4
В Гляден Векшина приехала, как член бюро райкома, на партийное собрание. Первым делом, она поговорила с секретарем территориальной партийной организации, куда входили и коммунисты-колхозники двух сельхозартелей, и учителя, и служащие сельпо. Потом побывала в сельсовете и оттуда направилась на сортоиспытательный участок. Шла по улице и не узнавала села: исчезли ограды, избы походили на стога сена в поле, - вокруг них гулял ветер, и ничто не останавливало его. У встречной женщины спросила:
- Что же это у вас дома стоят как раздетые?
- Топиться, матушка, в войну нечем было, - ответила та. - В бор-то не пускают с топорами. А эти - как их? - кизяки-то делать не умеем. Вот и спалили дворы. Остались, почитай, только у председателя, у Микиты Огнева, да у Трофима Тимофеевича…
Сохранился еще один двор - у сортоучастка. Он был наполовину занят сарайчиками и клетушками для коровы, овец, свиней и кур. Возле ворот стоял пятистенный дом с двумя крылечками: ближнее вело в квартиру агронома Чеснокова, дальнее - в лабораторию. Обойдя хозяйственные постройки, Векшина отыскала крылечко с самодельной вывеской и вошла в комнату, где углы были заполнены снопиками пшеницы и овса, проса и гречихи. Возле стен стояли шкафы. Одни из них были заняты мешочками с сортовым зерном, другие - фарфоровыми растильнями для проверки всхожести семян. Над маленькой растильней, выставленной на стол, как над блюдцем, склонилась девушка с пинцетом и подсчитывала проросшие семечки конопли. Обернувшись на стук двери, она присмотрелась к неожиданной посетительнице и всплеснула руками:
- Ой, Дарья Николаевна!.. Проходите, проходите! - Подвинула стул. - Вот сюда…
- Верочка! Тебя нелегко узнать. Если бы не эти голубые глаза да светлые косы… Но тогда косы были короче. Да и сама ты была поменьше.
- В седьмом классе училась…
- Я слышала - в институт не пошла. Война помешала?
- Нет… Из-за отца… Не могла я оставить его…
Вера задумчиво умолкла. Дарья Николаевна положила руку на ее плечо:
- Не вешай головы.
Они сидели одна против другой. Векшина расспрашивала девушку о работе, планах и намерениях и все подводила к тому, что ей надо учиться. Вера сказала, что учится заочно. В сельхозинституте. Пока на первом курсе. Да, она любит садоводство. Любит лес. Особенно в весеннюю пору, когда молодые листочки походят на зеленых мотыльков. Дело, начатое отцом, для нее дорого. Он уже старик, а многие выведенные им гибриды еще не плодоносят. Может, на некоторых деревьях… и не увидит яблок. Кому-то придется продолжать… Сейчас работает она в поле, на конопле. Сама пожелала туда. И понять это совсем нетрудно. Сергей Макарович на каждом собрании подчеркивает, что в саду место только для старух. Не могла же она проситься на работу, которая заведомо считается легкой, да еще к отцу в бригаду. Нет, нет, разговаривать с Сергеем Макаровичем не надо. Она по-прежнему будет выращивать коноплю, собирается опыты поставить - сеять в разные сроки. Хочется даже посеять деляночку осенью, под снег.
Вера слышала, что где-то возле Новосибирска есть опорный пункт института лубяных культур. Там вывели новый сорт высокоурожайной конопли: говорят, вырастает высотой в три метра! Выше тальника на островах! Вот бы достать семян!
- Дадим командировку, - пообещала Векшина. - Съезди, посмотри…
До сих пор Вера в своих робких начинаниях находила поддержку только у отца. Этого ей было мало. Хотелось рассказать еще какому-нибудь близкому, отзывчивому человеку, который выслушал бы без усмешки, без ехидной мысли: "Вон куда хватила!" - а, наоборот, подбодрил бы и добавил бы уверенности в сердце. И она все чаще и чаще вспоминала Васю Бабкина… А сейчас, нежданно-негаданно, появилась Векшина и заговорила о том, о чем она, Вера, не всегда отваживалась думать: оказывается, ее намерение завести опытные делянки достойно поддержки!
Векшина спросила, где агроном. Вера ответила - уехал в город и вернется только завтра.
- Отчет повез или еще какие дела?
Вера замялась.
- Без особой надобности? Так, что ли? - вызывала Дарья Николаевна на откровенный разговор.
- Сказать правду - за жмыхом отправился. Нынче третьего кабана откармливает!
- У Чеснокова что же - выходной?
- Нет, просто поехал… Меня попросил присмотреть за всем.
Вера открыла шкаф, где стояли фарфоровые растильни с пшеницей и овсом.
- Завтра и эти подоспеют к проверке.
Они поговорили о саде, о здоровье Трофима Тимофеевича, и Дарья Николаевна стала прощаться.
- Приходите к нам обедать, - робко пригласила Вера.
- Не знаю, успею ли…
- Приходите… ежели можете. Папа обрадуется…. А то некоторые обходят стороной…
- Почему? Неужели все, еще из-за этого, как его?..
- Из-за Митрофана, думаете?.. - Вера замялась. - В первую голову, я догадываюсь, из-за него… Конечно, из-за него. Даже меня дядей попрекают, хотя… хотя я его в глаза не видала. Как же - в Америке живет! Связь с заграницей…
- Значит, не желает возвращаться домой? И как он там?
- Ой, не говорите! Письма приходят редко… Да лучше бы он уже совсем не писал. Из-за него на нас смотрят не как на других. Словно мы сбежать собираемся. А папа, подумайте, все еще переживает. Говорит: "Вовек не прощу себе, что не удержал". - Вера посмотрела Векшиной в глаза. - Приходите… Раньше вы часто останавливались у нас.
Дарья Николаевна задумалась. Дети Дорогина всегда ждали ее приезда: любили кататься на "газике". Из села в сад и обратно. Мальчика звали Толей… Он был тех же лет, что и ее Саша… Вздохнув, она участливо молвила:
- Я слышала о ваших несчастьях. О вашем горе. Об утрате Анатолия. И о старшем…
- О Грише тоже?.. - Глаза Веры вмиг налились слезами. - Скажите хоть одно слово… Живой ли братунюшка?.. Где он? Где?
- Если бы я знала… У тебя хотела спросить…
- А я что могу сказать?.. Арестовали его, говорят, прямо у прорванной запани… И жизнь его, однако, кончилась…
Слезы ручьями текли по щекам и Вера едва успевала вытирать их тыльной стороной ладоней.
- Врагом, сказывают, назвали… Ну, кто поверит, что наш Гриша мог… вредить?.. Да он, бедный, извелся, что с первого года войны ему броню дали… На фронт рвался….
Дарья Николаевна порывисто обняла девушку и, едва сдерживаясь, зашептала сдавленным, прерывающимся голосом:
- Не надо, Верочка… Успокойся… А то я… тоже не могу….
- Не буду… Сейчас все… - всхлипывала девушка. - Больше ни словечка…
Но не говорить она не могла: Векшина для нее была первым человеком, кому можно было высказать свое горе до конца. И она рассказала все, что слышала о трагическом дне брата: в горах прошли ливневые дожди, таежная река вздулась, порвала стальные тросы, разметала запань, и тысячи кубометров леса, заготовленного благодаря неимоверным усилиям, уплыли в океан. Стихийное бедствие! А Григорию приписали бог знает что. Наверно, и дядю Митрофана к нему приплели?..
Вера отошла на несколько шагов; успокаивая себя, причесала растрепавшиеся волосы; попросила:
- Только с папой не говорите о Грише. Не спрашивайте. Не надо его волновать…
- Береги отца, Верочка. Береги. Его работа народу нужна.
- Он ночи напролет не спал. Боялась я за его сердце… Написал в Москву, но… Однако, почта затеряла письмо… Надо бы второй раз - не могла его уговорить… Знаете, какой он упрямый…
- Упорный, - ласково поправила Векшина. - Не будь у него такого упорства, не победил бы морозов, не вырастил бы сада.
Дарья Николаевна снова подошла к Вере, глянула на нее теплыми-теплыми глазами.
- А об Анатолии все известно? Доподлинно? Может еще…
- Похоронная… С Курской дуги…
- Обязательно приду… - Векшина крепко сжала руку девушки. - У меня ведь тоже нет сына… И все годы… все эти годы ничего не слышала о нем…
Она повернулась и, надвинув на брови ушанку, быстро вышла из комнаты.
5
На стук двери Трофим Тимофеевич торопливо направился в коридор.
- И впрямь - Дарья Николаевна! Вот хорошо-то!.. Недавно Шаров промял тропку к моему дому, теперь - вы. - Старик обеими руками потряс ее небольшую, но сильную руку. - С возвращением вас! Раздевайтесь. Проходите.
Гостья спросила о здоровье, о саде. Наверно, выращены новые гибриды? Удачны ли?
- Для меня они как родные дети, могу перехвалить, - улыбнулся старик. - Приезжайте весной - посмотрите сами.
- Еще до весны побываю. А к вам просьба: мы соберем сюда по одному человеку из каждого колхоза, и вы побеседуете с ними, поделитесь опытом. Ладно?
- Только вы какого-нибудь политрука ко мне приставьте, чтобы все мои речи слышал.
- Я знала, что вы согласитесь.
- Я-то что. А вот согласится ли Неустроев - это вопрос. Он меня избегает, как чумного.
Старик провел гостью в кабинет. Векшина остановилась перед портретом парня в шинели, в шапке-ушанке с пятиконечной звездой и, помолчав, вздохнула.
- Ровесник моему Саше…
Повернувшись к Трофиму Тимофеевичу, спросила:
- Место могилы знаете? Съездите. Сердцу будет легче.
- Собираюсь… Яблоньку хочу там посадить… Нашу, сибирскую…
Дорогин вышел в кухню. Дарья Николаевна снова взглянула на портрет. В груди шевельнулась такая острая боль, какую знают только матери. Она прошлась по комнате из угла в угол и, чтобы успокоиться, остановилась перед полкой с книгами. Теперь их стало больше. Они выглядели по-разному: одни крепкие и строгие, как солдаты в строю, другие измяты и истрепаны, переплеты поломались, листы пообтрепались и обмякли. На многих книгах - мелкая, глубоко въевшаяся пыль десятилетий. Видно, они были читаны не только в комнате за столом, но и в саду возле грядки, и в поле у вечернего костра. Дарья Николаевна-взяла одну из таких книг - без переплета, без титульной страницы - и начала медленно перелистывать. То и дело мелькали подчеркнутые строчки. На полях встречались надписи:
"Зри", "Это я проверил", "Не согласен".
Книга отвлекла от тяжелого раздумья, и Векшина начала вчитываться в строки. Вот подчеркнут весь абзац: "Дерево, воспитанное смолоду рационально, будет успешно расти, куда бы его ни пересадили. Не только в ближайших окрестностях своего местопроисхождения, не только в тесных границах своей отчизны, но и далеко за пределами последней, в чужих странах". А на полях - сердитое возражение: "Ложь".
Кто же автор книги? С кем из ученых спорит Трофим Тимофеевич?
Перекинув несколько листков, Дарья Николаевна снова увидела подчеркнутые строки:
"Что же касается крестьян, то они разводят по преимуществу плодовые деревья, требующие менее ухода или произрастающие в данной полосе без влияния с их стороны и забот".
На полях книги Дорогин возражал с еще большей резкостью и убежденностью:
"Ну и завернул! Врет, не стесняется. Таких деревьев нет в садах".
Дарье Николаевне все больше и больше нравился этот упрямый спор сибирского крестьянина с неизвестным автором толстой книги. Для нее было ясно, что каждое слово, написанное на полях, явилось результатом долгих испытаний плодовых деревьев в условиях Сибири, и она, позабыв обо всем, читала пометку за пометкой.
Вошел Дорогин.
Векшина взглянула на него, и он понял - интересуется фамилией автора.
- Это Гоше. У меня с ним старый спор, с начала столетия, - сказал сердито, будто спор еще не был закончен. - Напутал да наврал этот немец с три короба. А ему, можно сказать, поклонялись, пока Мичурин не опрокинул с дороги таких акклиматизаторов.
- Вам бы, Трофим Тимофеевич, надо самому книгу написать. Честное слово, - заговорила Векшина с особой оживленностью и настойчивостью. - Вы даже обязаны написать о всех своих опытах и достижениях.
- Какой из меня писатель! На словах рассказывать вроде научился, а на бумаге все выходит как-то нескладно, Письма и то пишу коряво.
- Нет, нет, - за вами книга. Мы подскажем издательству, чтобы включили в план, и будем с вас требовать рукопись.
- С Шарова требуйте, с Павла Прохоровича. Он нынче, однако, обо всех опытах меня расспросил.
- А читатель любит, когда написано от первого лица, с душой, с волнением.
- Пусть Верунька берется. Она дело знает. Может и про волнения написать.
- Ой, что ты, папа! - замахала руками Вера, появившаяся в дверях. - Не сумею. Куда уж мне…
- Вдвоем-то наверняка справитесь. Принимайтесь, в добрый час!
Векшина поставила книгу Гоше на место и перенесла взгляд на соседнюю полку. Там она увидела книги Энгельса и обрадовалась встрече с ними. По измятым переплетам было видно, что к ним обращались часто. Сам Трофим Тимофеевич или дочь-студентка? Пометки на полях сделаны его рукой, но почерк уже не тот - старческий, и характер пометок иной, чем на полях книги Гоше, - изменилась лексика садовода: "Смотри", "Верно", "Чудесно!" Кто привил ему любовь к этим книгам? Покойница Вера Федоровна?
- Однако больше Мичурин, - ответил Дорогин. - Сам Иван Владимирович. Он писал: книги классиков марксизма помогали ему мыслить и действовать диалектически.
- Да? Об этом я не слыхала.
- К нему много раз приезжали видные ученые из Америки, но методов его понять не могли: мировоззрение другое! Американцы брали готовенькое со всего света. Нетрудное занятие! Больше всего они увозили от Ивана Владимировича. Прочитал я у него об этом и вспомнил своего заморского знакомого…
- Того самого, что сманил за океан вашего брата?
- Да… Не могу забыть Митрофана, - глубоко вздохнул старик. - Не удержал я его от соблазна…
- Письма-то давно приходили? - спросила Векшина. - Как он живет?
- Какая там жизнь! Мыкается по чужой земле… Лет пять, однако, пробатрачил на ферме у профессора. А после того пошел мой братан по штатам счастья искать. Писал нам редко и все из разных мест. Однажды где-то в Айове, как я догадываюсь, пристроился к какой-то вдове. Похвалился: "Теперь я - хозяин! На ферме - два работника!.." Ну, думаю, достиг "счастья"! У меня от того письма даже мороз по коже разлился. Пропал человек! Затянет его в трясину собственности, жадности. Чужаком нам станет… В том же году он написал из другого штата. Знать, не нужен стал богатой-то вдове… А теперь и письма перестали приходить…
Помолчав немного, старик продолжал:
- Иной раз очень обидно бывало, что меня допекали упреками: брат за границей! А что на это скажешь? Правда. Уехал Митроха, вроде как с обрыва нырнул в омут. Молодо - зелено. Все отцовское, наше русское могло выветриться. А что ему там в голову напичкали - леший знает. В чужое подданство ушел - все равно что душу променял. Как ни говори, а живет он там, где все продается и покупается. Вот осторожные-то люди и посматривают на меня холодными глазами… А в тридцать седьмом, вы помните, чуть во враги не записали. Ну, я и не показывался в Гляден. Целый год в саду жил, как крот в норе. Где-то умный человек, знать, замолвил за меня в ту пору. А теперь вот еще…
- Не слушайте дурных людей, - перебила Дарья Николаевна. - Вас народ ценит. И раньше ценил. Это - самое важное.
Вера сказала, что обед готов, и Трофим Тимофеевич пригласил гостью к столу, но та, желая закончить деловой разговор, спросила еще об отношениях с Забалуевым. Она слышала, что в сорок втором Сергей Макарович под горячую руку хотел перевести старика на смолокурню. Пусть, дескать, там поработает! Члены правления поддержали, завистники горланили: "Хватит Дорогину богатеть! Каждый год получает дополнительную оплату - по возу яблок! А собирать их - всякий может…". Дело дошло до крайкома… Но, люди говорят, Забалуев не унимается… Правда ли?
- Случается, спорим. Жизнь-то ведь не гладкая доска, с защепинами да зазубринами. А спор, бывает, как фуганок, стружку снимет, и, глядишь, защепина исчезнет. Опять вперед.
- За экспериментальную работу председатель поругивает, да?
- А я не поддаюсь. Меня словами с пути сбить нельзя…