- Мне подсунет линючий ситец? Нет, брат, я ситец твердо знаю. Вот взял сейчас подол у рубахи в рот, пожевал его на зубу, а потом сплюнул… Не сдал ситец краски - ну, значит, не линючий. А то принес вот из трактира лимончику кусочек…
- Иди-ка ты лучше домой спать, а потом в баню…
- Зачем спать? Я престол справляю. Я праздничный. Анисим Макарыч! Анисим… Ах, чтоб тебя мухи съели! Ушел… - бормотал мужичонко, смотря вслед кузнецу. - Это, стало быть, я опять без компании. Ну, пойдем компанию себе искать.
Мужичонко останавливается перед городовым, хочет вытянуться во фрунт и чуть не падает.
- Чего тебе? - спрашивает городовой.
- Праздничные мы. Престол справляем. А вашему здоровью…
- Проходи, проходи! Нечего тут кривляться-то.
- Господину городовому поклон, - снимает картуз мужичонко. - Кланяюсь твоей чести и угостить тебя хочу, так как мы, значит, по деревне праздничные. Пойдем, братец, поднесу.
- Я тебе сам так поднесу, что не прочихаешься! Двигайся. Нечего станцию-то делать. Иди, куда шел.
- Это за что же такие шершавые слова, коли мы со всей своей лаской? - недоумевает мужичонке
- А за то, что не вводи казенного человека в соблазн, когда он на посту стоит.
- Я из-за Покрова-батюшки преподобного. У нас таперь кажинного человека угощают. А мне с казенным человеком любопытно в праздник…
- Праздник вчера был.
- Врешь. Престол у нас о трех днях бывает. Три дня гуляем. У нас по деревне в первый день пироги пекут, во второй оладьи, а в третий блины… Эх, куда нынче как народ во всей своей гордости недвижим стал! Ты, может быть, супротив меня в своей голове павлина содержишь? Так ты гордость-то эту брось. Ты городовой, а я штукатур и со всем своим чувствием…
- Проходи! Проходи! Что за поярец такой, что из себя дурака строить!
- Мы поярцы? Нет, брат, мы православные христиане и все там будем… У нас душа чиста… А Покров я предпочитаю чудесно… Эх, скучно, грустно мне, молодцу, на чужой стороне быть! - воскликнул мужичонко, покрутил головой, отер слезу, махнул рукой и запел: - "Сторона ль моя, сторонушка"…
- Ты горло-то на улице не дери, а то я тебя в участок отправлю! - крикнул ему вслед городовой.
Мужичонко обернулся.
- Сироту-то? Праздничную сироту-то? Что же, отправляй. Заодно уж нам страдать без семьи родной, - сказал он, отирая слезы полой полушубка. - Ну, народ стал ноне! Сам-то ты прежде кто был, пока в городовых не служил? Ведь мужик тоже… А вот теперь с праздничным мужиком выпить не хочешь. А я сирота… Ты думаешь, я себе компанию не найду? Найду, брат, будьте покойны.
Мужичонко плакал пьяными слезами и даже всхлипывал.
- Найду, брат… Эх, загуляла ты, ежова голова бесталанная! - взвизгнул он и поплелся, покачиваясь на ногах, далее.
АЙВАЗОВСКИЙ
(Сценка)
Черный купец сидел до одну сторону стола около чайного прибора и пощелкивал щипчиками, дробя куски сахару на более мелкие части. Рыжий купец помещался по другую сторону стола и просматривал газету, вздетую на палку.
- Ну, что Кобургский? - спросил черный купец рыжего.
- Да ничего сегодня про него не пишут. Второй день уж не пишут. Надо полагать, уж не отменили его. Да и пора. Надоел. Ну что ему мотаться в политическом гарнизоне. Побаловал, да и будет.
- Да нешто это можно, обы отменить?
- Отчего же? Бисмарк все может. Погоди, вот конгресс всех нот будет, так и совсем запретят. Из-за чего Бисмарк с Кальноки шушукались-то? Все из-за этого. "Надо, говорят, нам нашего молодца посократить. Достаточно ему мозолить глаза". Довольно. Уж ежели залез, то сиди и пей себе пиво с букивротами, а действовать не смей. Немец немца завсегда послушает.
- Чего ему! Он теперь при генеральском мундире и при шпорах.
- А вот конгресс нот порешит, так и шпоры спилят.
- Уж хоть бы решали скорей. Куда его решат?
- Да куда решить? Решат, я думаю, в Калугу. Этих всех в Калугу решают. Туда и Шамиль решен был. Баттенберга тоже в Калугу везли, да сбежал он с дороги.
Рыжий купец опять углубился в чтение.
- Пей чай-то. Чего тут? Остынет. Вон я кусочков сахару нащипал, - сказал черный купец.
- А вот сейчас, только про Айвазовского юбилей дочту. Юбилей ему устраивают, - отвечал рыжий купец.
- Какой это Айвазовский? Чем он торгует?
- Живописец он, картины водяные пишет.
- О-о! А я думал, наш брат купец.
- Чего ты окаешь-то! Этому стоит юбилей сделать, хоть он и не купец. Главное дело, пятьдесят лет живописного рукомесла день в день выполнил, точка в точку. А это не шутка. Ведь за последнее время у нас все какие юбилеи бывали: семь лет, тринадцать лет, а то так и четыре с половиной. Четырехсполовинойлетний юбилей - нешто это можно. А тут пятьдесят лет! Говорят, он за это время одного полотна стравил столько, что щеколдинской фабрике в год не сработать.
- Водяные картины, ты говоришь, он писал?
- Только водяные. Вода, вода и вода. Вода и небесы - и ничего больше. И ведь в чем штука: только одну синюю краску и покупал. Разве малость белилами разводил.
- Ну, водяные-то картины не мудрость. Вот ежели бы портреты.
- Не мудрость! Нет, ты попробуй-ка пятьдесят лет подряд все одной и той же синей краской. Ведь он ею, может статься, миллион аршин полотна замазал. Да ведь не зря мазал, а надо тоже так, чтобы выходило что-нибудь. А у него было как. Вот поставишь ты его картину к стене, к примеру, а супротив ее утку пустишь, смотришь, утка-то в картину и лезет, на воду, значит, идет. Уток надувал.
- Т-с… Ну, это действительно. А портретов он не писал?
- Ни боже мой! Только одна вода да небесы. Да он и не умеет портреты… начал, говорят, раз с одного купца писать портрет, глядь, а вместо купца-то не то облизьяна, не то черт, а из пасти фонтал воды льется.
- Скажи на милость!
- Да. Кому уж бог какое упование дал. Другой вот способен только вывески для мелочных лавочек писать, чтобы фрукта была, хлеб, стеариновые свечи, а воду не может. А этот только воду да небесы. Третий и для мелочной лавочки не напишет вывески, а для табачной в лучшем виде. Дай ты ему турку с трубкой написать, либо арапа с цигаркой - напишет, а заставь воду - не может. Ты думаешь, воду-то легко, чтобы по-настоящему выходило?
- Да что говорить!
- А у Айвазовского как угодно. С мальчишек уж руку набил. И ведь что удивительно-то: надо тебе морскую воду - он морскую напишет, надо речную - речная готова. И видишь ты сейчас, что это речная вода, а это морская.
- И на вкус? - спросил черный человек.
- Чудак человек! Как же можно на вкус-то?
- А ежели лизнуть по картине? Ведь морская вода соленая.
- Ах, вот это-то! Так. Да кто ж его знает, может статься, в морскую-то воду он и прибавлял соли, только я его картины видеть видел, а лизать не лизал. Да ведь и не допустят до этого на выставке. Ну-ка, коли ежели вся публика начнет лизать картину? Что из этого выйдет? До дыр и пролижешь. А его айвазовские картины дорогие.
- И фонтал может написать?
- И фонтал. Глядишь - ну, вот живой, да и только. Такое уж ему от бога умудрение.
- А болотную воду?
- И болотную воду. Одно только - зельтерской воды он не мог ухитриться написать; сколько ни старался - не выходит, да и что ты хочешь!
- Не далось?
- Не может. Пробовал хоть стаканчик - не выходит, да и шабаш. Уж он и так и эдак - нет. Колодезная, ключевая - всякая выходит, а зельтерскую не может.
- А кипяток?
- Кипяток? Кипяток выходит, а самовар не выходит. И так он за пятьдесят лет к этой воде пристрастился, что только о воде и думает, только о воде и разговаривает. Жареного даже ничего не ест, а только варево. Каждый день только уха и уха - в том его и пища. От воды, говорит, я себе капиталы нажил, так ничего мне теперича кроме воды и не надо.
- Капиталы?
- При больших капиталах состоит. В Крыму, в Феодосии, у него большое поместье и тоже стоит на воде. Спереди море, сбоку река, а сзади фонталы ключевой воды бьют. Нынче он городу Феодосии пятьдесят тысяч ведер воды в день на водопровод подарил. "Нате, говорит, пользуйтесь". Гости к нему приедут, а он сейчас водой угощать.
- Ну, это не больно вкусно.
- Так-то оно так, но старичка уважают. Пьют. И ничем ты его не утешишь, как ежели из всех его кадок хоть по рюмке воды выпьешь.
- А у него кадки в доме стоят?
- Никакой мебели, а только кадки стоят, крышками прикрытые, и это взаместо стульев и столов. На кадках все сидят, на кадке с водой простую уху хлебают - вот и все угощение. Потом купаться. Сначала в морской воде все выкупаются, потом в речной и, наконец, в ключевой на загладку. Требовает. Коли уж, говорит, в гости пришел, то действуй по-нашему. В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
- И как это его умудрило насчет воды?
- Видение было в юности. "Напиши ты, говорит, Ноев потоп, чтоб ничего не было видно, а только одна вода и небесы". Написал, и с тех пор вода, вода и вода.
- Водку-то он пьет ли?
- А то как нее? Ведь она тоже вода. Ты водку от воды нешто можешь отличить. По виду ни в жизнь. Лизнешь - ну, дело другое. Водку он пьет. Да ты чего к водке-то подговариваешься? Не хочешь ли уж дербалызнуть? - спросил рыжий купец.
- Следовало бы за здоровье старичка. Как его?..
- Айвазовский.
- Следовало бы за господина водяного живописца Айвазовского.
- Ну, вали!
- Прислужающий! Насыпь-ка нам пару баночек хрустальной! - крикнул трактирному слуге черный купец.
В ГОСТЯХ У ХОЗЯИНА
Был вечер. Два паренька - один в шляпе котелком, другой в фуражке, оба с еле пробивающимися бородками, долго ходили около решетки садика одной из дачек на Черной Речке и все не решались войти в калитку.
- Седьмой час уж… Пойдем к нему… Пора… - сказала наконец шляпа котелком.
- Погоди. Подождем еще немножко… А то скажет, что рано лавку заперли, и будет ругаться, - отвечала фуражка.
- Да ведь сам же он звал нас к себе в гости. "Запретесь в рынке, - говорит, - так приезжайте на дачу".
- Мало ли что звал! А вот приди рано - выругается. Ты его еще не знаешь хорошо-то, а я, слава тебе господи, с мальчиков у него живу. Он яд, а не хозяин.
- Очень хорошо понимаю, что яд, но ты разочти; ведь мы сделали, как он приказывал. Он приказал запереть лавку в пять часов - в пять и заперли. Три четверти часа шли и на конке ехали. Четверть часа здесь маемся. Нет, я уж пойду, а ты как хочешь.
Шляпа котелком решительно махнула рукой и вошла в калитку садика. Фуражка робко последовала за ним. Около куста волчьих ягод в садике сидел толстый купец без сюртука и с непокрытой лысой головой и пил чай. Полная, нарядно одетая дама - жена его - помещалась около самовара.
- Доброго здоровья, Иван Анисимыч… Здравствуйте, Варвара Макаровна… - раскланялась шляпа котелком с купцом и купчихой.
Фуражка тоже раскланивалась.
- Ах, это вы! - сказал купец. - А я и забыл, что вас звал к себе сегодня после запора лавки. Ну, как торговля была?
- Да ведь уж известно, день воскресный, так какая же торговля… - почтительно ответила фуражка и поперхнулась.
- Ну, не скажи… И по воскресеньям может быть хорошая торговля, коли ежели продавцы хорошие, а конечно, коли ежели продавцы к торговле негляжа и только и думают, как бы скорей из лавки удрать, то, само собой, торговли обстоятельной быть не может.
- Мы в пять часов, Иван Анисимыч, заперлись. Как вы приказали, так мы и заперлись.
- А уж до половины-то шестого не могли посидеть из усердия? Посидели бы, а может быть, кто-нибудь на спешку и наклюнулся бы. Теперь, по вечерам, всегда траурный покупатель попадается, а лучше траурного покупателя и не бывает. Траурный покупатель с горя так даже и не торгуется, а что у него запросишь, то он и дает.
- Да уж все в пять-то часов запираться начали.
- Тут-то и сидеть, когда все запираться начали. Прибежит покупатель, а ты его и поймал. Куда он от тебя уйдет, ежели все соседи заперлись?
- Да ведь сами же вы изволили… - оправдывалась шляпа котелком.
- Ну, да уж ладно, ладно, - перебил шляпу купец. - Берите стулья и садитесь к столу. Жена вам по стакану чаю нальет. Стулья можете взять из дачи. Там есть стулья.
Приказчики сходили за стульями и сели около стола. Они сидели как на иголках перед хозяином.
- Попотчевал бы вас коньяком, да ведь, поди, после запора лавки уже забегали вы в трактир и пили?
- Видит бог-с, прямо сюда.
- Ну, ну, ну… Не божись… Варвара Макаровна, плесни им в стаканы коньячишку, только смотри не ошибись, не налей много.
- Да нам даже совсем не надо-с. Зачем коньяк? Бог с ним…
- Ну, ну… Не егози. Ведь уж пьете… Коли ежели бы не пили, то дело другое…
- Потреблять-то потребляем по малости, а только…
- Пей за столом, а не пей за столбом… - наставительно произнес хозяин.
Приказчики покорились своей участи и стали пить чай с коньяком.
- Не люблю я такой извадки, кто из себя невинность разыгрывает, - продолжал хозяин. - Ну, вот дышите теперь легким воздухом-то. А то все жаловались, что вас в городской квартире взаперти держат.
- Когда же мы, Иван Анисимыч, жаловались?..
- Довольно, довольно. Дышите… Что ж не дышите?
- Мы дышим-с. Воздух здесь у вас даже очень прекрасный, - говорила шляпа котелком.
- То-то, я думаю, что тебе не воздух нужен, а баловство. Ты вот теперь сидишь, а у тебя такие мечтания в головном воображении, как бы отсюда улизнуть да скорей в "Аркадию" махнуть, а там с мамзелями…
- Вот как перед истинным, нет во мне такого головного вопля!
- Пей, пей чай-то. Ну, что ж, в шашки мне с тобой сыграть, что ли, для прокламации?
- Ежели прикажете - с большим рвением готов.
- Тащи сюда шашечницу. Она в даче, в первой комнате на окне.
Приказчик отправился и принес доску.
- Ты сколько же мне дашь вперед? - спросил его хозяин.
- Да ведь вы много лучше меня изволите играть.
- Врешь. Вы по вечерам дома как в эту игру насобачились-то! Страсть!
- Одну шашечку вперед могу дать, если вы этого желаете.
- Что одну! Давай две.
- Хорошо, извольте-с. Нам хозяину угодить - первое удовольствие. А только я проиграю-с.
- Так и надо. Неужто же тебе выиграть? Зачем же я оплеванный-то буду?
- Вам ходить-с…
- Схожено. А теперь вот так… Бери шашку-то.
- Взято-с. А теперь извольте сами кушать. Вы скушаете мою шашку, а потом я ваши две съем и в дамки…
- Нет, я этого не хочу… - воспротивился хозяин.
- Да как же-с? Ведь это правило. Пожалуйте…
- Не стану я есть твою шашку. Поставь мою шашку, я другой ход сделаю.
- Этого нельзя-с…
- А я тебе говорю: поставь! Ну?!
- Хорошо, извольте-с…
- Вот я сюда хожу.
- Да ведь здесь загорожено.
- Не твое дело.
Играют. Хозяин все-таки начинает проигрывать.
- Моя дамка, - говорит приказчик. - Я в дамки вышел.
- Врешь.
- Да ведь сами же изволите видеть, где шашка моя стоит.
- Ничего я не вижу.
- Да как же-с…
- Молчи!
- Теперича я должен все ваши шашки есть…
- Посмей…
- Иван Анисимыч…
- Не хочу больше играть. Ну, довольно вам здесь сидеть. Поезжайте домой.
Хозяин сбил шашки. Приказчики поднялись с местов и стали прощаться.
- Да в "Аркадию" у меня не сметь заезжать! - говорил хозяин. - Узнаю завтра от кого-нибудь, что видели вас там, то так уж и ждите, что завтра вам по шее.
- Слушаем-с… - отвечали приказчики и пятились к калитке.
- Кухарку спрошу завтра, в котором часу домой явились. Поняли?
- Поняли-с.
Приказчики юркнули за калитку.
ЗЕМЛЯК
Дворник Калистрат Григорьев только что разнес по жильцам дрова, пришел в дворницкую, сбросил с плеч соломенный тюфячок и хотел завалиться на койку, чтобы поразмять спину, как дверь дворницкой отворилась и на пороге показался корявый и тщедушный мужичонко в заплатанном полушубке, в стоптанных валенках и с котомкой за спиной.
- Калистрата Григорьева бы мне… - начал он робко и, увидав дворника, воскликнул: - Калистрат Григорьич! Да ты это сам и есть!
- Господи, боже мой! Дядя Анисим! Какими судьбами! - удивленно раскрыл глаза дворник. - Когда приехал?
- Да вот сейчас прямо с чугунки.
- Зачем это тебя сюда принесло?
- Ох, уж и не говори! - махнул рукой мужик. - На заработки сюда приехал.
- Какие теперь зимой здесь, в Питере, заработки! До Благовещенья дня никаких тут у нас нет заработков. Кто и жил-то в Питере, так и тот теперь мается.
- Что делать, друг милый, очень уж нас в деревне-то подкосило. То есть так подкосило, так подкосило, что и сказать невозможно.
- Ну, а здесь еще больше подкосит. Один приехал или с бабой?
- Бабу в Москву на заработки отправил.
- Вот дела-то! - развел руками дворник. - Ну, разоблакайся, снимай котомку, присаживайся, коли так.
Мужик, кряхтя и охая, стал снимать котомку.
- Ты пристать-то где нее думаешь? - спрашивал дворник.
- Да где пристать! Никого у меня в Питере нету… Будь другом-благодетелем, призри до места. Мне где-нибудь, я хоть в баньке какой ни на есть старенькой на ночлег приткнусь. Так, на задворках где-нибудь.
- Какие в Питере баньки! Ты никак угорел! Нет уж, видно, надо будет старшего попросить, чтобы дозволил тебе вот здесь у нас в дворницкой переночевать.
- Будь другом-благодетелем! Денег всего двугривенный да трешник осталось. Ну, как тут с эдакими деньгами?..