* * *
Что до "рыжих", то Джек побывал у них раза два или три. Это была грубая ватага мужиков и юношей. Холостяцкая компания. Если случалась у них какая-нибудь особая работа - Эллисы шли к ним на помощь. А "рыжие" со своей стороны помогали в Вандоу.
Джек чувствовал, что "рыжие" его недолюбливали. Рыжему Эллису, старшему сыну, было около тридцати; высокий, жилистый, краснощекий детина с рыжими волосами и бородой и тупыми голубыми глазами.
Однажды утром Джека послали к "рыжим". Это было во время первых дней его пребывания на ферме.
Старший брат встретил его во дворе.
- Где твоя лошадь?
- У меня ее нет. Мистер Эллис сказал, что ты одолжишь мне.
- Ездить верхом умеешь?
- Так себе.
- Чего ты здесь носишь костюм для Гайд-парка?
- У меня нет другого Для верховой езды, - ответил Джек, поглядев на свои старые штаны.
- Единственная свободная лошадь - Стампеде. Можешь брать или не брать, если боишься. Мне надо идти к овцам. Если ты собираешься весь день здесь болтаться и ничего не делать, то будь любезен, скажи дяде, что я тут ни при чем.
Джек колебался. С колониальной точки зрения он, конечно, ездил верхом недостаточно хорошо. Но ему был противен оскорбительный тон Казу. Он медленно подошел к Стампеде. В этот момент Казу, жуя какую-то травку, выходил из сарая.
- Седлайте его, - обратился Джек к аборигенам. - Я попробую.
Работники ухмыльнулись. Эта история их забавляла. Благодаря своей стремительности и легкости Джек мгновенно очутился в седле. Работники отпустили уздечку, лошадь встала на дыбы, затанцевала на задних ногах и снова опустилась. Затем, как ракета пронеслась вокруг двора. Работники и Казу отпрыгнули в сторону, но Джек держался молодцом. Его кости трещали, шляпа улетела, сердце учащенно билось. Но пока лошадь не пыталась опрокинуться с ним назад, он мог еще держаться. Ему, собственно, даже не было страшно. Он крикнул работникам: "Откройте ворота!" А сам тем временем старался успокоить лошадь. "Тише, тише", - приговаривал он спокойным доверчивым голосом. И все время, как железом, сжимал шенкелями ее бока. Он не верил в прирожденную злобность лошади. Он никогда не верил в прирожденную злобность какого бы то ни было существа, кроме человека, и не хотел усмирить лошадь только силой своего превосходства. Он лишь хотел сдержать ее ногами, пока она не успокоится, и человек и животное начнут понимать друг друга. Но он знал и то, что не может ни на минуту ослабить тиски своих сильных ног, иначе ему грозит неминуемая смерть.
Стампеде не был подготовлен к открытым воротам. Он понёсся, как будто бы брал огненный барьер. Очутившись в поле, он мчался, бил ногами, становился на дыбы, снова мчался, снова брыкался и опять мчался. Джек как бы врос в лошадь, чувствуя, что голова его вот-вот оторвется от плеч. Работа была трудная, но он твердо знал: ослабь напряжение хоть на минуту, и ты - труп. Затем он заметил, что Стампеде понес, что Казу приближается на серой кобыле, перед ними были последние ворота - и произошло чудо: Стампеде остановился, пока не подошел Нед и не открыл ворота. Джек был окончательно разбит, кости хрустели в суставах. Но они доехали до овчарни, где все "рыжие" молча на них уставились.
Джек соскочил, несмотря на то, что колени подгибались и руки дрожали. Лошадь была вся в мыле. Он живо расседлал ее и похлопал по мокрой шее. Джек посмотрел на "рыжих" и на Казу. Тот выдержал его взгляд и некоторое время оба не сводили друг с друга глаз.
Джек еле держался на ногах. Но в душе он нисколько не боялся этого рыжего, злобно глядевшего на него парня. Он знал, что Казу нисколько не выше его, хотя был и сильнее, старше и вдобавок стоял на собственной земле.
Затем они без разговоров приступили к стрижке овец.
* * *
Джек все еще сидел за шитьем мешков. Было полуденное время. Он надеялся услышать стук колес экипажа, хотя раньше вечера его ждать не приходилось.
Его слух, приучившийся к австралийской бдительности, стал различать еле уловимые шорохи. Быть может, это был и не слух. Давний житель дебрей развил в себе как бы более обостренную способность ощущать и толковать еле заметные проявления жизни природы. Джек был австралийцем-новичком. Но он подметил эту способность в Томе и захотел развить ее в себе. Он хотел научиться слышать неслышное, обрести своего рода ясновидение.
Стояла еще дождливая погода, но день был теплый, мягкий, сонный, почти беззвучный. Он встал, вышел на минуту на порог потянуться и близ сарая неожиданно увидел какое-то странное шествие с рыжим Казу во главе.
- Иди домой и скажи тете, что Герберт расшибся, и что мы его несем!
Миссис Эллис защелкала языком:
- Те-те-те, как только с ними что-нибудь случится, сейчас же прибегают к нам. - И она тотчас же направилась в столовую. Бабушка сидела там в углу, у огня.
- С кем, что случилось? - спросила она раздраженно. - Надеюсь, ни с кем из наших?
- С рыжим Гербертом, - ответила миссис Эллис.
- Положи его в комнату к мальчикам.
Но миссис Эллис подумала о своих любимых мальчиках и заколебалась.
- Ты думаешь, что это серьезно, Джек? - спросила она.
- Они несут его на двери, - ответил он. - Как будто дело неважно.
- Боже мой, - ворчала бабушка, - почему ты не говоришь сразу, что не хочешь класть его к мальчикам? У меня в комнате есть свободная кровать. Положи его туда. Но по-моему он мог бы лечь на кровать Тома, а Том поспит на диване.
"Бедный Том!" - подумал Джек.
- Не стойте же здесь, как два истукана, - бабушка застучала клюкой, - идите, действуйте!
Джек опустил глаза и мял шляпу в руках. Бабушка заковыляла впереди всех. К своему удивлению он заметил, что у нее деревянная нога.
- Поди и приведи болвана доктора, - крикнула она устрашающе громким голосом.
Джек пошел. Доктора Ракетта не было в его комнате и мальчик стал стучаться в каждую дверь. Он заглянул в те комнаты, двери которых были приоткрыты. Это, верно, была комната девочек: две кровати, свежие белые покрывала, голубые банты на занавесках. Когда же они вернутся? Вот супружеская кровать и две детские в одной комнате. Он дошел до закрытой двери. Верно, он здесь? Он постучался и позвал. Ни звука, Джеку подумалось, что он сейчас попадет в комнату Синей Бороды. Было противно заглядывать во все эти спальни. Он снова постучался и открыл дверь. Повеяло странным запахом химических веществ. Темное помещение, закрытые ставни, несколько книг, атмосфера тихой грусти. Но доктора не было. Его, очевидно, не было дома. Джек пошел на луг, поймал Люси, верховую лошадь, оседлал ее и мелкой рысцой поехал на авось.
- Наверно пора доить коров! - Джек повернул обратно во двор. Все еще ни живой души. Как будто все вымерли. Наконец, с заднего крыльца вышел Па с засученными рукавами, более одутловатый и багровый, чем когда-либо, но с обычным приветливым выражением лица.
Джек начал доить, хотя делать это умел неважно. Па тоже придвинул стул и стал доить. Обычно он только наблюдал за этим делом. Кое-как справились, Джек переменил обувь, вымылся и надел куртку. По дороге чуть было не наступил на Бэби, поднял ее и понес в дом.
Обычно, когда они возвращались с дойки, "чай" - иными словами, бараньи котлеты, яйца и бифштексы - был уже подан. Сегодня же мистер Эллис сам подбрасывал эвкалиптовые ветки под котелок, распространяя привычный аромат кухни, а миссис Эллис в это время накрывала на стол. Обычно ужинали в столовой, но сегодня чай пили в кухне под гнетущее молчание, как при похоронах. Зато из комнаты бабушки доносился сильный шум.
Джек должен был присматривать за сидящей с ним рядом Бэби. Она липкими пальцами вымазала его волосы, прижималась и плевала ему в ухо пережеванными мокрыми крошками. Потом попыталась сползти со стула, но вечер был свеж, ее ручки и ножки холодны как лед и миссис Эллис не позволила спустить ее на пол. Джек чувствовал, что больше этого он вынести не сможет, но на его счастье Бэби совершенно неожиданно заснула, и миссис Эллис унесла ее спать.
О, эта семья! Джек все еще ее любил. Тем не менее в такие дни, как сегодня, он смутно понимал, что настанет время, когда семьи этой ему будет мало. Но что тогда? Что тогда?
* * *
Трое тощих, краснолицых, волосатых, неуклюжих "рыжих" ввалились через столовую к чаю. Они попросили Джека им помочь: Герберт ужасно мечется.
Джек не испытывал ни малейшего желания иметь дело с этими парнями, но должен был встать и пойти.
Аллан Эллис держал одну ногу больного, Росс Эллис - другую и оба обращались к лежащему, как будто бы имели дело с лошадью: тпру, ну-ну, спокойно, брат, спокойно!
Казу, мрачно склонившись над лежащим, как в тисках зажал обе его руки, ругая Джека за то, что он недостаточно быстро перехватил у него одну из них. Герберт был ранен в голову и теперь метался в бреду. Джек взял его руку. Казу стоял по другую сторону кровати; его рыжая, светлая борода светилась. В нем чувствовалась необычная сила, которая Джека невольно очаровывала.
В противоположном конце комнаты лежала бабушка, утопая во множестве подушек, напоминая бабушку из "Красной шапочки". Веселый огонь трещал в комнате и тускло светили четыре-пять сальных свечей. Между кроватью бабушки и кроватью Герберта стояли ширмы, но, сидя у изголовья раненого, Джек мог видеть, что происходит на бабушкиной половине.
Все его внимание поглощал больной. Движения Герберта были судорожные и непредвиденные и все время с резким уклоном в правую сторону кровати. Казу дал держать Джеку левую руку, но тот не мог с нею справиться, когда Герберт начинал буйствовать. Худая, твердая, как железо, рука освобождалась и Казу снова принимался ругать Джека. Ничего другого не оставалось, как только пустить в ход спокойную рассудительность, как раз то, чем не обладали "рыжие". Джек в очередной раз упустил руку больного, и Казу, как лоснящийся красный черт, схватил обе руки и нагнулся над раненым. Желая дать себе более ясный отчет в происходящем, Джек пустил в ход свои старые ветеринарные познания.
Прежде всего он обратил внимание на то, что Герберт гораздо менее буйствует, когда ему не оказывают сопротивления, что он не так сильно стонет, когда не видит перед собой всех окружающих; наконец, что все резкие судорожные движения, выбрасывавшие его из постели, были всегда направлены в одну сторону. Он падал направо. Почему бы его по этому случаю не привязать слева? Левая рука опять освободилась и бешенство Казу сдерживалось только присутствием бабушки. Джек ушел и стал разыскивать Кетти.
- Найди-ка мне старую простыню, - сказал он.
- Зачем? - но пошла и принесла требуемое. - Мать спрашивает, неужели вы собираетесь запеленать Герберта?
- Я хочу попытаться его привязать. Я не сделаю ему больно, - ответил он.
- О, Джек, пусть только меня не зовут к нему дежурить, я не переношу больных.
- Тогда помоги мне с этой простыней.
Они соорудили крепкие бинты. Один из них Джек обмотал вокруг Кетти и привязал к ножке стола.
- Тяни, - приказал он, - тяни как можно сильнее. Не больно? - спросил он, когда она потянула.
- Нисколько.
Джек вернулся в комнату больного; братья, насупившись, молчали. У них было одно желание: уйти, уйти отсюда! Это было ясно.
- Я думаю, лучше всего его привязать, но так, чтобы ему не было больно, - сказал Джек. - Я думаю, что сумею это сделать.
Братья ничего не ответили, но предоставили ему волю поступать как хочет. Джек забинтовал тело больного и привязал к кровати его левую ногу. "Рыжие" равнодушно смотрели на его работу. Казу выпустил судорожно подергивавшуюся руку брата. Джек взял его в свою, успокоительно погладил, затем прошелся по волосатому предплечью, закрепил повязку над локтем, а концы привязал к изголовью. Он был уверен, что поступил правильно. Во время его работы в комнату вошла миссис Эллис и тоже молча наблюдала за ним. Закончив, Джек взглянул на нее.
- Мне кажется, что так хорошо, - сказала она, одобрительно кивнув ему. Затем обратилась к присмиревшим, нескладным братьям:
- Вы можете теперь, в сущности, идти пить чай!
В дверях они столкнулись. Джек заметил, что "рыжие" в одних носках. Выходя, они нагнулись, чтобы обуться. "Хорошая мысль", - подумал он и тоже снял башмаки.
Миссис Эллис пошла за ширмы, чтобы посидеть с бабушкой. Джек потушил свечку со стороны Герберта. Затем уселся на стул и посмотрел на глядевшего в одну точку и корчившего гримасы больного. Он был ему и жалок, и противен. Он вспомнил совет, данный ему ветеринаром: "всякое существо должно иметь к себе доверие, мальчик, тогда ты сможешь делать с ним все, что захочешь. Лошадь или человек, канарейка или кошка - прежде всего нужно доверие".
Поэтому Джек хотел первым долгом заручиться его доверием. Он знал, что весь вопрос был в силе воли, в желании подчинить своей воле волю другого. Но незаметно и ласково.
Он ласково взял тяжелую руку Герберта в свою и тихо произнес:
- Лежи спокойно, совсем спокойно, старина! Я здесь и буду ухаживать за тобой. Отдохни хорошенько, засни! Я не уйду, я останусь с тобой.
Герберт лежал спокойно, как будто прислушивался к его словам. Возбуждение улеглось. Он казался чрезвычайно утомленным, Джеку это было ясно. Ужасно, ужасно утомленным. Быть может, его утомила грубая, лишенная мягкого женского влияния жизнь "рыжих". Он как будто засыпал. Но опять внезапно вскидывался и снова начинались судорожные подергивания, с закатыванием глаз.
Но наложенные бинты, по-видимому, успокаивали его и Джек вновь начинал гладить его руку. Мечущиеся глаза больного останавливались с удивительной ясностью на спокойном, сосредоточенном лице юноши. Джек сидел неподвижно. И снова Герберт утихал, делая нечеловеческие усилия, чтобы заснуть. Джек повторил про себя, напрягая всю свою волю: "Не мучься, старина, не мучься, спи, я тут, возле тебя".
Сидя в глубоком молчании и внушая, он чувствовал будто жизненный поток переливается из его пальцев в тело больного. Он обессилел, устал. А Герберт стал засыпать, по-настоящему засыпать.
Джек сидел в полузабытьи, силы покидали его. Пальцы Герберта были мягкие, словно детские.
Мальчик встрепенулся, почувствовав, что кто-то похлопывает его по плечу. Это была миссис Эллис, выражавшая свое одобрение, при виде крепко спящего Герберта. Потом она вышла из комнаты.
Глядя ей вслед, Джек заметил еще одну фигуру в дверях. То был рыжий Казу, выслеживавший его, как волк. И Джек выпустил из рук тяжелые сонные пальцы больного, но с места не сдвинулся.
Когда он оглянулся еще раз, Казу уже ушел…
* * *
Было поздно, со двора доносился шум дождя и жуткого ветра. Все свечи потухли. Его разбудил голос бабушки:
- Из уст младенцев…
Она читает, подумал Джек, хотя свеча не горела. И удивился, что старушка не спит.
- Я знала отца твоей матери, Джек Грант, - прозвучал тоненький, раздраженный голос. - Он отнял мне ногу. Молодчина, не дал мне умереть. Отнял без сожаления и без хлороформа. Ему-то что? Разумеется!.. - продолжала бабушка. - И ты такой же! Похож на него! Не знаю, что бы я делала всю ночь с этими болванами. Хорошо, что ты здесь.
Джек подумал: боже мой, неужели придется просидеть здесь всю ночь?
- Перед тобою вся ночь, садись сюда, к огню, и устраивайся получше.
Джек поднялся и послушно пошел за ширмы. Кресло все-таки удобнее.
- Да, ты точка в точку, как твой дед, такой же упрямый козел, который мало говорит, но много делает. И никогда у него не было сына. Железный человек. Двух дочерей имел и старшую лишил наследства. Твоя мать была младшей; старшая попала в беду и он выгнал ее, настоящий старый дурак и бессердечный к тому же! Таковы мужчины, если им волю дать. Ты такой же!
Джеку безумно хотелось спать и слова старухи точно кололи его.
- Я бы помогла ей, да сама-то была не старше ее, да и что можно было сделать? Если бы можно было, я бы вышла замуж за ее отца - он был вдовцом в то время - но он женился вторично на другой, а я на пароходе уехала в Мельбурн и вышла замуж за бедного, старого Эллиса.
К чему ей понадобилось все это рассказывать? Он умирал от усталости, но даже если бы он был свеж и бодр, все-таки не пожелал бы выслушивать ее излияния. Но старая ведьма продолжала:
- Мужчины - или дураки, или то, что женщина сделает из них. Лишь годы спустя я напала на след твоей тети Лизы. Она вышла замуж за кого-то из конной полиции, мальчишку он отослал. Мальчик был глуповат и мужу не нравился. Мальчик пропал где-то в лесах. Говорят, что в делах и хозяйстве он был очень ловок и хитер, но странный в обращении с людьми. Одним словом, это единокровный брат Мери; ты видел Мери в Перте. Ее мерзавец-отец был отцом того незаконнорожденного мальчика. Но теперь бедная девочка, равно как и ее единокровный брат - сироты. - Джек глядел умоляюще. Он не хотел больше слушать. Но бабушка внезапно рассмеялась своим заразительным смехом, столь похожим на смех Ленни.
- Ты такой же мешок условностей, как и твой дед, - ласково промолвила она. - Но у тебя сердце доброе. Верно от твоего англичанина-отца. Люди в Австралии черствы, черствы, как кожа буйвола. Ты будешь введен в искушение согрешить, но не унывай! Доверяй сам себе, Джек Грант! Заслужи себе собственное доброе мнение и не обращай внимания на других. Собственному мнению доверяй, и ты никогда не состаришься. Будешь гнуться и подлаживаться - тогда состаришься!
Он хорошо относился к бабушке; она была так одинока среди своих детей. Он тоже был одиноким волком среди семейных овечек. И, быть может, Казу был таким же одиноким волком.