Медленно покачивались две ветки, на цветы которых ребята только что наносили пыльцу, но какие опылены, какие нет - это неизвестно, а пчёлы вьются и гудят, того и гляди, что занесут пыльцу неведомо откуда и спутают все планы. Дорогин поймал одну ветку, надел на неё марлевый мешочек и, обходя яблоню, направился к другой.
Его настиг чем-то растревоженный и, словно у селезня, сиплый голос:
- A-а, вон ты где! К цветочкам прилип!
Дорогин знал, это - голос бухгалтера Облучкова, но, боясь потерять ветку, не оглянулся; поднявшись на ступеньку лесенки и надевая мешочек, ответил через плечо:
- Пчёл опережаю.
Закончив работу, он повернулся к посетителю. Перед ним стоял низенький человек, туго опоясанный широким ремнём, как бочонок железным обручем. Круглое, свежевыбритое лицо лоснилось, на голове лежала приплюснутая, похожая на блин, парусиновая кепка. На согнутой левой руке покачивалась большая корзина.
- Как здоровье? - спросил Облучков.
- Лучше всех!
- Да, это видно. Везде опять понавешал мешочков, словно у тебя тут опытная станция!
- Подымайте выше - филиал ботанического сада! На меньшем, однако, не помирюсь, - шутливо отозвался садовод.
- Иду я сейчас по саду, - продолжал Облучков, - смотрю на беленькие мешочки и думаю: "Сколько ему лет?"
- Саду? Меньше, чем мне.
- Я, как раз, про тебя толкую.
- Мои годы конторе известны. Или вы запамятовали?
- В твоём возрасте старики на печках лежат.
- Меня покамест кровь греет.
- Ну и работал бы по-стариковски Сад промышленный, товарный. Твоё дело - давать яблоки, ягоды, ковать колхозу деньги. Зачем тебе тратить силы на какие-то фокусы-мокусы? Да и волненья меньше. Для здоровья лучше. Я по себе сужу…
- Конечно, здоровьем дорожить - дольше жить. Так люди говорят, - заметил Дорогин, прищурившись. - Но, на мой характер, скучно это, да и растолстеть боюсь, - у меня ремень узенький: чего доброго лопнет.
- Какой ты колючий!
- А вы заметьте, гладкие деревья - озорникам на радость. На островах черёмуха стоит обломанная, а боярышник никто пальцем не трогает.
Качнув корзиной, Облучков сказал:
- Я за помидорной рассадой. - Постучал кулаком по корзине, и она закачалась ещё сильнее - Люблю помидорчики с луком!..
Дорогин не поддержал разговора.
Облучков передал устное распоряжение председателя - всей садоводческой бригаде отправляться на помощь огородникам: высаживать помидоры.
- Завтра поможем, - пообещал Дорогин.
- А я говорю - перебрасывай народ сейчас, - настаивал бухгалтер, глядя снизу вверх на садовода.
- У меня - на всё план, - упорствовал Трофим Тимофеевич. - Я сам не люблю метаться и бригаду не дёргаю.
- План-то твой - на выдумки время загублять. - Облучков, казалось, не подбежал, а подкатился к яблоне и, подпрыгнув, тронул белый мешочек на нижней ветке.- От этих твоих затей в кассу колхоза не поступает ни гроша.
- А вы всё на гроши меряете. О будущем подумайте.
- Про будущее мы с Сергеем Макаровичем без тебя знаем. А ты о сегодняшнем позаботься - давай больше продукции, чтобы колхозники жили богато. - Облучков кончиком языка провёл по губам. - Чтобы у всех было что выпить и чем закусить.
- Только-то?! Даже слушать тошно.
Старик спустился с лесенки и пошёл за дерево.
Из соседнего квартала поднялась иволга и промелькнула над головой, быстрая, как молния. Тотчас же, прорвавшись сквозь густую защитную стенку жёлтой акации, выбежал Егорка и, едва не столкнувшись с Дорогиным, остановился. Следом бежал Юрка и кричал:
- Примечай, куда сядет… Примечай…
- Улетела далеко, - разочарованно ответил друг. - На остров.
Склонившись к ним, Трофим Тимофеевич вполголоса доверительно сообщил:
- Я знаю, где она гнездо вьёт.
- Покажи, дядя Трофим! - Ребята подпрыгнули. - Покажи!..
- С уговором, ежели зорить не будете. - Старик погрозил пальцем. - Вечером покажу, когда закончим работу.
- Мы сейчас сделаем… Всё, что надо, опылим! - похвалились мальчуганы и побежали к своим лесенкам.
Облучков, сердито переставляя короткие ножки, настиг садовода и придирчиво спросил:
- А эти воробьи чего тут порхают? В поле гони - на прополку.
- Мои помощники! - выпрямился перед бухгалтером Дорогин, высокий и суровый. - А на прополке полезно бы поработать вам. Для здоровья!
Трофим Тимофеевич подумал о трудоднях своих юных помощников. Теперь заупрямится норовистый бухгалтер. Другие с ним всё улаживают - в гости позовут и чокнутся за что им надо, а ему, Дорогину, такой гость - поперёк сердца. Оттого всякий раз в разговоре с ним слова оборачиваются в колючки… Ну, что же, придётся отдать свои трудодни…
Ребятам сказал, что лесенки пора переносить в другой квартал.
- Начнём Аврика опылять? - спросил Юра.
- А пыльца с Папировки? Ага? Дядя Трофим, ага? - приставал нетерпеливый Егор.
- Да. Тут задача - вывести скороспелый сорт.
Мальчуганы схватили лестницы и поволокли в соседний квартал. Дорогин понёс туда пробирки с пыльцой.
Облучков, потрясая корзиной, забежал вперёд его:
- Мне полсотни корешков.
- Ни одного, - грубовато отрезал старик. - Выполнят огородники план посадки, тогда - милости просим.
- Неужели боишься, что и нынче рассады не хватит? Мало вырастил?
- Я о порядке говорю.
- Что же, прикажешь второй раз приезжать?
- А это как вам угодно. Хоть на своих на двоих, хоть на машине - встреча будет одинаковая. Только не забудьте запастись бумажкой от председателя: отпустить столько-то.
- Ты думаешь, я с голыми руками явился? Не первый год знают твой норов. - Облучков приподнялся на носки сапог, чтобы быть вровень хотя бы с бородой садовода, и похлопал по карману своей гимнастёрки. - Вот здесь директива! Отпускать сам пойдёшь, или распоряжение дашь?
Дорогин сдвинул широкие косматые брови.
- В той бумажке написано, что такому-то гражданину отпустить до посадки колхозного огорода? Не написано? Вот беда твоя! Говорить нам больше не о чем. А усватывать меня бесполезно. Я сказал - отрезал. И самому Забалуеву повторю: колхоз на порядке держится!
3
Высоко в небе плыло жаркое майское солнышко. Раскаляясь возле горячей земли, воздух вздрагивал то в одном краю необъятного поля, то в другом. Время от времени возникали светлые струи, раздавались вширь и, подобно весенней снеговой воде, заполняли едва заметные ложбинки и впадины.
Вера, повязанная голубой косынкой, стояла на доске позади сеялки и, придерживаясь за ящик с семенами, изредка посматривала вдаль.
Трактор, с тремя сеялками на прицепе, поблёскивая стальными гусеницами, двигался к миражному озеру, на берегах которого колыхались густые заросли камыша. А слева, там, где была межа, заросшая высоким бурьяном, вздымалась лёгкая, как бы прозрачная, стена леса. Но с каждой секундой озеро, вздрагивая, отодвигалось от наступавшей на него машины, и лес, сопутствуя воде, тоже перемещался всё дальше и дальше…
Земля пересохла, и железные кольца, волочившиеся позади острых дисков, взбивали клубящуюся пыль. Вера в душе упрекала бригадира: "Затянул посев конопли!" Заменив прицепщиков, девушки спешили засеять большую полосу.
В полдень над вагончиком тракторной бригады взвился кумачовый флажок - сигнал на обед, но тракторист остановил машину только тогда, когда увидел, что к ним подъезжает повариха в белом переднике и в белой косынке. Спрыгнув на землю, она расстелила на телеге голубую клеёнку, расставила посуду и встретила посевщиков с полотенцем и мылом.
Все хлебали горячие щи. Повариха посматривала на миски и спрашивала, кому добавить черпачок. Вдруг она, вспомнив что-то важное, всплеснула руками:
- Память дырявая, как решето!.. Манька-почтальонша на велосипеде приезжала… Наверно, радость привезла…
Девушки метнулись к ней: кому? От кого?
Моргнув Вере, - дескать, я-то всё знаю, - повариха достала из кармана письмо и, словно голубя, который мог выпорхнуть и улететь, передала девушке из рук в руки.
- Бери без выкупа. А в другой раз плясать заставлю…
- Она не парень, - заступился тракторист. - Это нашему брату положено за письма отплясывать.
- Ничего, запляшет, как миленькая! Не каждой девушке письма голубками летят. Мне бы кто написал, так я бы до упаду наплясалась. Право слово!
- А я вот не стану. - Вера, не взглянув на конверт, положила письмо в кармашек юбки. - Не дождётесь…
- От Сеньки весточка? - шёпотом спросила Катя.
- Конечно…
Гутя попробовала сунуть пальцы в кармашек, но подруга шлёпнула по руке.
- Ну, как ты можешь терпеть?! Вот чудачка, так уж чудачка! - удивилась Гутя. - Сердце у тебя заледенело, что ли?
"Он пишет одно и то же, - объяснила Вера сама себе. - Прочитаю вечером. Без этих любопытных подсматриваний".
Вера долго не притрагивалась к кармашку; стоя на доске позади сеялки, следила за работой машины; время от времени бросала взгляд вдаль, на миражные озёра, и ей вспоминался далёкий зимний день…
Она училась в седьмом классе, когда Забалуевы вернулись в Гляден. Сеня уже был высоким круглолицым парнем. При каждой встрече с ним почему-то замирало сердце. В последний вечер масленицы, по древнему обычаю, на косом спуске к реке жгли солому. Мимо огня быстрее ветра проносились на санках парни с девушками, исчезали в морозной мгле где-то на середине реки. У Сени были хорошие санки с намороженным на полозьях льдом. Он лихо пролетал возле самого костра, заставляя испуганное пламя шарахаться в сторону. Тёплый дымок обдавал лицо и сразу же оставался далеко позади. Санки мчались с такой быстротой, что у неё захватывало дыхание и голова невольно клонилась к спасительному плечу парня. Он цепко поддерживал сильными руками. Но где-то возле прибрежного ухаба, позабыв обо всём, повернулся и поцеловал. Этот первый, молчаливый поцелуй был столь неожиданным, что она по-девчоночьи вскрикнула и оттолкнулась от озорника. Санки, сорвавшись с дороги, опрокинулись. Она упала на спину, а Сенька возле неё зарылся головой в мягкий снег. Поднявшись первым, молодцевато отряхнулся и подал руки:
- Не ушиблась?
Она шлёпнула его, вскочила и, не позволив обмести варежкой снег со спины, побежала от него на гору.
Дома отец, глянув на неё, помрачнел:
- Где шубу располоснула? Вертоголовая! Смотри, девка! Допрыгаешься!..
Чего же ей смотреть? Отец её любит: поворчит да перестанет. Но, если узнает, что она каталась с сыном Забалуева, тогда ей попадёт…
А вот - другой день. По-весеннему пригревало солнышко. Они с Сёмой сидели на высоком берегу. Она молча слушала его гармошку и думала: "Больше никто не умеет так играть!.." По вечерам любила, вместе с девушками, ходить серединой улицы, рядом с гармонистом; любила петь короткие припевки, плясать в кругу подруг. А тут. на берегу реки, он забавлял её одну. Впервые в жизни!
Под обрывом широкой лентой вспучивался лёд, потом стал дробиться на большие куски, бирюзовые в разломах, и с шумом двинулся к крутому повороту, где начинался перекат. Река заиграла, взбудораженная весной.
Положив гармошку, Сёма взял пальцы Веры и долго держал в своих больших руках. Она не подымала на него глаз; чувствовала, сердце бьётся часто-часто. Хорошо, что Семён молчит. Если скажет хоть одно слово, она вспрыгнет и убежит… Но он, конечно, чувствует, что подошла ещё неизведанная весна, и в душе началась большая перемена…
Третий день, серый и холодный, пронизанный мелким, как пыль, осенним дождём. Провожали парней в армию. Призывники, вперемежку со своими близкими, шли к райвоенкомату. Вера, тайком от отца, тоже приехала в город проводить Сёму: пусть все видят и знают… Сёма играл на гармошке. А Вера, идя рядом с ним, думала: "Вернулся бы живой-здоровый…" В городском саду Сёма закинул гармошку за спину, и они, сойдя с шумной аллеи, остановились под клёном. Ей, сжавшейся от грусти, хотелось услышать от него:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Ведь вчера дважды прочла ему это стихотворение, сложенное как бы к их разлуке. Неужели Сёма с похмелья забыл такие строки? А в её сердце слова запали навсегда.
Клён, встряхнувшись от ветра, уронил ей на лицо холодные капли. Она, опустив голову, медленно провела по щекам озябшими пальцами.
Сёма наклонился, чтобы посмотреть ей в глаза.
- Будешь ждать, дорогуша?
Она вздрогнула от громкого голоса; придя в себя, горячо прошептала свою клятву верности:
- Конечно, буду! - качнулась к нему. - Сёмушка!..
- Смотри!.. - Он погрозил пальцем. - Я ревнючий…
- Я тоже ревнивая, - улыбнулась она.
Сёма обхватил её длинными, сильными руками, прижал к себе и поцеловал… На вокзале отдал гармошку:
- Береги да поминай почаще…
Ей очень хотелось оставить гармошку у себя, но она опасалась, что отец сгоряча поломает: забалуевская!.. Отправила с Юрой родителям Сёмы… И напрасно. Отцу, понятно, обо всём рассказали. Он нахмурился. В его словах появился холодок… Но, что же делать?..
После большого заезда на повороте тракторист опять повёл сеялки по длинному полю. В задумчивости Вера не заметила поворота. Ей стало немножко не по себе оттого, что вдруг исчезли заманчивые озёра, а на месте стены леса оказался простой бурьян, только теперь он тянулся не слева, а справа. Впереди - необъятное чёрное поле. Конца ему нет.
На меже лежали мешки с семенами. Девушки спрыгнули на землю. Вера подхватила мешок, приподняла, подставляя под него полусогнутое колено, но силы не хватило - уронила. Гутя подбежала к ней и помогла забросить на сеялку. Потом Вера помогла подруге и снова заняла своё место на доске за машиной. Развязав мешок, она осторожно, маленькой струйкой, высыпала семена и разравняла в ящике. Вдали опять разлились трепещущие озёра. От их мерцающего блеска прищуривались глаза. Вот между веками остались маленькие щёлочки и ресницы почти сомкнулись…
- Верка! - неожиданно окликнула её Гутя. - А может, письмо от того, от трёхпалого?
- Дурная!
- Обиделась за то, что я так его назвала? Беру слова обратно. От Василька. От Домового.
- Перестань.
- А ты погляди на обратный адрес.
- И не подумаю…
Но не думать о письме Вера уже не могла. Может, в самом деле, письмо из Луговатки?.. Берёзка там, наверно, взошла, зеленеют первые листочки…
Улучив минуту, когда подруги смотрели на свои сеялки, Вера схватилась за накладной кармашек. Он был полуоторван. И пуст! Письмо исчезло…
Оглядываясь на поле, Вера сорвалась с подножки.
Гутя заметила у неё на месте кармашка лоскут, и всплеснула руками:
- Батюшки, какая обида! - подбежала и обняла подругу. - Не горюй. Карман оторвался, когда ты пробовала мешок поднять. Наверно, углом зацепило. Письмо там и лежит. У межи. Доедем - поищем.
- Не велика беда.
- Да ведь оно нечитанное! Я бы разревелась от обиды.
- Напишет ещё. Письма от него часто приходят. Я даже заранее знаю - какие там слова.
Девушки догнали сеялки и вскочили каждая на свою подножку. Вера долго разравнивала в ящике тёплые семена, похожие на бисер, и пропускала сквозь пальцы.
Теперь у них в колхозе есть отменные семена - крупные, как горох! Она привезла их с опорного пункта института лубяных культур…
Горячие солнечные лучи, скользнув по щеке, остановились на шее, стали припекать затылок. Сейчас можно было смотреть широко открытыми глазами. Приятно, что тракторист так быстро сделал поворот, что исчезли эти призрачные озёра, подобные обманчивому счастью.
Пока ехали до края полосы, по всей равнине побежали высокие вихри - предвестники перемены погоды.
Вот и межа, на ней мешки семян. Девушки бросились искать, но письма нигде не было.
Вера молчала.
Ветер клубами подымал мелкую пыль и нёс вдоль Чистой гривы.
4
После выезда в поле Вера виделась с отцом два-три раза в неделю. Обычно в сумерки она спешила в сад, по дороге, не чувствуя усталости, пела песни.
Заслышав голос Веры, такой же звонкий и чистый, какой был у её матери, Трофим Тимофеевич улыбался и проводил рукой по бороде:
- Бежит моя хлопотунья!
Хлопот всегда было много, и Вера, переодевшись в лёгкое светлое платье, мелькала меж ветвей. То она с вёдрами на коромысле бежала к роднику, холодная вода которого особенно нравилась отцу; то разводила костёр и начинала готовить ужин, то подметала в доме и стирала пыль со стола. За ужином расспрашивала о работе в саду, делилась небогатыми полевыми новостями. Потом она садилась за отцовский стол и при свете лампы читала Тимирязева, выписывала себе в тетрадь то, что могло потребоваться для контрольной работы в институт. Спать ложилась поздно, а на рассвете отец будил её, и она, едва успев позавтракать, уходила в поле.
Сегодня Вера спешила порадовать старика - посев закончен! Завтра она весь день проведёт в саду.
Отец вышел к ней навстречу.
- Отсеялась? Вот хорошо!.. А у нас Алексеич наловил стерлядки, ушицу сварил…
- Спасибо ему! С прошлого года стерлядки не ели…
- С луком, с лавровым листом, даже с чёрным перцем! Садись за стол.
- Сначала сбегаю на реку. Видишь, я какая…
Она казалась серой от пыли, на щеках едва проступал румянец, брови и ресницы стали пушистыми.
Отец предупредил - вода ещё не успела прогреться, но Вера мотнула головой:
- Ничего, разок нырну…
Захватив платье, полотенце и мыло, она, босая, побежала по тропинке, по обе стороны которой высокие деревья маньчжурского ореха раскинули красивые светлозелёные широкие листья. Пропылённые косы девушки тяжело взлетали над гибкой спиной.
До самой середины реку распластнул узкий кинжал каменной гряды. Прыгая с плиты на плиту, Вера пробежала по гряде и остановилась на острие, обточенном водой.
Река темнела, из голубой превращалась в густосинюю, кое-где в ней медленно гасли, похожие на угли, отблески зари.
Омывая остриё, сердито бурлила крутая струя. Раздевшись, девушка села на камень, поболтала ногами, словно хотела разбить струю, но упрямая вода откидывала её ноги в сторону. Мелкие брызги, будто бисеринки, взлетая, осыпали тело.
"Хороша у нас река! - думала Вера, - Чистая, как небо!.."
Распустив косы, смочила волосы и начала намыливать; в раздумье всё делала неторопливо; посматривала на реку. Быстрая и стремительная, она и в сумерки не потеряла красоты: гребни струек поблёскивали синевой, а впадинки между ними чернели, словно налитые дёгтем.