X
За первым ударом последовал второй, солнце померкло, и по листьям застучал все учащающийся ливень.
Когда Галдин и Анастасия Юрьевна вбежали на террасу, они застали там все общество,- тех же пана Лабинского, князя Лишецкого, почтмейстера, знакомого уже Галдину ксендза и вдову Фелицату Павловну Сорокину с земским начальником. Сорокина никуда не появлялась без земского начальника, хотя тому, по-видимому, это не доставляло никакого удовольствия. Акцизного чиновника и учительницы фон Клабэн не принимал у себя, исключение он делал для одного лишь почтмейстера и то лишь потому, что тот умел во время подвернуться под руку и считался веселым собеседником.
Графа Донского не было между ними.
- Анастасия Юрьевна положительно становится молодцом,- крикнул князь, целуя ручку у хозяйки.- Какой маг и волшебник поднял вас с вашего кресла? Уж не вы ли, Григорий Петрович, тому причиной?
- Моей жене помогает режим, который прописал ей доктор,- заметил фон Клабэн и, взявши под руку ротмистра, отвел его к столику, где стоял ящик с сигарами и кофе.- Вот возьмите эту регалию , очень хорошая регалия,- говорил он дружеским тоном, понижая голос.- Не всякий понимает в хороших сигарах. Мне они достались по случаю. Что? Я очень рад, что вы приехали к нам в губернию. Теперь, конечно, хозяйство не приносит никаких доходов, но это очень важно, когда на земле сидят такие люди, как вы…
"К чему он все это говорит? - подумал Галдин.- Он что-то удивительно любезен сегодня!"
- Ваш брат тоже приедет в имение? - продолжал Карл Оттонович по-прежнему пониженным приятельским тоном. Нет? Ах, он служит… Да, я слышал, он себе делает блестящую карьеру! Что? Простите, это не ваш родственник в министерстве внутренних дел?
- Это мой дядюшка…
- Ах, это даже ваш дядюшка… Ну да, я так и думал. Скажите (Карл Оттонович прищурил один глаз и посмотрел на кончик своей сигары), вы не знаете, он, кажется, может получить портфель? Я что-то читал об этом.
Лицо фон Клабэна дышало полной невозмутимостью, казалось, точно и не он задавал вопрос.
- Я, право, не знаю,- беспечно отвечал Григорий Петрович.- По правде сказать, я мало интересовался этим.
- Ну да, конечно,- протянул Карл Оттонович и даже зевнул слегка,- но все-таки не мешает иметь влиятельного родственника - можно проводить много нужного в своем уезде…
Подошел князь, завязался политический разговор. Князь снова упомянул о своих мемуарах и заглушил всех криком, когда дошли до самого острого вопроса - выборов в Государственный Совет. Он забыл, что с ними сидит поляк, произошла маленькая неловкость, которую изо всех сил старался замять хозяин. Пан Лабинский был сегодня не в духе и жаловался на сердце. Он сидел молча, со страданием на лице, держась левой рукой за грудь.
Галдин незаметно перешел к другой группе, где сидели дамы, почтмейстер и ксендз. Земский улизнул-таки от Сорокиной и внимательно слушал кричавшего генерала. Но Фелицата Павловна, кажется, этого не заметила. Она не отрывала своих подведенных глаз от Григория Петровича и улыбалась ему сладкой, заискивающей улыбкой. Она точно умоляла его обратить на нее внимание, но ротмистр оставался равнодушным.
Почтмейстер изо всех сил старался занимать дам, ксендз остроумными замечаниями помогал ему в этом. Он был навеселе и весьма двусмысленно подмигивал Галдину.
У Анастасии Юрьевны опять появилось утомленное, болезненное выражение. Она притихла и сидела, безучастно слушая разговор.
Григорий Петрович ловил на себе не раз ее взгляды. Улучив минуту, он подвинулся к ней поближе и сказал:
- Вам должно быть, нездоровится? - и, не получив ответа, добавил: - Будьте уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Когда можно будет повидаться с вашим братом?
- Да, да, сделайте это для меня,- проговорила она поспешно, точно только сейчас вспомнила о своей просьбе - я вам пришлю его… теперь его нет дома, он у себя на хуторе.
И вдруг, схватив Галдина за руку, крепко пожала ее.
Грянул снова оглушительный удар грома. В окнах задрожали стекла. В потемневшем небе брызнула белая молния.
- Вы будете бывать у нас? - быстро заговорила Анастасия Юрьевна, близко придвинув лицо свое к лицу Галдина.- Чаще, как можно чаще… Мне страшно здесь, понимаете - я боюсь его!
Глаза ее раскрылись широко, в них, точно, были и ужас и отчаяние. Хорошо, что никто их не видел. Все смеялись и разговаривали. Галдин смущенно пробормотал:
- Еще бы, конечно, я с радостью.
Он в свою очередь пожал ее тонкие вздрагивающие пальцы.
- Все, все!..- неожиданно для себя самого прибавил он.- А я сегодня привез с собою корнет…
Она ничего не ответила, она, слава богу, не услышала его последних глупых слов: она упорно смотрела ему в лицо и улыбалась.
- А-ай! - вдруг вскрикнула сидящая рядом Сорокина, и все пришло в волнение. Все повскакали со своих мест, несколько минут никто не знал, за что взяться, что делать. На полу лежал, весь розовый, пан Лабинский.
- Ему дурно,- закричала Сорокина.
- Воды, воды,- кидаясь из стороны в сторону, вторил ей князь.
Пан пробощ склонился над Лабинским, потом махнул рукой.
- Ниц не бендзе ,- сказал он совсем спокойно и перекрестился.- Пан умер…
На мгновение все умолкли. Потом заговорили разом. Как это случилось? Пан Лабинский сидел все время молчаливый, ему сегодня нездоровилось, да еще вышел этот неприятный разговор. Он всегда страдал сердцем. Значит, разрыв сердца? Да, не может быть сомнения - разрыв сердца…
Анастасия Юрьевна не могла подняться с кресла. Она как будто не понимала, что вокруг нее делалось. Глаза ее сомкнулись, голова упала на руки.
XI
Пока приводили в чувство Анастасию Юрьевну и отнесли на диван мертвого пана Лабинского, фон Клабэн все ходил по комнатам, повторяя:
- Это ужасно, это ужасно!
Потом он поймал за руку Григория Петровича и сказал дрожащим голосом:
- Вы знаете, я совсем не могу его видеть, я очень нервный человек, это на меня действует. Я хотел вас попросить…
- Что прикажете? - сухо спросил его Галдин, все еще думая об Анастасии Юрьевне, которую он помог снести в спальню.- Я вас слушаю…
- Видите,- заискивающе продолжал Карл Оттонович и вдруг, поспешно вынув портсигар, предложил его Галдину.
- Нет, спасибо,- чуть усмехнувшись сказал тот.- В чем же дело?
"Однако и вструхнул же бедный немец,- подумал ротмистр, глядя на зеленое лицо с дрожащей нижней губой.- Ничтожество!" Галдину, в жизнь свою не знавшему страха, были гадки трусливые.
- Видите,- повторил хозяин,- это ужасно скверно, что он умер у меня. Вы понимаете? Может выйти история… Я ужасно не люблю, когда ко мне приезжает полиция…
- В чем же дело? - перебил его в нетерпении Григорий Петрович.
- Так вот, я хотел попросить вас,- заспешил фон Клабэн,- не можете ли вы отвезти его домой, как будто он жив…
- Я его домой? - пораженный и раздосадованный, воскликнул ротмистр.
- Ну да,- опять заволновался Карл Оттонович,- это очень простая вещь! Мы его посадим в экипаж, скажем прислуге, что он немножко нездоров, и вы его отвезете в Новозерье. Я обратился с этой просьбой к вам, потому что никто другой не сумел бы этого сделать так хорошо…
- Позвольте…
- Конечно, конечно… Князь слишком стар, земский - трус ужасный, ксендз тоже трус…
"И сам ты трус",- хотел ему сказать Галдин, но во время удержался.
В первую минуту он решил отказаться наотрез, но потом раздумал. Пожалуй, и его почтут за труса. К тому же эта его любезность даст ему возможность чаще бывать в Теолине. Он сказал:
- Я согласен. Велите подавать экипаж, мы едем…
Он даже улыбнулся предстоящему путешествию. Не всякому доводилось этакое развлеченье.
Сорокина и земский исчезли. У Сорокиной разболелась голова, она была обижена, что никто не позаботился о ней,- ведь она тоже женщина. Князь Лишецкий и ксендз сидели над трупом, тихо беседуя.
- Очень жаль, хороший был человек покойный,- говорил генерал, за час до этого громивший поляков.
Пан пробощ обратился к Григорию Петровичу.
- Я должен сопутствовать мертвого. Пан пулкувник разрешит мне сесть в его шарабан?
- О, конечно! - ответил тот.- Это даже кстати - я вернусь на нем обратно домой.
Наконец, пришли доложить, что коляска подана. Венцлав, Галдин и ксендз подхватили мертвеца под руки и так дотащили его до коляски. Тогда Григорий Петрович уселся под поднятый верх, а рядом с ним прислонили то, что было так недавно паном Лабинским. Фон Клабэн издали следил за ними, махая Галдину ручкой в знак благодарности.
- Надеюсь, что пан Лабинский скоро будет хорошо себя чувствовать,- крикнул он так, чтобы его услышала прислуга.
Лошади тронулись. Мертвое тело, покачнувшись, упало на плечо Григорию Петровичу. Он отстранил его от себя и поправил на голове его шляпу.
- Ничего, ничего - скоро приедем,- сказал ротмистр, печально глядя в осунувшееся лицо своего окоченевшего соседа.
Потом выглянул из кузова в надежде увидать милое лицо в одном из окон. Но через частую сеть дождя ничего нельзя было разобрать.
Тогда он опять откинулся вглубь коляски и, сидя рядом со своим молчаливым спутником, предался грустным, но сладостным мыслям об Анастасии Юрьевне. Потом, вспомнив, куда он едет, попробовал восстановить в своей памяти красивые черты одной из дочерей пана Лабинского и вскоре заснул, что случалось с ним часто, когда ему предстоял долгий путь.
Мертвец опять скатился в его сторону, прильнул к Галдину и, свесив голову вниз, молчаливо сторожил сон живого.
Гроза постепенно стихла. Из-за туч всплывал тихий месяц.
XII
Проснулся Григорий Петрович от оглушительного грохота. Подняв голову, увидел он перед собою густо заросшую аллею и призрачные очертания дома. Коляска въезжала в усадьбу пана Лабинского по мосту, соединявшему парк с полями. Два белых столба, пошатнувшихся от времени, похожие на два грустные призрака, вышедшие поглядеть за околицу, стояли у въезда.
Три черных пса выскочили из тьмы и залились злобным охриплым лаем. Аллея шла ровной лентой меж старых дубов и тополей. Уже поднявшаяся луна на прояснившемся небе серебрила лужицы, мелкий мокрый гравий, устилавший путь, и стальную светло-зеленую крышу мрачного барского дома.
Лошади проехали по кругу и остановились у крытого подъезда с четырьмя колоннами и высокою темною дверью.
Никто не выходил навстречу, нигде в тусклых окнах, отсвечивающих лунный блеск, не зажигалось огня, даже черные псы устали лаять и замолкли, исчезнув так же неожиданно, как и появились.
Галдин вышел из коляски, поджидая шарабан с ксендзом.
- Тут никого не видно,- сказал он пану пробощу,- в окнах темно. Неужели так поздно?
- А цо пан думал - уж пулдо двенасци… Здесь укладываются с певнями и встают с ними… Ну, как ваш сосед?
Они вместе подошли к коляске и заглянули вглубь. Мертвое тело совсем легло на сидение.
- Вы будьте добры, попильнуйте , а я другим крылечком войду,- сказал ксендз, должно быть, от серьезности минуты чаще, чем раньше, употребляя польские слова.- Я зараз приду…
Он скрылся за углом дома. Галдин оглядывался. Дом был каменный, двухэтажный, крепкой стройки - парк велик, но запущен. Вдали блестело озеро. Неужели же и молодежь в такую рань забралась в свои кровати? Галдина смущало его положение. Как его встретят? Приехать в незнакомый дом поздно ночью с мертвым хозяином - этак трудно произвести хорошее впечатление.
Со скрипом и звоном распахнулись огромные двери подъезда; вместе с виляющим светом лампы донесся растерянный говор нескольких голосов.
Галдин насторожился, давая дорогу. Мимо, не замечая его, пробежала сестра Лабинского, за нею его дочери и племянники. Пан пробощ шел сзади с лампой в руках и объяснял что-то по-польски двум лакеям.
- Казик мой, Казику,- не кричала, а взвизгивала сестра умершего. Девушки стояли молча и неподвижно. Гимназист, по всем признакам, боялся подойти к коляске. Кучер равнодушно сидел на козлах, не оборачиваясь, смотрел на крупы измокших и фыркающих лошадей.
Наконец ксендзу удалось с помощью лакеев извлечь из коляски окоченевшее согнутое тело, и все медленно опять вошли в дом. Только теперь Галдин решился подойти к печальной группе. Большеглазая прелестная паненка холодно скользнула по нему взглядом и, не ответив на его поклон, тотчас же отвернулась. Зато полная и высокая сразу его узнала и, кивнув головой, протянула руку.
- Вы с папой? - спросила она, совсем чисто произнося по-русски.- Прошу войти…
- Да, я взял на себя эту печальную обязанность,- ответил Григорий Петрович, следуя за нею по широкой лестнице во внутренние комнаты.
- Я не знаю, как благодарить вас,- доверчиво глядя на него, произнесла девушка, но внезапно глаза ее покраснели, рот опустился,- она разрыдалась.
- Перестаньте, успокойтесь,- зашептал растерявшийся Галдин, всегда чувствовавший себя беспомощно перед женскими слезами.
Она скоро овладела собою и смолкла, все еще всхлипывая.
Они прошли в темный обширный кабинет, где горели две толстые свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках, где стояла громоздкая черного дерева мебель, а со стен смотрели темные портреты в золотых овалах.
Здесь на широкую оттоманку положили умершего. На коленях перед ним истерически рыдала его сестра. Ксендз старался ее утешить.
- Панна Эмилия, а панна Эмилия,- говорил он по-польски, возбужденно вскидывая руки вверх,- зачем панна так убивается?
Он подыскивал утешения:
- Панна Эмилия, ну перестаньте же… Ведь пан не умер, ведь он только чуть-чуть умер, ну успокойтесь же, панна!..
Григорий Петрович еле сдержался от подступившего к горлу приступа смеха. "Черт знает, что такое,- подумал он.- Этот ксендз неподражаем…" Галдин пытался придать своему лицу скорбное, приличное случаю выражение, но на душе у него было спокойно. Он привык смотреть на смерть как на что-то вполне естественное, неизбежное и отнюдь не страшное. Это чувство роднило его с простолюдинами. Он никогда не задумывался над значением смерти, над ее тайной. Для него она была так же проста, как и жизнь.
Вскоре, однако, хозяйка, переменившись в лице, которое стало опять сухим и проницательным, спешно поздоровалась с гостем, пригласив его пить чай, и тотчас же занялась, при помощи полной паненки Галины и еще какой-то женщины, омыванием мертвого и приготовлениями, необходимыми в таких случаях.
Кадет подошел к Галдину, предлагая ему проводить его в столовую.
Григорий Петрович стал отказываться, отговариваясь поздним временем, но пан пробощ не пустил его ехать.
- Нет, нет, пан,- говорил он,- уж будьте до конца рыцарем. Вы меня подвезете обратно, если вам не трудно, а теперь выпейте со мной чаю - я устал.
За столом пробощ преувеличенно выхвалял смелость Григория Петровича, взявшегося свезти покойника; потом попросил себе рому, чтобы согреться.
Когда Галдину удалось наконец оторвать пана пробоща от согревания себя ромом и они вышли в темные сени, кто-то схватил ротмистра за рукав и спешным шепотом проговорил;
- Спасибо вам!
Галдин хотел остановиться, хотел ответить, но скрытое мраком существо это исчезло так же быстро, как и появилось.
- Как зовут худенькую из старших? - спросил Григорий Петрович, все еще пораженный.
- При святом крещении ей дали имя Ванда-Мария-Елизавета, а зовут ее Вандой,- отвечал пан пробощ и подмигнув, добавил: - А не думает ли пан пулкувник на мертвом заробить себе невесту?
- Вы пьяны, мой друг,- в сердцах бросил ему на это ротмистр.
XIII
Фон Клабэн приехал на следующий день поблагодарить Григория Петровича за оказанную ему услугу и отдать ему визит. Приехал он в лодке по течению, думая из Прилучья ехать дальше на пароходе в Полоцк, где у него было дело по покупке леса на завод.
- Вот, если бы вы продали мне немного леса,- говорил он, расхаживая с Галдиным по саду,- это было бы очень удобно для меня. Что? Я могу дать хорошую цену…
- Но мне деньги сейчас не нужны,- уклончиво отвечал ротмистр, все еще не отделавшийся от неприятного впечатления, какое произвела на него трусость немца,- потом, для этого нужно списаться с братом… пройдет много времени…
- О, это ничего! Я могу подождать - мне лес всегда нужен. Кроме того,- фон Клабэн взял Галдина под руку и заговорил в пониженном тоне, точно хотел сообщить ему что-либо очень интимное,- кроме того, я должен вам сказать, хозяйничать в наше время очень трудно… Никаких доходов! Вот вы увидите, адмирал Рылеев скоро продаст свое имение, и Рахманов продаст… Может быть, поляки будут держаться. Я должен вам сказать - это очень неприятные пассажиры, эти поляки… Что? Они стараются нам вредить, где только могут. У нас в России совсем нельзя хозяйничать - мужики все лентяи, пьяницы, воры, разбойники; дорог нет, полиции нет - я сам должен кормить двух стражников. Что вы думаете? Меня уж раз хотели убить, потому что я не давал пастбища. Разве за границей где-нибудь помещики отдают свои пастбища? Никогда. Крестьяне портят лес, ломают молодняк, они у меня со своими собаками всю дичь уничтожили! Когда они едут по вашей дороге, они ломают молодые деревья, чтобы отбиваться от собак. У меня тридцать жалоб земскому. И вы думаете, им это что-нибудь значит? Что? Ничего им это не значит! Они нас в грош не ставят.
Он замолк, глядя на Галдина так, будто бы нашел в нем надежнейшего сообщника. Григорий Петрович слушал, опустив голову, дергая вниз свой ус. Он больше думал о том, как этот человек мог жениться на такой женщине, как Анастасия Юрьевна: неужели он ей нравился, она его любила? Потом вспомнил о его гареме, о том, как он морочит несчастного графа. У него на все достает времени, а на лице его - полная невозмутимость и достоинство, как будто он всегда занимается только важными и всем полезными делами.
Они сели на скамью высоко над рекой в ожидании парохода. Двина блестела под солнцем, медленная и обмелевшая. Плоты уже не шли по ней, никто не нарушал ее покоя.