16
Перед дверью комнаты № 23 Зинаида Петровна останавливается. У нее сильно бьется сердце и ей трудно дышать. Она слишком быстро поднималась по лестнице. Ей все время казалось, что за нею идут, что кто-то неслышно следит, скрываясь за спиною.
- Пожалуйте.
Он стоит в освещенном квадрате двери темным широким пятном, за ним виден край стола с лампой под зеленым абажуром, круг света, падающий на диван, бумаги и пол.
Ланская проходит мимо него и садится. Она сидит прямо, щурит глаза и пытается поймать разбегающиеся, растерянные мысли.
- Я думал, что вы не придете,- говорит он, неловко двигается на месте, садится за стол и тотчас же движения, голос и взгляд на привычном месте становятся уверенными и точными. Она поворачивается к нему, смотрит на освещенное его твердое скуластое лицо с острой бородкой и говорит поспешно и деловито:
- Что же, давайте пить.
Он улыбается обрадованно, прищелкивает языком и достает из нижнего ящика стола бутылку водки, бутылку Сараджевского коньяку, кизлярское вино, шпроты и два стакана.
- Пить так пить,- отвечает он и наливает водку.
Ланская снимает шарф, торопливо поправляет растрепавшиеся волосы и жадно пьет, не отрывая губ. Потом со слезами на глазах, не смыкая губ - так крепка водка - дышит тяжело и часто.
Следователь выпивает свой стакан спокойно и отчетливо.
- Вот,- говорит он,- вы видите - в этой папке дело гражданина Халил-бека.
Похлопывает по ней пальцами и смотрит на Ланскую.
- Он мне во всем сознался.
Она цепко держит в руке пустой стакан, локтями опирается о стол и спрашивает сквозь губы:
- В чем?
- В том, что хотел дезертировать со службы и бежать в горы.
- Он не мог этого сказать. Вздор.
- Нет, он это сказал. Он хотел бежать… и не один.
Он смотрит на нее, прищурив глаза, приблизив к ней голову, выставив вперед острую бородку.
- Разве это не так?
Серая кисея ползет по ее лицу, и она делает движение рукой, точно снимает ее, вскакивает со стула, берет коньяк, наполняет стаканы и, смеясь, отвечает:
- А если бы даже и так. Разве я пришла сюда на допрос? Вы ведь прекрасно знаете, что все это вздор, что Халил ехал ночью ко мне на свиданье - вот и все. Никаких гор, никаких бегств. Просто у вас странная склонность к романтизму. Вы начитались детективных романов. Сколько вам лет?
Она чокается с ним и пьет, стоя, запрокинув голову. Шея ее вытягивается и нежно белеет в зеленоватом полусвете.
Следователь встает, не отрывая от Ланской глаз, быстрым движением хватает ее за плечи и целует в шею. Зинаида Петровна захлебывается, стакан падает на пол, и они оба опускаются на диван. У него липкие от коньяка пальцы, он слепо водит ими по ее груди, расстегивая платье. Она закрывает глаза, стискивает зубы и тяжело дышит. Мгновениями ей кажется, что диван колеблется и уплывает, и внезапно она говорит холодно и твердо.
- Нет.
Открывает глаза, отводит его лицо от своей груди, выпрямляется, подбирает под себя ноги.
- Давайте кокаин.
- Но…- пытается возразить он.
- Давайте,- повторяет она упрямо.
Он нехотя идет к столу и возвращается с бутылочкой. Она вырывает ее у него из рук, отсыпает себе между большим и указательным пальцами и жадно тянет носом, вдыхает все, не рассыпав ни одной пылинки. Он делает то же. И некоторое время они сидят молча, откинув головы на спинку дивана, полузакрыв глаза. У Ланской обнажена шея и грудь, на плечах красные пятна от поцелуев. Она похожа на подростка, у нее узкие острые плечи, в голубоватых жилках шея и верхняя часть маленькой, помятой, уставшей груди, худые руки, беспомощно лежащие на коленях. И только у губ две глубокие темные тени, идущие к заостренному подбородку.
Она дышит медленно и ровно, но внезапно вскрикивает от острой боли и открывает глаза.
- Сними,- говорит следователь упрямо и зло,- сними сейчас. Крест, висящий у нее на груди, оцарапал ему губу, и он тянет цепочку, силясь разорвать ее. Тонкая золотая цепь вдавливается в тело. Ею овладевает бешенство, кровь ударяет в голову и горячей волной проходит по ногам.
- Пусти,- кричит она и в свою очередь хватается за крест, точно в этом усилии ее спасенье. Это маленький крестильный крест, который она никогда не снимает и о котором никогда не думает. Она совершенно равнодушна к нему и носит его по старой привычке с раннего детства. С ним не связано никаких воспоминаний, но сейчас она не может, не должна снимать его. Суеверный ужас придает ей силы, и они падают на диван, хрипя, задыхаясь, напрягшись в большом усилии, готовые задушить друг друга.
- Пусти,- хрипит она.
- Отдай.
- Пусти.
Они падают на пол, но тотчас же Ланская выскальзывает из его рук и бежит в другой конец комнаты. В руке у нее разорванная цепочка и крест. На шее тонкий кровавый след - червонная нить и два синих пятна от укуса.
Он встает вслед за ней. Лицо его серо. Он идет к столу, садится и говорит глухо, но холодно-спокойно.
- Если ты сейчас же не отдашь его, я прикажу арестовать тебя.
Она переводит дыхание и отвечает, издеваясь:
- Арестуй.
- Я устрою вам очную ставку и скажу, что ты во всем созналась. Я позову его сейчас, пусть он полюбуется на свою любовницу.
Он смотрит на нее в упор: перед ним растерянная, полуобнаженная, в синяках, женщина. Она хочет что-то сказать, но останавливается на полуслове, злая улыбка становится испуганной и жалкой. Долгая напряженная пауза.
- Бери,- наконец говорит она, подходит к нему и бросает на стол цепочку и крест.
У нее сейчас усталое, бескровное, убитое лицо. Он притягивает ее к себе на колени и целует укушенное место на груди.
- Кокаину,- говорит она и смотрит на него собачьими, преданными глазами.- Где кокаин?
Он протягивает ей новый грамм.
Через минуту она закидывает ему на плечи руки, глаза ее горят глубоким, сухим, внутренним светом.
- Целуй,- говорит она и в голосе ее желание: разве я тебе не нравлюсь? - Вот так.
И когда он тянется к ней, она уже стоит рядом и шепчет:
- Исполни, что обещал и тогда…
Пальцами она, как кошка, цепляется за край стола, рот оскален. Под абажуром свет чрезмерно ярок, и грудь ее кажется неестественно белой.
Он торопливо берет карандаш, открывает папку и на последнем листе размашисто и крупно пишет красным по белому:
"Освободить из-под стражи".
Эти слова навсегда останутся в ее памяти.
Глава шестнадцатая
1
Генерал не может заснуть. Вот уже три часа после свадьбы, как уехала Лизочка к своему управделу, а он не спит. Ворочается, кряхтит, открывает глаза, минут пять лежит, глядя в ночную муть перед собой, потом, пытаясь не скрипеть кроватью, чтобы не разбудить жену, опускает ноги на пол и идет босой на цыпочках в столовую. Там он щелкает выключателем, дает свет, смотрит на запыленные в люстре лампочки - из них три перегорели, горят только две - одна угольная, другая - "Осрам" ,- стоит, смотрит, щурит глаза, качает головой, потом тушит свет и зажигает его снова.
- Ерунда,- бормочет он.
Опять тушит, опять зажигает.
- Эдисон выдумал… Ерунда.
Закладывает руки за спину, прохаживается по комнате вокруг стола - в кальсонах и ночной рубахе навыпуск,- сначала справа налево, потом слева направо.
У него чешутся пятки. Прохаживаясь, он разминает ноги, ударяя их друг о дружку. Все окружающее чрезвычайно его занимает; он приглядывается, присматривается, считает стулья, каждый раз сбиваясь со счета. Их должно быть двенадцать, а сейчас - семь.
Где могут быть остальные? Он напрягает память, начинает раздражаться - кровь глухо приливает к шее,- тянет себя за бороду, выщипывает волосок за волоском, но тотчас же замечает на стене картину - рисунок Лизочки в золоченой раме - спичечная коробка, на ней дымящаяся папироса. Это она рисовала, когда училась в шестом классе Бобруйской гимназии… Лизочка.
Кряхтя, берет генерал один из семи стульев, приставляет к стене, влезает за него, поправляет раму, пыль сыплется ему на бороду. Из-за рамы падает на пол сверток.
- Дурак,- шепчет генерал,- дуракус.
Слезает со стула, шарит по полу.
- Вчера я сам их туда запрятал. Дурак…
В свертке колода карт. Карты нельзя держать дома. За них можно уплатить штраф, даже "отсидеть". Генерал любит раскладывать пасьянс, а генеральша сердится. Чтобы успокоить ее, он придумал прятать их каждый раз в новом месте и тотчас же забывал.
- Что за штукенция,- ворчит он,- не понимаю, отлично помню, положил сюда, вот нету… Чего-с?..
2
За окном темень, тишина, враждебный мир. В комнате светло. Попахивает вчерашним обедом, сном, летает комариный писк почивающей генеральши, шуршат под потолком в кругу света встревоженные мухи.
Генерал сидит в голове стола, на помятой пятнистой скатерти раскладывает пасьянс.
Это особенный пасьянс - для него нужна вся ширина стола.
Размещая карты, генерал грудью наваливается на стол, фукает от натуги, тянется рукой то вправо, то влево, топыря короткие, волосатые, с пожелтевшими ногтями пальцы.
Лицо его сосредоточенно и серьезно, губы под спутанными заспанными усами шлепают над беззубой челюстью, глаза по-детски внимательны.
- Перекинем,- говорит генерал, перекладывая в колоде верхнюю карту вниз,- поможем судьбе. Выкрутон - с вашего позволения, без этого нельзя. Не раз-ре-ша-ет-ся. Ведь вот подлец Томилин, как умел передергивать - не заметишь. А честнейший парень. Благороднейший! Красавец, говорун, строевик… Что он там за Лизочкой ухаживал - это, конечно, вздор, бабьи сплетни… А все-таки… Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
Генерал замолкает, опускает голову, смотрит пристально на валета червей. В глазах у него рябит. Мурашки бегают по векам. Он смахивает их кистью руки, но это не помогает…
- Разрешите, господин полковник, у вас Лизочку похитить. Мы с ней думаем новые страны открывать по Березине.
- В мое время этого не спрашивали, господин поручик. Увозили - и все тут.
- А ты не будешь плакать, папка? - спрашивает Лизочка и трется щекой о сюртук…
Он собирает поспешно со стола карты, завертывает в обрывок газеты, встает, сосредоточенно думает, куда бы их спрятать, но какая-то другая мысль мешает ему сосредоточиться.
- Ну да, конечно. Чего-с? Вы что-то хотите сделать?
- Ерунда-с. Форменная ерунда! И нечего об этом. Ничего! Опоздали. Не торопитесь, опоздали, генерал!
Глаза все еще в тумане. Ощупью идет старик к буфету, шарит по полкам. В дальнем углу, под салфеткой, он находит кусок чурека, жадно ест его, жует остатками зубов, горбится, спешит.
"Сударыня моя, их превосходительство, завтра ругаться будут,- думает он,- а на каком основании? Ей достопочтенный зять реквизнет. Ничего. Бедные родственники - с благодарностью".
3
В передней раздаются шаги. Кто-то, стараясь не шуметь, закрывает дверь на лестницу и проходит в соседнюю комнату.
Генерал подымает голову, прислушивается. Во рту недожеванный чурек.
Скрипит передвигаемый стул, все затихает.
- Явилась,- бормочет старик,- Психея .
Проглатывает кусок и идет к выключателю, но внезапно через стену до него доходит придушенное всхлипывание. Он останавливается, смотрит на дверь в передней, силится что-то понять. Плач то затихает, то усиливается. Генеральское сердце бьется сильнее, кровь снова подымается в затылку. Старик хмурит брови, борода его ползет в сторону, глаза таращатся. Он топочет босыми ногами к двери, распахивает ее в переднюю, кричит охрипшим басом:
- Чего-с?
В передней темно. Из комнаты Ланской тянется тусклая полоса света. Она проходит через щель.
- Чего-с? - повторяет генерал.
Но плач не умолкает. Он становится тише, точно его стараются заглушить, закрыв лицо руками или уткнув лицо в подушку.
Старик забывает, что он в одном нижнем белье. Слышит только беспомощное это всхлипывание и не может остановиться, не имеет права. Открывает вторую дверь, стоит, расставив ноги, в длинной белой рубашке, с голой волосатой грудью. Мурашки мешают ему увидеть. Он поводит головой по комнате и едва-едва замечает, наконец, Ланскую.
Она сидит спиной к нему перед зеркалом, упав головой и грудью на руки, вытянутые вдоль стола. Худые плечи прыгают, обесцвеченные волосы под боковым светом кажутся седыми.
Минуту старик всматривается в плачущую, выставив вперед мочальную бороду; сам хорошо не знает - Лизочка ли это или Ланская? И та и другая вместе. Мохнатые брови ползут к переносице, глаза уходят глубже, нижняя губа отвисает.
Он начинает сопеть носом, круто поворачивается к двери, но тотчас же снова оглядывается на Ланскую.
Лицо его строго, глаза пристальны, он даже кажется выше, когда подходит к Зинаиде Петровне и стоит над ней. Потом медленно проводит рукою по волосам плачущей и молча поспешно тыкается шершавыми губами в ее лоб.
Она подымает к нему свое лицо, мокрое от слез, в красных пятнах, постаревшее лицо, и говорит покорно и тихо:
- У меня больше ничего нет. Совсем ничего. Понимаете, генерал, я пустая.
Она замолкает, всхлипывает, слезы сдавливают ей горло.
- Нет, нет, нет,- хрипит она, раскачиваясь, кусая руки, до крови кусает сухие свои пальцы.- Так больше не должно быть. Нет!..
4
Сны всегда необычайны. Они так не похожи на то, что только что пережил человек. Сразу переносят его в иной мир, дают иные ощущения, делают его легким.
Милочка хорошо даже не помнит, когда и как она заснула. Просто после поспешного, неожиданного ухода Ланской она еще помоталась по комнате, порылась в своих тетрадях, но волнение и недоумение, почти страх не оставляли ее. Тогда она открыла окно и села на подоконник, взобравшись на него с ногами.
"Зачем она это сделала? - упорно думает Милочка.- Не нужно было, не нужно. Я бы так не могла. Я бы уехала".
Она закутывается в свой платок, сидит, смотрит перед собою. Земля тяжело дышит. Ветер налетает порывами - деревья шипят, машут ветвями и затихают. Серые клочья низко ползут по небу, но в воздухе душно, как в печи после хлебов. Все полно движения, тайной жизни во мраке. Легкие тени скользят, сталкиваются, уплывают. Одна пора года уступает место другой. Милочке кажется даже, что она слышит голоса, перекликающиеся друг с другом.
Ей восемь лет. Она в Тифлисе.
Она ясно видит эту восьмилетнюю девочку - длинноногого галчонка и не верит, что когда-то была такой. Ведь это совсем другой человек. Он сейчас живет где-нибудь своей особой жизнью. Если бы они встретились, то не поняли бы друг друга. Но может быть у той и у другой Милочки одно и то же сердце? Очень может быть… И Милочка большая улыбается Милочке маленькой.
Одна пора уступает место другой. Милочка открывает глаза и смотрит на небо. Здесь и там то вспыхивают, то гаснут звезды. Вершины деревьев раскачиваются из стороны в сторону. Ночь все глуше.
- Как он мог это сказать? - он всегда смеется, не может не смеяться. Просто это шутка и ничего больше.
И Милочка встает и прохаживается по большой, ярко освещенной зале. Она совершенно одна. Никого нет в квартире. Она переходит из комнаты в комнату, всюду зажигает свет - все лампы, какие только есть. На ней длинная ночная белая рубаха и на затылке торчит туго заплетенная косичка. Она чувствует себя хозяйкой. Расхаживает, заложа руки за спину, и подпевает себе под нос. Нередко до нее сквозь толстые старые стены доносится музыка. Ей хочется послушать ее, она идет в переднюю и приоткрывает дверь, ведущую в коридор, соединяющий квартиру с театром. Но тотчас же страх гонит ее обратно в залу.
- Ты что тут делаешь?
Перед ней отец. На нем расстегнутый сюртук, у него свирепое, красное, взволнованное лицо.
- Где мать? - кричит он и начинает бегать по комнате.
- Мама в костюмерной,- отвечает Милочка и начинает дрожать.
Но на нее уже не обращают внимание. Со стола летят бумаги, книги, портреты. С треском выдвигаются ящики и все что в них вываливается на пол.
- Черт,- грохочет отец и стучит кулаком по столу,- черт.
Потом хватает себя за волосы, рвет их, точно ловит мух, бьет себя по лбу и начинает плакать: прыгают золотые погоны на жирных плечах.
- Все кончено,- стонет он,- слышишь, глупая девчонка. Теперь конец. Я проиграл казенные деньги. Поняла? Я застрелюсь.
И он встает. Но Милочка бежит от него и забивается в угол дивана, зарывает лицо в подушки.
Проходит некоторое время, и она чувствует на плече своем чью-то руку. Она вскрикивает и садится.
- Успокойся,- говорит отец,- прости мне, я напугал тебя,- и он целует ее в лоб. Голос его становится нежным и просительным.
- Милочка,- помедля, спрашивает он,- скажи, у тебя в копилке есть деньги?
- Есть.
- Ну вот, так видишь ли, я хотел попросить у тебя в долг один рубль. Один только рубль. Копилка твоя в спальне? Чудесно, мы сейчас отправимся туда.
Он берет ее на руки и бережно несет. Милочкино сердце колотится от радости. Она старается быть легче и прижимается к медным с орлами пуговицам на груди отца.
В спальне она сидит у себя на кровати, отец рядом с ней, и оба стараются ножницами открыть копилку. Время от времени Милочка встряхивает ее, улыбаясь, слушает, как в ней звенят деньги.
- Там много,- говорит она.
- Да, да,- только ты не говори маме.
Милочка деловито кивает головой и через минуту спрашивает.
- Хочешь, я тебе дам два рубля? Да?
- Давай два,- соглашается отец и снова принимается за дело.
Сквозь веки Милочка видит, как наклоняется к ней ветка и шумит.
- Завтра,- шепчет она,- завтра - наверное. Какая радость!
- Что завтра? - спрашивает Милочка и улыбается: - Да - Халил… он будет свободен.
В темноте она ничего не видит.
- Это я,- говорит отец,- тише, не разбуди маму. Это я. Вот возьми.
И он сует ей в руки конфеты и фрукты.
- Милочка,- шепчет он, хватает ее голову и целует,- роднуся моя. Я выиграл! Слышишь? Отыграл все казенные деньги и еще столько же. Ты счастлива? Дурышка, скажи, ты рада?
Она сквозь сон жует конфеты, жмурится и, улыбаясь, говорит:
- Рада,- потом закидывает отцу за шею руки и липкими губами целует его в бороду.