- Не-ет, - снова вздохнула Лиза, - моя мамка всё равно глазонек не сомкнёт. Что-то надо придумать. Весточку бы подать…
Вася сухо напомнил о поговорке - "Утро вечера мудренее" и, встав из-за стола, начал молча обтирать тряпкой отпотевшее ружьё.
- Нечего хныкать! - упрекнула Вера подруг и тоже встала из-за стола. - Дома понимают - мы не маленькие…
- Никто и не хнычет. Я молчу. Всегда молчу, - обиделась Лиза. - А ты больно говорливая!..
7
Проснулась Вера от того, что у неё озябли плечи. Она хотела укутаться потеплее, но, открыв глаза, увидела, что в избушке светло; села, поправила волосы и, одёрнув юбку, спрыгнула на пол. Сено, на котором спал Вася, было сдвинуто под лавку. На шестке лежали сухие дрова. Ни стёганки, ни маскировочного халата, ни ружья не было.
Девушка подбежала к заледеневшему окну. Половина его была засыпана снегом, а по верхним стёклам мороз раскинул замысловатые узоры. Что происходит на дворе- не видно. Но рама, поставленная неплотно, дрожит, и где-то на крыше стучит полуоторванная доска. Значит, буран не унимается.
"Зачем же он в такую непогоду отправился на охоту? Вот беспокойный!.. Мы ведь могли бы и без мяса обойтись. Вон хлеб остался…"
На столе, рядом с ломтиками калачей, белела бумажка. Там было несколько слов:
"Я пошёл в ваше село. Днюйте здесь. К вечеру вернусь".
Внизу шутливая подпись: "Домовой".
Буквы широкие, угловатые. Этот нелёгкий почерк не спутаешь ни с каким другим. Интересно, как Вася пишет? Как держит карандаш непривычным к этому безымянным пальцем?..
Вера свернула записку, хотела прибрать, но передумала. Пусть лежит на столе - адресована всем. Пусть прочтут девчонки и не дуются на неё.
Она стояла неподвижно и долго смотрела в холодное окно.
Потом тихо, чтобы не разбудить подруг, подошла к двери, толкнула её, но безуспешно - снег не пускал; упершись обеими руками, отодвинула дверью сугроб, и ветер сразу кинул в лицо мелкий и жёсткий снег. Возле косяка стояло ведро, а поверх него - котёл. Всё было полузанесено снегом.
"Давно ушёл. Задолго до рассвета…"- Вере стало холодно, и она, вздрогнув, сжалась.
Смахнув снег веником, всё внесла в избушку. В ведре была мёрзлая картошка, в котле - багряные яблочки, маленькие, с длинными плодоножками, похожими на тонкую медную проволоку. - Ранетка пурпуровая. Кислое и терпкое яблочко. Но среди зимы и такое приятно съесть. Заботливый Домовой!
Накинув полушубок, Вера снова вышла за дверь. Снег клубился, как белёсый дым, и всё закрывал от глаз. Только по свисту ветра можно было догадаться, что где-то совсем близко гнутся высокие голые деревья. Изредка в мутные просветы не столько виднелось, сколько угадывалось тёмное пятно соснового бора. Ну разве можно в такую непогоду идти в далёкое незнакомое село? Да ещё одному, среди ночи… Ведь недолго и до беды…
Запахнув полушубок, девушка постояла у двери, прислушиваясь к шуму ветра, и вздохнула; растёрла в руках мягкий снег, умылась; в избушке нарочито громко сказала проснувшимся подругам;
- Домовой подарки оставил! Сам пошёл к нам в село - за шаньгами.
- Вот это - парень! - воскликнула Гутя.
- А вдруг он в поле-то заблудится? - Лиза села на. кровати и, обхватив колени крепко сцепленными руками, задумалась. - Вдруг…
- Ну, что ты говоришь?! - возмутилась Вера. - Сама видела - ему буран не помеха!..
- Тебе, конечно, горя мало. Поглядела и забыла. Пожалеть человека-то не умеешь. А я вот…
- Ой, как ты любишь в чужие думы влезать! Но часто всё перевираешь… - Вера отошла к котлу, взяла горсть мёрзлых ранеток и раздала всем.
- Фу-у, мордоворот! - сморщилась Гутя.
- Нет, Пурпурка только с дерева кислая, а теперь ничего.
- Знаем, не нахваливай.
- Правда. Очень даже приятное яблочко!
Девушки затопили печь, натаяли воды, сварили полный котёл картошки, вскипятили чай. На заварку Вера взяла пучок лесной душицы, которую Вася предусмотрительно оставил на столе. Хотя травка была такая же, как та, что росла в бору возле их сада, но аромат куда приятнее, чем у той. Наверно, парень сорвал в самом соку, в солнечное утро…
После завтрака Вера сидела у окна и время от времени, затаив дыхание, прислушивалась: ей казалось, что где-то близко поскрипывает под широкими охотничьими лыжами свежий снег. Она кидалась к двери, высовывала голову, смотрела вправо, влево и возвращалась на своё место.
- Не унимается буран…
Беспокойная, встревоженная, она не могла усидеть в избушке, оделась и, сказав девушкам, что идёт искать дрова, юркнула в дверь. Седые космы позёмки вились под ногами и закручивались вокруг деревьев. Высокие кроны тополей, казалось, висели в воздухе. Они виднелись справа и слева, и Вера поняла, что находится на аллее, ведущей в глубину сада. Ломая корку сугроба, она уходила всё дальше и дальше от избушки.
Тополя! Наверно, полтора десятка лет стоит эта живая защита - летом оберегает сад от суховеев, зимой задерживает снег и заставляет ложиться толстым и ровным слоем. Под защитой тополей отец Васи посадил яблони. Сын помогал ухаживать за ними, а потом, проводив отца на войну, всё взял на свои плечи. Любовью, заботой, трудом взращён этот сад.
Позёмка утихла. Надолго ли? Окружённая лесной защитой, белая равнина справа походила на большой разграфлённый лист бумаги - над поверхностью снега виднелись веточки густо посаженных кустов. Степная вишня! Интересно, какой у них бывает урожай?.. Хотелось дойти до квартала, где росли яблони, но там снег был ещё глубже, и Вера пошла назад к избушке по своим следам.
Ветер, будто ненадолго отлучившись, торопливо вернулся. снова загудел и завыл в ветвях деревьев, пригнал лохматые тучи, едва не касавшиеся земли, и в воздухе опять закружились белые хлопья. Вера шла не спеша. Даже в непогожий зимний день ей было приятно пройтись по саду.
8
В селе всю ночь не сомкнули глаз. Мужчины за околицей стреляли из ружей, женщины били в тазы и вёдра. Игнат Скрипунов давно отмахал руку, и его сменил у звонницы плечистый кузнец. Он принёс молот и со всего плеча наносил удар за ударом: звон - на всю округу!
Трофим Тимофеевич Дорогин то и дело выходил во двор и прислушивался. Снег набивался в его широкую и волнистую белую бороду, в густые волосы, вздымавшиеся седой папахой над высоким лбом. Он стоял на морозе до тех пор, пока не выбегала Кузьмовна, щупленькая женщина с морщинистым лицом, дальняя родственница, на которой лежали все хлопоты по дому. Заслышав её беспокойные шаги, Трофим Тимофеевич, предупреждая крикливые упрёки, что он не заботится о своём здоровье, поплотнее закрывал грудь тулупом и возвращался в дом. Кузьмовна, как могла, старалась успокоить его:
- Придёт наша Верочка. Чует сердце - воротится касаточка.
А сама пряталась на кухне и беззвучно плакала.
Дорогин, ссутулившись, медленно шагал по комнате, и длинные полы распахнутого тулупа волочились возле ног. Вот он постоял у окна, молча опустился на стул и так уронил большие жилистые руки на стол, что в лампе подпрыгнул язычок огня и запахло керосиновым дымком.
Старик сидел недвижимо, на его голове, в косматых бровях и бороде таял снег, и крупные капли, падая, разбивались о клеёнку.
Он любил Веру сильнее, чем сыновей, даже больше, чем Анатолия, погибшего на войне; любил сильнее, вероятно, потому, что Вера была похожа на мать, а может потому, что продолжала жить дома, глубоко понимала его душу, поддерживала во всём и, в то же время, сама нуждалась в его поддержке. Но старику казалось, что он просто любит дочь за весёлый нрав. Когда Вера была дома, её голос звенел безумолчно, как весенняя песня жаворонка.
Где она сейчас? Что с ней? Буран мог закружить девушек в поле. И тогда…
Трофим Тимофеевич закрыл глаза и опустил голову на руки; настойчиво гнал от себя худые думы… Ему показалось, что он задремал. Но он слышал всё, что происходило на дворе. Вот ветер откуда-то принёс охапку соломы и раскидал по стене. Напор его, видимо, ослаб: солома, шурша, повалилась на завалинку. Вот стукнула калитка, и тугой сугробик снега заскрипел под ногами. Черня прислушался к шагам, высунул голову из своего лаза, сначала обрадованно взвизгнул, а потом глухо заворчал. Не узнал хозяйку? Однако, она вся обледенела…
Старик поднял голову и прислушался. Может, всё это приснилось? Нет, в самом деле идёт человек. Ну, конечно, вот он слегка постучал кулаком о скобу. Верунька всегда стучится осторожно, чтобы не встревожить отца!..
- Сейчас, сейчас!.. - отозвался Трофим Тимофеевич, и лицо его посветлело, даже укоротились морщинки возле просиявших глаз. Дверь за собой забыл закрыть, и свет лампы, отражаясь от белёной стены, проник в глубину сеней. Дрожащими пальцами старик откинул задвижку и толкнул скобу. - Заходи скорее… Однако познобилась вся? Я снегу зачерпну - руки-ноги ототрём…
- Ничего не надо. - ответил незнакомый, промороженный до хрипоты молодой мужской голос.
Дорогин отшатнулся, недоуменно раскинув руки. Кузьмовна, выбежав в сени, вскрикнула. Перед ними в полосе тусклого света стоял худенький паренёк, весь в белом, словно он обмёрз с головы до ног. Казалось, только в синем - от мороза - лице его ещё бьётся жизнь. Мимо него прорывались в сени седые струйки бурана и устилали путь свежим снегом.
- Проходи… - едва вымолвил старик.
Парень снял двустволку и посмотрел по углам, куда бы её поставить. Трофим Тимофеевич принял ружьё и повесил на крюк.
- Охотник, стало быть?
- Немножко…
- Выбрал погодку охотой баловаться! Замёрз бы в поле.
- Ну… Зачем замерзать?
В комнате парень взглянул старику в лицо: под косматыми бровями - ясные, как бы давно знакомые, голубые глаза. В голосе, приглушённом старостью, нет-нет да и прорывались звонкие нотки, напоминая дочь.
- Я вам поклон принёс, - сказал Вася.
- От Веруньки?
По глазам парня старик понял - от неё, и, просияв, воскликнул:
- Кузьмовна! Слышишь?!
А Кузьмовна, стоя рядом с ними, уже утирала слёзы уголком платка.
- Ну, говори, милок! Говори всё. - Дорогин дрожащими руками взял Васю за плечи и посмотрел ему в глаза. - Где она? Не обморозилась?
Вася рассказал и о Вере и о её подругах. Дорогин обнял его, как самого близкого человека.
- Спасибо… Спасибо тебе! - Вспомнив о тревожных поисках, которыми всю ночь были заняты не только родители вериных подруг, но и все колхозники, метнулся к двери. - Побегу, народ успокою…
- Ты - в одну сторону, я - в другую. Так скорее оповестим, - сказала Кузьмовна и начала одеваться, Васе кивнула головой. - А ты, голубчик, грейся.
- Пусть шаньги несут, - крикнул парень вдогонку, приоткрыв дверь, - Буран, видать, надолго разыгрался. Посветает - я пойду обратно.
Оставшись один, он окинул взглядом комнату, отыскивая русскую печь. Он привык в своей деревне: в какой бы дом ни зашёл - обязательно окажешься на кухне. А здесь русской печи нет. Посредине комнаты - стол, вокруг него - стулья. В одном углу - дубовый буфет с посудой, в другом - кадка с огромным фикусом. На стене в застеклённой раме - портрет девушки. С первого взгляда показалось - Вера. Но, присмотревшись, Вася отметил: волосы собраны на затылке в большой узел, платье с глухим воротничком и высокими плечами.
"Её мама", - подумал он.
С халата потекли по рукам холодные струйки. Надо было поскорее повесить его сушить. Печь в чёрном жестяном кожухе лишь слегка выдавалась в комнату. Вася подставил к ней стул и раскинул халат на спинке. Ватник вынес в переднюю, где висела одежда хозяев. Там было ещё две двери: одна вела на кухню, другая, по всей вероятности, в горницу. Всё в этом доме было необычным, и Васе хотелось, хотя бы краешком глаза, взглянуть на верин угол. Дом большой, у неё, наверно, отдельная горница… Он вернулся в комнату и опять остановился перед портретом.
"Мама у неё была красавицей!.."
Вошёл Трофим Тимофеевич и озабоченно спросил:
- Обогрелся маленько? - взглянул на его пимы, всё ещё белые от снега. - Снимай - я положу в печку. А ты пока надень вот эти. - Он подал тёплые косульи унты, а пимы унёс в кухню. Оттуда вернулся с чугунной жаровней, полной подрумянившейся картошки; появился на столе и маленький дымчатый графинчик. Пригласив гостя к столу, хозяин сел по другую сторону, наполнил рюмки.
Вася потряс головой.
- Я не пью.
- Ну, ну! - шутливо пригрозил Трофим Тимофеевич. - Не позорь охотников. - Поднял рюмку, чтобы чокнуться. - Выпьешь - крепче уснёшь.
- Мне - в обратный путь. Там девушки будут ждать, волноваться.
- Как ты пойдёшь? Устал, небось. День проживут одни.
- Такого уговора не было… Я берегом реки дойду до вашего сада, оттуда - по лесу. В бору тихо… В одном месте я двух коз поднял. Далеко они не могли уйти, где-нибудь лежат. Может, подкрадусь из-под ветра…
- Ни пуха, ни пера!.. А пока подымай, - настаивал хозяин.
Вася отпил половину и, поморщившись, отставил рюмку в сторону.
А старик, расправив пушистые белые усы, опрокинул свою в рот, крякнул от удовольствия и шутливо сообщил:
- Однако - водка!.. Поотвык я от неё… - После второй (Васе пришлось допить свою) подтвердил: - Она! - Подвинул к Васе тарелку с маринованными спелыми помидорами. - Закусывай.
Трофиму Тимофеевичу хотелось спросить про сад, но он слышал, что отец Васи, известный в районе садовод, погиб на войне, и опасался, что этот разговор может затронуть больное. После ужина парень заговорил сам. Он в саду - за старшего, и ему хочется двинуть дела вперед, а главное, завершить всё, что начал отец; старые, малоценные сорта яблонь заменить новыми. Он многое слышал о ранетке Дорогина, но не знает, как был выведен этот сорт.
- Пока не сорт, а гибрид под номером. Помологическая комиссия ещё не рассматривала, - сказал Дорогин. - А выведен просто: искусственное опыление - только и всего.
Вошла сутулая, как грузчик, женщина с длинным, похожим на клин, лицом, поздоровалась низким поклоном и подсела к Васе.
- Расскажи, мил человек, про мою Лизаветушку. - Заглянула ему в глаза. - Не познобилась ли девка? Парню озноб не вредит, а девушке красу портит.
- Ну, от такой девки, как от статуи, мороз отскакивает, - пошутил Трофим Тимофеевич.
Фёкла Силантьевна не знала - обидеться ей или нет.
Вася подтвердил - мороз не тронул щёк Лизы.
- Правду говоришь? - переспросила Фёкла Силантьевна. - Лизаветушке обмораживаться нельзя, она у меня ужасно стеснительная. Одномедни ей кошка подбородок расцарапнула, так моя девуня, не поверите, неделю не показывалась людям. Цельную неделю! Не знаю, в кого такая уродилась.
- Однако в тебя, Силантьевна.
- Характером мягкая - это в меня: как воробышек - никого не обидит. Сердце-то чует, о родителях там кручинится. Правда ведь, мил человек?.. А как тебя по имени-то звать, по отчеству величать?
- Василий. И всё тут.
Скрипунова тронула парня за плечо.
- За тобой пришла, Васютонька. Пойдём к нам ночевать. Утречком блинков напеку…
Дорогин шевельнул бровями.
- Не серди меня, Силантьевна, не сманивай гостя.
Кузьмовна, понимавшая Трофима Тимофеевича с полуслова, пошла стелить постель.
…Вася не знал бессонницы. После таких тяжёлых зимних переходов обычно выпивал несколько стаканов воды, камнем падал в постель и, казалось, засыпал, когда голова ещё не успевала коснуться подушки. Теперь он лежал с открытыми глазами. Под ним - пуховая перина. Не зря о Дорогине писали в охотничьем альманахе: наверно, всякий раз привозил с охоты по нескольку десятков уток и гусей. Дочь терпеливо ощипывала дичь и набивала пухом перины и подушки, и эту наволочку шила она… И эти примулы на окнах поливает она. И с длинных глянцевитых листьев фикуса стирают пыль её заботливые руки…
Но в комнате не видно ни швейной машины, ни зеркала, ни комода. Не похоже, что в ней живёт девушка. Наверно, её горница - рядом, за стеной. Там в простенках между окон висят её фотографии. С кем же снималась она? С тем, которого называют её женихом? Может, только с подругами…
Вася повернулся на бок и закрыл голову одеялом…
…Уложив гостя, Трофим Тимофеевич пошёл на кухню, чтобы помочь Кузьмовне собрать посылку Вере.
Одна за другой входили матери девушек, клали на стол узелки с продуктами, а сами садились и расспрашивали про дочерей. Старик шёпотом пересказывал всё, что слышал от Васи.
На рассвете пришёл Шаров, высокий, прямой, с гладко выбритым тугим и румяным лицом, с широкой лысиной, слегка прикрытой тощими прядями мягких волос. Он долго пожимал руку Трофиму Тимофеевичу и говорил тёплым баском, как самому близкому и дорогому для него человеку:
- Здравствуйте, здравствуйте, умелец!
- Какой я умелец, - смутился старик. - Так, подмастерье.
- Ну, ну, не прибедняйтесь…
Створчатая дверь распахнулась, и в переднюю вышел взлохмаченный Вася, с заспанным и оттого казавшимся особенно добродушным и очень юным лицом.
- Сквозь сон услышал… Голос вроде знакомый…
Шаров потряс его руку, назвал землепроходцем. Вася, не вслушиваясь в похвалу, спросил: откуда появился председатель?
- Бураном принесло, - рассмеялся Павел Прохорович. - В город надо ехать, и вот нельзя тронуться.
- Я мог бы сесть за кучера, но… там девушки ждут. Переполошатся. - Вася глянул в окно: о стекло бились синие снежинки. - Светает. Мне пора.
Позавтракав, он собрался в дорогу. Узелки с продуктами бережно уложил в рюкзак.
Его проводили за околицу. Там он встал на лыжи и, оттолкнувшись палками, сразу исчез в снежном вихре.
Глава вторая
1
- Корни у меня глубокие, - говорил Трофим Дорогин своему гостю. - Мой прадед был первым засельщиком здешнего края…
Вопросов у Шарова было много. Не праздное любопытство привело его в этот дом. Ещё перед войной он начал писать кандидатскую диссертацию о влиянии лесов на урожай зерновых культур. После возвращения из армии достал свои тетрадки из стола. В них было много цифр, сведённых в пространные таблицы, но недоставало живых воспоминаний старых хлеборобов о Чистой гриве. Он надеялся, что Дорогин расскажет о давным-давно вырубленных сосновых борах и раскорчёванных берёзовых рощах, о речках, когда-то многоводных и богатых рыбой, а теперь превратившихся в ручьи. Большая жизнь поборника садов и лесов раскроется перед ним.
Непогода свела их на целый день, - им некуда было спешить, и они сидели за столом, друг против друга, пили чай и разговаривали. Добродушная улыбка на бородатом лице рассказчика сменялась то гневной строгостью, то деловитой обстоятельностью.
Начал он с далёких времён, с того, что сам когда-то слышал от своего деда…