала! - Поневоле выучишься! - Впрочем, теперь, конечно, все равно. - Идем ко мне, в спальную. Пора спать. Володя мастер будить. Голосок такой же прекрасный, как у отца. - Она почти насильно подняла Илатонцеву со стула и повела, - но сошедши с места против воли, Илатонцева с восторгом заговорила: "О, как я рада, что вы не пустили меня! - Мне было бы так тяжело, страшно одной в этом сыром, гадком доме!"
- Володя не будет мешать вам: он здоров и не плачет по ночам; но часов в восемь разбудит. - Перемени простыню на диване, - возьми из моих, Наташа; и подушку положи из моих.
- А где же спать мне, Лидия Васильевна?
- Ах, какая ты глупая девчонка! Она готова плакать, что у нее отнимают диван!
- Нет, Лидия Васильевна, - убедительным голосом возразила Наташа. - Я ничего; только я не знаю, где же вы прикажете мне лечь: здесь ли, на полу, принести тюфяк, - или в кухне?
- Я прикажу тебе вовсе не ложиться: иди в зал и сиди всю ночь у окна.
- Зачем же, Лидия Васильевна? - и не спать? - с отчаянием спросила Наташа.
- И не спать. Сиди и молись, чтобы я сделалась такая же добрая, как Надежда Викторовна, которая тебе нравится.
- Очень хоро… - начала было Наташа, но, не договоривши, передумала: - Да вы смеетесь, Лидия Васильевна!
- Убирайся в кухню, к Авдотье, - ложись в зале, если не боишься одна, - ложись здесь, - не все ли равно? - Когда ты перестанешь быть глупою и надоедать мне всякими пустяками, все равно, как Алексей Иваныч?
- Нет, Лидия Васильевна, Алексей Иваныч не такой, как я: Алексей Иваныч самый умный человек; это говорит и Миронов и все. Да и что же вы притворяетесь перед Надеждою Викторовною, будто сами не знаете этого?
Илатонцева не выдержала, засмеялась. - Ложитесь здесь, Наташа, и доскажите мне сказку о Марье Маревне, критской королевне.
- Посмотрите, какая бойкая она стала! - Распоряжается в моем доме, будто хозяйка!
- В самом деле, с тех пор как я уехала от madame Ленуар, я не чувствовала себя такою довольною и свободною, - сказала Илатонцева с оттенком грусти.
- У вас добрый отец, Надина; при нем вы будете опять чувствовать себя довольною и свободною.
- О да, да! - радостно сказала Илатонцева.
* * *
Пришедши поутру пить чай, Волгин увидел в столовой только жену. - А где же Илатонцева, голубочка? - Неужели тетка уже успела прислать за ней? - Еще нет десяти часов? Неужели старая дурища, прорыскавши черт знает где до поздней ночи, уже вскочила опять рыскать?
- Илатонцева ушла, как встала; не хотела даже подождать чаю. Авдотья говорит, - Авдотья проводила ее, - что умная тетушка еще спит. Приехала часу в пятом.
- Плясала на бале или просто кутила, - основательно заметил Волгин. - А славная девушка эта Илатонцева.
- Очень хорошая. И ты вчера уже вздумал было навязывать мне заботу о ней? - Очень достаточно мне и того, что нянчусь с Володею и с тобою.
- Я вовсе не думал, голубочка, - с убедительною искренностью сказал муж. - Уверяю тебя, не думал.
- Не думал! - Если бы я не заметила и не остановила тебя, когда ты печалился ее приданым, ты сейчас бы начал внушать ей, чтобы она, когда приедет из деревни, обо всем советовалась бы со мною.
- Ну, что же, голубочка? - Разумеется, всякие там мерзавцы, - ну, может ли она понимать мерзавцев? - Что же, разумеется, это жалко: одна, некому вразумить. Волгин был хорош тем, что нимало не стеснялся и объяснять свои мысли после того, как отперся от них. - Совершенная правда, мой друг; но я не хочу продолжать тесного знакомства с нею. Такие знакомства не по нашим деньгам. Да я и не люблю бывать у людей, которые важнее нас с тобою. Ты должен бы помнить это.
- Ну, конечно, это хорошо, голубочка, и все так. Но для нее можно бы сделать исключение.
- Хорошо; я доставлю тебе и случай сделать исключение. Я иду гулять, - ты остаешься дома, - так?
- Голубочка! - Эта дурища, как протрет глаза, при дет благодарить тебя за любезность к ее племяннице! - Тебя не будет дома, а я буду дома!
Жена засмеялась.
- Я пойду гулять по нашему садику. Я не хочу отнять у себя удовольствия прочесть ей лекцию.
- И не вызовешь меня к ней?
- Нет, не вызову, друг мой, не бойся. У меня нет только охоты, у тебя нет и времени для лишних знакомств.
Через полчаса Волгина вернулась из садика в комнату мужа. - Давай то, что у тебя приготовлено для типографии. Я еду в город, буду в той стороне. Эта глупая Наташа вздумала пристать ко мне, чтобы я купила ей золотые серьги: Илатонцева подарила ей вчера три рубля.
- А как же лекция, которую ты хотела прочесть этой старой дурище? - Наташа могла бы подождать, - поехала бы, голубочка, после обеда.
После обеда некогда. Вчера Миронов не был, - значит, приедет обедать. Будет еще кто-нибудь из моих приятелей. Возьму коляску или шарабан, если их будет много, и поеду в Парголово: я еще не была там.
- Ну, так могла бы Наташа подождать до завтра.
- Нельзя ей, потому-то она и пристала: на даче, где живут столяры, ныне большой праздник, день рождения жены второго брата, - того, который приходил к нам поправлять мебель. Наташа непременно хочет отличиться там в золотых сережках.
* * *
За обедом Волгина сказала мужу, что Илатонцева заходила с теткою к ним и оставила записку, в которой говорит, что тетушка и она заедут послезавтра.
Но перед обедом на другой день приехал слуга Илатонцевых и подал новую записку. Девушка извиняла свою тетку и себя в том, что они не будут завтра у Лидии Васильевны: ныне поутру тетушке представилась непредвиденная надобность спешить отъездом в деревню. Через четверь часа они должны быть на железной дороге. Тетушка так поздно сказала ей, она торопится и стыдится, что так дурно пишет. - Тетушка поручает сказать, что первый визит ее по возвращении в Петербург будет к Лидии Васильевне.
В приписке из десяти слов тетушка повторяла то же извинение и уверение по-французски, выражаясь о себе jait и javait , по грамматике русских аристократок и парижских лореток, - как заметил Волгин, с обыкновенным своим остроумием, за которое и одобрил себя необходимою руладою.
- Обещание тетушки не очень страшно: к тому времени пятьсот раз успеет забыть обо мне. - Илатонцева будет иногда заезжать, пока не будет у нее жениха.
- То есть очень недолго, - заметил Волгин с неизменною своею основательностью. - А что касается ее тетки, то уверяю тебя, голубочка, надобность этой дурище спешить в деревню та же самая, какая заставила ее тогда рыскать черт знает где, бросивши племянницу. Просто ветер ходит у нее в голове: он подует, она и несется, - уверяю.
* * *
Прошло еще месяца два или больше. Приближалась осень. Аристократы, вероятно, в своих каменных дачах, еще не начинали думать о возвращении в город; Волгина уже думала. Но после двух, трех ненастных дней погода поправилась, и Волгина воспользовалась этой отсрочкою, чтобы переменить обои на своей городской квартире: денежные дела мужа быстро улучшались; на прошлой неделе он получил за месяц сотнею рублей больше прежнего. Так он будет получать и в следующие месяцы до нового года. А потом счеты будут вестись на новых основаниях, уже очень выгодных для него.
- Это прелесть, какою миленькою, веселою станет наша квартира! - говорила Волгина мужу, возвратившись из города, куда ездила выбирать обои. Она стала описывать до малейших подробностей, какие обои взяла для какой комнаты. - Словом, ты понимаешь, во всех комнатах будут светлые обои; только в твоем кабинете не светлые, синие: они лучше для глаз… Ах, мой друг, я боюсь, что ты утомляешь свои глаза!
- Напрасно, голубочка; мои глаза очень близоруки, но зато чрезвычайно здоровы. Сколько лет я, можно сказать, только тогда и отрывал их от книги, когда спал, - и ни разу не чувствовал зрения утомленным. У очень близоруких очень часто бывают ужасно крепкие глаза.
- Но какие бы ни были они крепкие, все-таки я опасаюсь за них. Готлиб Карлыч пил кофе, когда я привезла ему то, что ты приготовил; села выпить чашку, - славный кофе, - мы разговорились. Он сказал: "Ни один литератор не пишет столько. Ни я, никто из наборщиков не видывали, чтобы кто-нибудь писал так много".
- Это ничего не значит, голубочка. Я пишу сплеча, даже не перечитываю. Другие обдумывают, потом поправляют. Иные сидят за письменным столом не меньше моего, быть может.
- Все-таки ты должен писать меньше. Теперь ты стал получать больше, нежели надобно мне.
- Ну, голубочка, еще далеко до того, чтобы получать, сколько надобно. Ты вспомни: тебе надобно иметь экипаж, пару лошадей, а когда дойдет до такого дохода? - Разве года через полтора наберешь денег. Но главное, голубочка, вовсе не твои надобности. Прежде точно, главное было в них, когда искал работы, хотел зарекомендовать себя, что могу писать быстро. А теперь, голубочка, совсем другое. Совесть - эко, даже совесть приплел к таким пустякам! - Само собою, вздор; но что же ты станешь делать с этою моею глупостью, когда так думаю: если не напишу об этом, то будет написана чепуха, - а "об этом" выходит обо всем, о чем ни бывает надобно, - ну, даже и не успеваю.
- Но что же так долго не едет твой Левицкий? - Ты говорил, он уезжал тогда месяца на два. Давно пора бы ему приехать. Ты написал бы ему, поторопил бы его.
- Твоя правда, голубочка. Напишу.
- Ты забудешь, я знаю тебя! - Но я сама буду за тебя помнить. Завтра, когда ехать в город, спрошу, готово ли письмо, и если не готово, заставлю написать при себе. Или хочешь, я напишу за тебя? - Это я сумею. Ты не говори мне, как писать. Только скажешь мне адрес. - Волгина уже сидела за письменным столом мужа и доставала почтовую бумагу. - Ты не говори мне, что писать. Я сама знаю. Ах, как хорошо я напишу! Это будет прелесть! Я даже не покажу тебе, что напишу; - ни за что не покажу.
Теперь уже неотвратимо. Можно только объяснить, почему адрес будет в деревню Илатонцева. Конечно, Левицкий сказал, что едет в глухое село, куда нет почты, и что если писать ему, то через этого родственника, который гувернером у Илатонцева.
Жена сложила письмо, взяла конверт. - Адрес, мой друг.
- Адрес, голубочка: Владимиру Алексеичу, - ну, Левицкому, это знаешь, - в Харькове, в доме Левицких, у Троицкой церкви.
Десяти минут было достаточно Волгину, чтобы найти способ отвратить неотвратимое. В особенности он был доволен домом Левицких, у Троицкой церкви. Харьков, это еще не важность: и Калуга и Орел, все годилось бы. Но "в доме Левицких" - что может быть натуральнее, когда он уехал к родным? - "У Троицкой церкви" - что может быть короче, проще, несомненнее?
- Как я рада, что хоть немножечко помогла тебе! Ах, мне хотелось бы помогать тебе! - Не умею, мой друг; ничему не училась. - А теперь поздно, когда Володя не идет из ума! - Сяду читать и вдруг замечаю: ничего не прочла, все думала о Володе… Как я рада, что вздумала написать за тебя! Хочешь, я стану писать за тебя все письма? Это я сумею…
Она так радуется, что помогла ему! - Ему стало стыдно за свое двоедушие перед нею: она не могла бы сказать "в доме Левицких, у Троицкой церкви".