Проходя по сцене, где уже убраны декорации, она видит черный колодец пустого зрительного зала, и ею овладевает страх.
Там сидит человек в высоком черном цилиндре и медленно кланяется.
Она ясно видит его лицо, иссиня-белое, длинный нос и тонкие бескровные губы. Он сидит и кланяется, как механическая кукла.
Она бежит за декорации, вниз по лесенке - одна ступенька, другая, третья, четвертая, пятая - и спиною, спиною видит сидящего в зале человека.
Дверь на блоке скрипит и хлопает. Она на дворе. Ночная свежесть взмахивает над нею своими крылами. Сердце стучит отрывисто, точно кто-то стискивает его в кулаке и тотчас же отпускает.
Ее берут за руку, и она вскрикивает.
Перед ней Милочка. Девушка ждет ее, чтобы идти вместе.
- Это ты? - наконец говорит Зинаида Петровна и прижимается к ней всем телом, ища защиты.- Я так испугалась.
- А что случилось?
- Так, ничего, пустяки. Но вот другое: сегодня за кулисами был сам - знаешь? Я пила с ним, и он обещал устроить. Завтра я у него буду. Понимаешь?
Милочка взволнованно отстраняется от Ланской, старается разглядеть ее лицо, клубок подкатывает к горлу.
- Ты хочешь…
- Тише. Я сказала тебе, что готова на все. О чем же тут разговаривать? Идем.
13
Ланская и Милочка бегут по улице. В небе ползут тучи. Их не видно, потому что луны нет, но они чувствуются, слышен их грузный бег, точно двигается стадо буйволов. Деревья зашумят и смолкнут.
Изредка падает несколько тяжелых капель. Редкие огни в окнах кажутся далекими. Мимо разрушенных домов хочется пройти незаметней, но эхо повторяет каждый шаг, точно мчится погоня.
Терек трубит все яростней.
Ланская неразлучна с Милочкой. Ей страшно оставаться одной. Девушка моложе ее на десять лет, но кажется ей надежной опорой, верным телохранителем. Просто она не знала бы, как могла оставаться одна в такие дни. Они начали говорить друг другу "ты", это вышло само собою.
- Ты только пойми,- говорит Милочка, и запавшие глаза ее блестят.- Ты могла сказать раньше, что знаешь этого человека?
- Нет, я его не знала. Я не пыталась узнать его.
Так каждую ночь они лежат вдвоем на оттоманке в Милочкиной комнате и говорят шепотом, чтобы не слышала Дарья Ивановна.
- Мы часто не знаем людей, которых встречаем ежедневно. Это страшно. Так можно пройти мимо Бога и не заметить его. Помнишь, как в одном рассказе Анатоля Франса? Два римлянина говорят о Христе . Когда я думаю о Халиле, я чувствую себя маленькой и серой. Таким его, должно быть, сделали горы. Никто так не чувствовал жизнь, как он. Разве не ужасная нелепость то, что он, именно он - сидит в тюрьме. За что его можно судить? Ведь это только нужно понять. Ну, за что?
Ланская молчит, потом наклоняется над Милочкой и, глядя на нее и не видя, отвечает:
- Может быть, за любовь. Ты не думала об этом?
- Что?
- Я говорю, может быть - за любовь. Любовь - иногда тяжкое преступленье. Или оно влечет за собою преступленье. Я не умею выразить. Но все равно.
- Не понимаю.
- И не надо. Ведь ты его любишь.
Милочка резко приподымается и садится на оттоманке. Она смотрит на Ланскую - в глазах горечь.
- Не надо, не надо, не надо так говорить! - кричит она.- Это нечестно!
Они часто просят Дарью Ивановну погадать им на картах для Халила. Но после первого же раза Дарья Ивановна отказалась наотрез. Она разложила карты, посмотрела, застыла на мгновенье, уйдя в будущее, и тотчас же смешала их.
- Отстаньте,- говорит она.- Право, теперь не до глупостей. Нужно не гадать, а действовать.
И на лице ее завеса, точно отгородилась ею от всех, даже от дочери.
- Милочка, тебе не кажется, что за нами кто-то идет?
Ланская оглядывается и бежит дальше.
- Нет,- отвечает Милочка, хотя ей тоже страшно и отовсюду она ждет беды,- это тебе померещилось. Идем скорее - сейчас хлынет дождь.
И они снова молча бегут по одной улице, потом по другой, перебегают через площадь, где нежданно появившийся ветер швыряет им в лицо мелкую колкую пыль.
"Завтра все решится,- думает Ланская,- и тогда…" Что тогда? Ах, не все ли равно? Пусть даже опять - теплушки, вши, спирт, кокаин. Но нужно хоть раз суметь себя продать за дорогую цену. Жажда подвига? Нет, нет - какое там, скорее собачья благодарность. Он один - любил ее… Думала ли она когда-нибудь, за что он ее любил? За что вообще мы любим? Чем можно заслужить любовь? Вздор. Ни за что и ничем. Кто автор этой пьесы, в которой она сейчас играет?
- Просто скажите, что меня нет дома,- так она просила передать тому, кто придет к ней во вторник вечером. И не вернулась домой.
- Да, я счастлива и я поеду с тобой,- говорит она другому и остается дома. Кто автор этой глупой пьесы? И что хочет, чего добивается героиня? Может быть, это роковая женщина с дьявольскими желаниями, или маньячка, преследуемая навязчивой идеей? Или просто паяц, которого дергают за ниточку? Пустяки - она ни то, ни другое, ни третье, а то, и другое, и третье, потому что она актриса, плохая провинциальная актриса, нюхающая от скуки, от пустоты, от злости кокаин, меняющая мизансцены по указанию режиссера. Прежде всего не верит тому, что пытается изобразить. Она никогда не входит в круг, никогда. Но, может быть, и это вздор?
Он сидел в первом ряду - один в пустом зале и кланялся. Кланялся.
За спиной опять догоняющие твердые шаги. Она оборачивается, пыль засыпает ей глаза, и она кричит протяжно и дико:
- Ми-илочка-а!
Спокойный, сдержанный голос отвечает ей:
- Успокойтесь. Я не хотел испугать вас. Но когда гора не идет к Магомету… Вы способны уделить мне минутку внимания?
Милочка стоит рядом и дрожит мелкой внутренней дрожью, хотя тотчас же узнает подошедшего к ним Петра Ильича.
- Что вам нужно от меня? - спрашивает наконец Ланская. Она берет себя в руки, говорит спокойно, но глухо.
- Почти ничего,- отвечает тот,- наши свидания никак не могут состояться…
- И вы бегаете за мною по пятам, вы ходите в театр, пугаете меня, преследуете ночью по улицам?
- Уверяю вас, что все это ваша фантазия. В театре я не был ни разу и не собирался вас преследовать. Встретились мы совершенно случайно, но встрече этой я очень рад.
- Что вам нужно? - повторяет она.
- Пожелать вам всего лучшего. Завтра я уезжаю.
Она еще сильнее берет себя в руки и молчит. Ей показалось только на мгновенье, что она покачнулась. Но это пустяки.
- Счастливого пути,- говорит она ему рассеянно и поворачивает ему спину.
Она делает несколько быстрых неверных шагов. Милочка следует за ней. Ветер подхватывает их сзади, и тотчас же с неба обваливается водяная лавина - заливает с ног до головы.
Ланская ищет в темноте Милочкину руку, сжимает ее и стонет, может быть, зовет кого-то.
Но грохот дождя заглушает зов.
14
- Нет,- говорит Милочка и снова садится на оттоманку, подбирает под себя ноги, по уши кутается в большой теплый платок. Она уже не придет. Она не может прийти так поздно. Уже ведь нет пропуска.
Милочку знобит весь вечер. Она очень плохо чувствует себя. Малейший стук или плач ребенка у соседей ее тревожит, приводит в нервное состояние.
Под глазами у нее темные круги и на щеках нет обычного румянца. Вся она кажется меньше. Агатовые глаза ее потухли. Но все-таки она и сегодня сама отнесла Халилу передачу, а потом зашла в Росту за номером журнала. Домой вернулась вместе с Алексеем Васильевичем, которого встретила на месте его новой службы.
Они прошлись по бульвару, поджидая у театра Ланскую. Ветер подымал перед ними пыль и шумел в ветвях поблекших деревьев. По небу разворачивались серые тучи - предвестники ранней осени.
Но Зинаида Петровна не пошла с ними. Она вышла из театра, увидела Милочку и кивнула ей головой.
- Разве ты не с нами?
- Нет.
- Когда же ты вернешься?
- Не знаю. Мне нужно еще во много мест. А потом…
Она смотрит в сторону. Вся она подобрана, напряжена, как человек, готовящийся к прыжку в ледяную воду.
Милочка догадывается, и холодная дрожь ползет по спине и не оставляет ее.
- Сегодня? - спрашивает она, и в горле у нее становится сухо.
- Да, сегодня вечером.
И Ланская кивает еще раз головой стоящему в стороне Алексею Васильевичу и убегает. Ветер треплет край ее синей юбки, точно подхлестывает.
- Этого не следует делать,- хочет сказать Милочка и не может. Она стоит и смотрит вслед убежавшей подруге и молчит. "Может быть, так лучше,- шепчет она,- может быть, лучше". И уже начинают дрожать губы; внутри у нее все дрожит противной мелкой собачьей дрожью, но она пытается улыбнуться.
Ведь завтра, наверное, Халил будет свободен. Наверное.
- Вам холодно? - спрашивает ее Алексей Васильевич и берет под руку.
- Да, мне немного холодно.
Она смотрит на обложку журнала, в котором напечатаны ее стихи. Зачем, собственно, они ей нужны? Что она станет теперь с ними делать?
В окне ветряная муть. Дарья Ивановна ходит по столовой, звенит стаканами - готовит к чаю. Милочка знает, что и она волнуется, что ей тоже не по себе. Дарья Ивановна всегда волнуется, когда ее нахлебники не приходят в положенный срок.
Вахтин сидит в столовой за столом и штурмует "Азбуку коммунизма" - он готовится к лекции.
Алексей Васильевич на другом конце оттоманки. Милочка чувствует на себе его внимательный наблюдающий взгляд. Она берет журнал, разворачивает его и читает первые попавшиеся на глаза строки. Ей хочется отвлечь от себя внимание Алексея Васильевича, но голова ее пуста, она не знает, что сказать.
Страна белоснежных медведей,
страна мужиков,
Под тяжестью многих веков
изнемогавшая от ран.
Россия стала самой свободной,
Самой свободной из всех стран…
Дальше она не читает, она смотрит на страницу журнала и думает, напряженно, сосредоточенно, стиснув зубы, думает.
- Сколько дней уже прошло со дня ареста Халила? - спрашивает Алексей Васильевич.
Она не сразу отвечает ему, она даже не понимает его вопроса.
- Что вы говорите?
- Я хотел спросить, как долго Халил сидит в чека? Дело в том, что у меня очень скверная память на числа.
Теперь она подымает глаза и в упор смотрит на Алексея Васильевича. Только одни глаза ее и видны над платком.
- Он в заключении уже три недели,- отвечает Милочка,- ровно двадцать три дня. Но зачем вы меня сейчас об этом спрашиваете?
- И дело его не рассмотрено?
- Нет,- говорит она резко и сбрасывает с себя платок,- нет - дело его не рассмотрено. И он может сидеть еще месяц, два, целый год. Но зачем вы меня об этом спрашиваете?
Ей теперь жарко, даже душно, все тело ее горит, и кровь приливает к вискам.
Она стоит на коленях и теребит попавшуюся под руки подушку, она сама не отдает себе отчета, почему так сильно ее возмущение.
- Вы опять хотите смутить меня. Вы знаете, как дорог мне Халил, и нарочно спрашиваете, как долго он арестован. Я до сих пор помню ваш рассказ о гуманном человеке. Вы приходите в ужас от созданной вами картины и заставляете бояться других. Вот видите - Халил в тюрьме, говорите вы, и этим для вас все сказано. И видит бог, как я хочу, чтобы Халил вышел на свободу, как я думаю об этом. Потому что ему больше, чем кому-либо из нас, нужна она. Но вот он сидит там и пишет - "да будет благословенна жизнь!" - и я его понимаю. Ему чуждо то, что происходит у нас, но он гораздо ближе к истине, чем вы, гораздо ближе… Даже если произойдет самое ужасное, самое непоправимое - если Халил перестанет жить. Слышите… если его убьют. Понимаете? Потому что… потому что… мы сами во всем виноваты. Мы сами! И винить нам некого, если здесь нам не место. Некого.
Алексей Васильевич сжимает ей руки.
Поднимается и молча уходит.
Она только успевает увидеть его затылок, светлые волосы и широкие, плоские, приподнятые плечи.
15
Целый квартал в центре города обнесен колючей проволокой. В двадцать четыре часа предложили жильцам этого района выбраться и забрать необходимый скарб. Через двадцать четыре часа квартал вымер и зажил новой жизнью.
С каждым днем население его увеличивается. Из коридора в коридор, из комнаты в комнату, из камеры в камеру переходят люди. Иногда их приводят партиями, иногда в одиночку.
В комендантской агент передает ордер, на основании которого произведен арест, и жизнь за колючей проволокой перестает существовать. Но судьба человека остается такой же темной, таинственной и неизвестной. Суживаются только пределы его действий, желаний и возможностей. Он так же одинок, как и там - на свободе. Он так же не знает своего конца. Не знает, от каких случайностей зависит его будущее. Просто из большой тюрьмы человек переходит в малую. И самое страшное - это черта, отделяющая одну тюрьму от другой. Самое страшное - это проволока, протянутая перед тротуаром, и часовые за проволокой.
Они ходят туда и обратно, туда и обратно, и на лицах их написана скука. Это простые деревенские парни из Тамбовской и Тульской губернии. У них сонные маленькие глазки, корявые руки, и они ни о чем не думают. Они крутят из обрывка газеты вертушку, сплевывают на сторону и ждут смены. Иногда они долго и упорно чешутся. Паразиты не дают им покоя, они следуют за ними всюду - с одного конца России в другой - и самое неприятное, что нельзя сейчас сесть на панель, скинуть рубашку, давить вшей. Им совершенно безразлично, кого они охраняют.
- Проходи, проходи,- говорят они лениво тем, кто останавливается напротив.- Слышишь, проваливай.
В голосе их не слышно ни строгости, ни уверенности в своей правоте. Они просто исполняют то, что приказано.
- Не вылазь,- точно так же говорят они серым лицам, пытающимся выглянуть из окна, перекрещенного проволокой. Только равнодушие написано на их лицах. Только равнодушие.
Вдоль тротуара на противоположной стороне стоят и стоят принесшие передачу. Они ждут очереди. В руках у них корзины и свертки. В глазах напряжение. Может быть, они сегодня что-нибудь узнают, может быть, сегодня им удастся кое-кого увидеть, получить определенный ответ, и в ожидании они рассказывают друг другу о своих хлопотах и надеждах.
В большинстве - это женщины. Они бледны, усталы и замучены, но упрямый огонь не угас в их зрачках. Они похожи на насторожившихся кошек; в любую минуту они готовы улыбаться и кланяться, улыбаться и кланяться.
Передача Ершову
1 порция борща
1 горшок пшенной каши
5 огурцов
1 полотенце
1 пачка махорки
Целую - Маша
Каждое слово - весть надежды, каждый знак - неустанное ожидание.
Во втором и третьем этажах темные коридоры и в обе стороны двери - кабинеты следователей: первой группы, второй, третьей и четвертой - по контрреволюции, бандитизму, спекуляции и преступлениям по должности. В кабинетах - безмолвие, на столах папки с делами. Каждое дело - судьба человека, листок за листком - показания обвиняемого, свидетелей, резолюция следователя, постановление большой или малой коллегии. Точка.
Из подвалов ведут сюда под стражей. Посторонний человек получает в комендантской пропуск.
У телефона сидит дежурная сотрудница. У нее серое, раздраженное, задерганное лицо.
- Комната 23? - спрашивает она. Короткая пауза.
- Вы слышите, товарищ?
- Вас хочет видеть актриса Ланская. Она говорит, что вы ее вызвали.
Снова молчание, кивок головой, отбой.
Усталые плечи подымаются от стола, оглядывают мельком посетительницу и опять опускаются. На лице равнодушие и скука.
- Получайте.