Возле села река омывает Гляден - высокий берег. Оттуда видны горы, разорванные стремительным потоком. Видна и эта каменная гряда. Много раз Вера любовалась рекой, стоя на Глядене рядом с Семёном… Теперь он далеко. Обидно, что потеряла письмо. О чём он писал? Последними посланиями бередил самое больное. Из его слов запомнила: "Я видел сотни разных городов и убедился, что везде житуха лучше, чем в деревне. Мы с тобой сразу после свадьбы уедем из Глядена…" "Житуха"! Какое противное слово! Откуда он выкопал его? Она ответила большим письмом: "Жизнь. Жизнь хороша среди родных. Посмотри: в лесу грузди растут семейками. Только мухоморы - поодиночке, словно они безродные" Семён продолжал убеждать: "В деревне - неинтересно… За мухомора не обижаюсь, потому как названный гриб красивее всех… А стариканы сами знают, что я из пелёнок вырос…"
"А я? - вздохнула Вера. - Я, по его мнению, в пелёнках?.. Отца я не могу бросить".
Она провела рукой по лицу, будто хотела смахнуть раздумье, но не смогла.
"Может, Лиза права?" - спросила Вера себя и шёпотом повторила слова подруги: - "Ежели всем-то сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься…"- И тотчас же начала спорить. - "Нет, Лиза, я не брошусь из дому, очертя голову… Нет…"
И опять задумалась: "А вдруг, в письме было что- нибудь новое? Может, он понял…"
Во всём виноваты подруги. Если бы они не заглядывали в глаза да не приставали с расспросами - сразу бы распечатала конверт. И сама сказала бы им: "Девушки, послушайте, что он пишет…"
Вера вздрогнула от вечерней прохлады; быстро вымыла волосы и встала на крайний камень; вытянув руки, отпрянула от него и по другую сторону белогривой струи погрузилась глубоко в холодную воду. Вынырнув, повернулась и поплыла к берегу. Сильное течение относило от гряды, но она всё чаше и чаше загребала воду пол себя. Её захватывала борьба с рекой, и она перестала ощущать холод. Когда оказалась в тихой заводи, пожалела, что уже всё кончилось.
Пробежав по гряде до крайнего камня, где лежало бельё, она долго выжимала воду из волос и, приплясывая от холода, растирала тело полотенцем.
Нал Чистой гривой поднялась луна и проложила через реку соблазнительный золотистый мостик, вздрагивающий на волнах. Полюбовавшись зыбким мостиком, Вера повернулась и пошла к берегу по каменным плитам, у которых теперь серебрились грани, отполированные в весеннее половодье.
Дышалось легко, Тело приятно горело.
В кустах на берегу защёлкал, запосвистывал соловей. Вера, сцепив руки на груди, остановилась послушать, но тут, почуяв ночь, на ближнем острове заскрипел коростель, и соловья не стало слышно.
- Вот постылый! - упрекнула Вера надоедливого скрипуна. - Всё испортил!
После ужина девушка вышла из дома и затерялась среди яблонь.
Она любила цветущий сад и каждый год ждала этих дней. Смотрела на деревья, усыпанные розоватыми цветами, и ей казалось, что весь мир полон радости. А когда лепестки, осыпаясь, устилали землю, как первый осенний снег, ей становилось грустно.
Сейчас лунный луч отыскал для неё несколько опавших лепестков, и ей захотелось подольше побыть среди цветущих деревьев. Кто знает, может, завтра ветер оборвёт всё? Сад на несколько недель станет скучным, пока между листьев не заблестит золото плодов.
Вера шла медленно.
Хорошо нынче цветёт сад! С какой радостью она рассказала бы об этом близкому человеку, которому в её жизни дорого всё… Но кому и когда?.. Семён о саде не спрашивает…
Скрипучий крик неугомонного коростеля сюда не доносился. Обитатель болот больше не мешал соловью рассыпать свои лёгкие трели по дальней лесной полосе. Прислушиваясь, Вера пошла туда.
"Узнать бы, дружно ли цветёт сад луговатцев? Любит ли садовод смотреть на него в тихие лунные ночи? Может, вот так же ходит, поглядывает и думает о жизни?.. - Вера встряхнулась. - Ну и пусть думает, что ему угодно. Мне-то какое дело до него?.."
Она тихо шла возле густой лесной защиты. Соловей не слышал шороха её шагов и пел без умолку.
- "Есть ли соловьи в том саду? Наверно, нет. Соловей любит прибрежные кусты… Парень, может, никогда и не слышал этой прелести?.."
Вдали подал голос второй соловей. Вере казалось, что он поёт лучше первого.
"А где же домик отца?" - Посмотрела в одну сторону, в другую - всюду цветущие яблони. Домик не манил к себе, - в такую ночь не хотелось спать.
Высоко в небе остановилась луна, будто очарованная большим садом. Потянуло предутренней свежестью, а Вера всё ещё ходила по аллеям; тронула ветку, усыпанную цветами, и на руке остался тонкий слой ароматной влаги.
"Роса!.. Завтра будет ясный день…"
Соловьи пели заливестее прежнего, словно они захмелели, напившись росы с молодых листьев и цветов.
5
На столе - свежий номер районной газеты со статьёй отца. Вера прочла:
"…Агроном В. Чесноков усомнился в летних прививках, которые я делаю вот уже несколько лет. Он проверил их в своём садике, и у него всё погибло. Объясняется это тем, что он прививал неумело… На днях я начну прививки черенком и буду продолжать до 20 июля. Всех, желающих посмотреть приглашаю в наш колхозный сад. Самые поздние прививки хотел бы сделать в присутствии В. Чеснокова…"
- Он не придёт, - сказала Вера. - Уедет в город или прикинется больным.
- Ну, что же… Позовём свидетелей. Привьём. Составим акт. А через год проверим. Вот и будет для всех ясно - на чьей стороне правда.
В сад примчался Забалуев; ещё не успев остановить коня, закричал на старика:
- Курсы устраиваешь?! А у кого спросил?!
- У природы. Время приспело.
- А я… Я не позволю!
- Пишите в газету. Опровержение, что ли…
Сергей Макарович порывался пожаловаться на своенравного садовода, но, вспомнив зимний разговор с Векшиной, махнул рукой. Лучше не ездить в сад. От греха подальше!..
А Дорогин, не дожидаясь гостей, стал спокойно и сосредоточенно готовиться к прививкам.
Утром сад сиял под лучами ласкового солнца. Вера с маленькими, длиною в карандаш, черенками отборных сортов яблони и с баночкой, над которой она колдовала битый час, добиваясь наилучшего сплава садового вара, шла за отцом к малоценным деревьям старых ранеток. Чувствуя себя ассистентом, которому, как она знала из книг, полагается не только с полслова - с полвзгляда, с полжеста понимать профессора и не запаздывать с помощью ни на полсекунды, Вера в это утро не думала ни о чём другом, кроме дела.
С засученными, как у хирурга, рукавами, с ножами и ножичками в карманах белого халата, с пилкой в руках отец остановился возле крайней яблони в длинном ряду и сказал:
- Отсюда мы и начнём. В добрый час, в хорошую минуту.
Он посмотрел на дерево, припоминая всю его жизнь. Сколько было отдано ему труда и любви, начиная с того дня, когда на грядке появились маленькие, словно капельки, семядольные листочки на тонкой травянистой ножке! В ту пору самый слабый ветерок мог надломить эту ножку, солнечные лучи угрожали тепловым ударом, а утренняя свежесть - смертельным ознобом. Едва заметные жучки могли подточить стебелёк и выпить соки, сорные травы много раз угрожающе подступали со всех сторон. Но садовод оберегал растеньице от невзгод; на втором году жизни привил ему маленький глазок от взрослой яблони и тем самым помог унаследовать все качества, приданные человеком маточному дереву, - дичок покорно уступил место сортовому побегу. И позднее, когда молодая яблонька, получив путёвку в жизнь, переселилась с грядки питомника на это постоянное, отведённое ей место, он не переставал заботиться о ней: острой тяпкой подрубал сорняки, едкими каплями цветного дождя разил зловредных гусениц, рыхлил землю и добавлял питательных соков, зимой оберегал от зайцев и мышей. Всем своим существованием яблонька обязана ему. Он любил её, как послушную и благодарную воспитанницу, каждый год, словно на именины, приходившую с богатыми дарами. И вдруг превратился в безжалостного супостата, выбрал здоровый сук и занёс над ним пилу.
Вера ждала этой минуты, но, когда посыпались свежие опилки, глухо охнула.
- Ничего, - успокоил хирург - это яблоньке на пользу: будет опять молоденький и совсем переменится, - яблочки начнёт давать лучше прежних.
Увидев свежую рану на дереве, Вера тотчас принялась за работу: острым, как бритва, ножом надрезала кору и осторожно вложила в гнездо заострённый черенок. Затем она туго обвязала пояском из мочалы, покрыла края раны клейким снадобьем и поверх всего прикрепила колпачок из плотной бумаги. Хорошо придумана эта бумажная колыбелька: будет оберегать росток от палящих лучей солнца!
Тем временем отец отпилил ещё одну ветку, и Вера поспешила туда.
- Ты собираешься перепривить всю крону?
- Зачем же сразу всю? Дерево заболеет… Половину веток оставим до следующей весны.
Трофим Тимофеевич думал о будущем. Через три-четыре года на месте этих тонких черенков заколышутся под ветром крепкие ветви, и в осеннюю пору колхозницы соберут с них первый урожай хороших яблок.
Отрезанные ветки, усыпанные цветами, лежали на земле. На них накинулись пчёлы, как бы торопясь собрать последние капли нектара, пока не завяли нежные лепестки.
Глава десятая
1
Что может быть прекраснее раннего весеннего утра? На востоке заря медленно уступает место небесной бирюзе. Из всех низинок веет прохладой. Светлозелёные, как бы прозрачные, стебельки молодой травы гнутся под россыпями первой росы. На лужайках, словно капли, обронённые солнцем, вспыхивают яркие цветы стародубки. В кустах и перелесках слышится бесконечный птичий переклик, а среди полей, высоко над головой, будто подвешенные к небу, звенят жаворонки. Звенят задорно и весело, довольные зарождением дня, а потом неожиданно затихают и камнем падают на землю. Чудесная пора - весеннее утро!
Шаров, в синем комбинезоне, в кепке, сидел за рулём "газика", мчавшегося по узкой полевой дороге, исполосованной зубьями борон и культиваторов. Он торопился в первую бригаду, но не мог не остановиться возле опытного участка, где испытывался новый способ борьбы с ползучим пыреем. Трактор, поблёскивая шпорами колёс, вёл за собой дисковый лущильник. Павел Прохорович, идя по этому полю, широкими носками пропылённых ботинок шевелил гладко срезанный и перевёрнутый верхний слой почвы, иногда наклонялся, чтобы поднять горсть крепких, как проволока, белых корневищ самого цепкого и злостного сорняка: скоро ему крышка!
Вернувшись к машине, Шаров проехал в бригаду, но уже не застал Кондрашова на месте. Они встретились у массива свежевспаханной земли, где гусеничный трактор водил за собой пять сеялок. Заговорили о посеве трав. Кондрашов сказал, что мог бы посеять вико-овсяной смеси побольше - на складе ещё остались семена.
- То - для "Колоса Октября", - разъяснил Шаров.
От неожиданности Герасим Матвеевич даже поперхнулся:
- Это… это за какие же распрекрасные глаза?
- Неужели забыл? Обещали Огневу.
- У меня память правильная: что обещали из колхоза отдать - никогда не помню, а что нам положено взять - не забуду.
- Пойми: слова - не полова, их нельзя кидать на ветер.
- Да они, наверняка, сами запамятовали о договоре - не едут за семенами, голоса не подают, чего же мы-то…
- Я им сейчас напомню.
- Будто своих хлопот у вас мало, - уговаривал Кондрашов. - Не приедут сегодня - сами всё рассеем. А явятся - можно отговориться: опоздали, дескать…
- Нет, нет, вику не трогай со склада, - предупредил Шаров бригадира и поехал в сторону Глядена.
В чистом поле всё открыто взору, не только лошадь - зайца видно за километр.
Навстречу "газику" мчался вороной конь. Густая грива колыхалась на ветру. Крашенная бронзой дуга сияла под лучами солнца. Изредка на изгибах дороги показывался ходок с плетёным коробком на дрожках. В коробке, как в гнезде, сидел грузный человек в кожаном картузе, блестевшем, словно начищенное голенище.
Конь свернул на обочину дороги и остановился. Поравнявшись с ходком, Шаров выключил мотор и вышел из машины.
- Что без сигналов раскатываешься по моим полям? Не умеешь гудеть? - шутливо крикнул Забалуев, переложил ремённые вожжи в левую руку, а правую протянул Шарову. - Здравствуй! Значит, завёл себе легковушку? Ишь, ты! И без шофёра обходишься! А я, брат, люблю, когда конским потом тянет. Ты подумай - с шести лет на коне: мальчишкой в бороноволоках ездил. В гражданскую на коне воевал. После того за бандитами гонялся. Тоже верхом. Конь, как говорится, мой первый друг. Мне с конём не расстаться… А ты далеко направился?
- К вам… - И Шаров рассказал, что по просьбе Огнева для их колхоза отсыпаны семена вики, что сеять её надо с овсом.
- С овсом, говоришь, хороша? - переспросил Сергей Макарович и захохотал. - Калина тоже сама себя хвалила: "Я с мёдом хороша", а мёд ответил: "Я и без тебя хорош".
- Не надо - сами рассеем.
- Трава и так нарастёт!
- А у нас Кондрашов даже рассердился, что мы для вас семян отложили.
Кондрашов был знатным хлеборобом в крае, и Забалуев задумался: "Не перенять ли опыт?.. Нет. Шаров старается задобрить, чтобы я не мешал заливать Язевый лог. А Микита уши развесил - на приманку бросился…" И Сергей Макарович заявил:
- Самолучшая трава - пырей да мятлик! Даровая!.. - Голос его гремел на всё поле. - У меня интерес не к траве, а к пшенице. И я по урожаю обгоню вас! Рекорд дам!
- Не спорю, - спокойно ответил Шаров. - Слышал - на выгоне вспахали маленькую полоску. А как - в полях? Вкруговую? Тоже обгоните?
- Поживём - увидим, - уклонился от прямого ответа Сергей Макарович и вдруг предложил: - Хочешь - я тебе покажу все поля. Поехали! - Он повернул коня, крикнул - Ми-ила-ай! - и помчался к бригадному стану, намереваясь позвать с собой Огнева.
Павел Прохорович сел за руль и повёл машину следом за ходком.
Забалуев оглядывался и торопил Мальчика. Угнаться за ним не так-то просто! Пусть убедится Шаров!
Полевая дорога во многих местах была перепахана, на гребнях между бороздами ходок подкидывало, и у грузного седока трепыхались согнутые в локтях руки, словно крылья птицы, у которой ещё не отросли маховые перья, способные поднять её в воздух.
Слева в низинке блеснуло озерко снеговой волы. Возле берега цвёл золотистый лютик, торчали пеньки тальника, вырубленного не то на дрова, не то на плетни. Возле озерка стоял старый дом без крыши, на его потолке, засыпанном землёй, топорщилась сухая прошлогодняя полынь. Похвалиться было нечем, и Забалуев помрачнел.
- Рабочих рук не хватает, чтобы подремонтировать всё, - объяснил гостю, когда они остановились возле этого невзрачного жилья полевой бригады.
Огнева не оказалось на стане. Сергей Макарович распряг коня; согнувшись, втиснулся в кабинку, рядом с Шаровым, и они поехали едва заметной полевой дорожкой, по обе стороны которой раскинулись такие огромные массивы, занятые всходами пшеницы, что их невозможно было окинуть глазом. Разговор спутники вели насторожённо, приберегая самое важное до благоприятного повода. Время от времени останавливались, выходили из машины и присматривались к земле. Шаров упрекал соседа за ползучий пырей, острые шильца которого заполняли междурядия. Сергей Макарович краем уха слышал об опытах луговатцев, но не верил, что им удастся побороть этот живучий сорняк. А Павел Прохорович давал слово - через два года не. останется ни былинки.
- Надорвёшься!.. - хохотал Забалуев, держась за ремень. - Уж я-то знаю!.. Придётся тебе бабку звать - горшок на брюхо ставить!..
- Посмотрим, кому дадут припарки за плохой урожай! - отшучивался Шаров. - А я могу хоть на спор! По бутылке коньяку! Идёт?
- Без спора знаю - правда на моей стороне!.. Ну, как ты его. пырей, поборешь? Боронами с большими зубьями. Прочесать раз по десять вдоль и поперёк. Только. Но, говорят, структура портится. Раньше, понимаешь, никакой структуры не было, а теперь откуда-то взялась… Ну, как ещё?
Сосед рассказал о новом методе - лущить несколько раз в лето. Забалуев безнадёжно махнул рукой МТС, может, и управится с такой работой, но ведь за каждое лущение надо платить! Нет, нет, для него, хозяйственного председателя, это не подходит.
- Ошибаетесь, Сергей Макарович, - сокрушался Шаров. - Вырастет у вас пырей, молочай, овсюг, круглей…. Всякая дрянь! А пшеница, я вам скажу…
- По пшенице не тебе меня учить, - перебил Забалуев, - Сердцем чую, как она растёт! Я с пяти лет - на пашне.
- Когда ты был единоличником - мог ошибаться. Твоё дело. Сам расплачивался. А председатель колхоза не имеет права на ошибки. Народ с него спросит. И перед государством в ответе…
- Не пугай. Не подкапывайся!
- Да я по-дружески…
- Хороша дружба! Высрамил старого хлебороба!..
Шаров вернулся в машину. Забалуев сел позади него.
Некоторое время ехали молча.
Было тихо, солнечно, раскалённый воздух дрожал возле земли, и оттого казалось, что вдали играла прозрачная вода. Справа на холмах сиял огромный город с его белыми, будто алебастровыми, домами, возвышавшимися над водой. Но вот серое облако надвинулось на солнце, подул ветерок, вдоль Чистой гривы побежали озорные чёрные вихри, и город, оказавшийся в тени, как бы опустился на землю, дома поблёкли, стали цементно- серыми. Но и при этом приглушённом освещении город был хорош! В нём красота сочеталась с мощной силой и заботой обо всём, что окружает его. Вон высокие железные опоры встали в шеренгу и поддерживают электрические провода. Многочисленные вереницы столбов тоже несут провода. Одна вереница уже приближалась к Чистой гриве, чтобы вдоль дороги направиться к Глядену.
Забалуев приподнялся и, высунувшись из машины, указал на столбы:
- Видишь?! Вон, вон! Осталось вкопать каких-нибудь две сотни, и будет свет! Бабёнки перестанут меня грызть! - Добродушно рассмеялся. - Самые настырные - рябые: им, видишь ли, надо юбки электричеством гладить! Будто красоты прибавится! А моя Анисимовна всю одёжу вальком на скалке прокатывает и, понимаешь, ничего. Живём.
Затем он напомнил Шарову, что тот "подбивал" его строить вместе гидростанцию на Жерновке, - хлопот было бы на пять лет. Не меньше. И потом забот не оберёшься!
- А тут я проволоку протяну, и всё. Голова не будет болеть. Учись хозяевать, пока я живой!
- У вас один взгляд, у нас - другой. И плитками, и утюгами женщины уже обзавелись. А когда разбогатеют, начнут покупать стиральные машины…
- Небось, тоже электрические? Машины?! Портки стирать?! Ой, уморил! - Забалуев замахал руками. - У тебя, понимаешь, какие-то винтики расшатались. Подкрути, пока голова цела. А то баб совсем избалуешь, они тебя через эту самую машину пропустят, до костей простирают, а потом, - утюгами со всех сторон! Смех и грех!.. Этак на них ты электричества не напасёшься!..
- Построим вторую гидростанцию - на всё хватит.
- Не позабыл затею? Не отступился?