- Вы упустили свое время, - усмехнулся Августин. - Да, сто лет назад франки были слабы, и разобщены. Но три Карла создали великую державу, собрав народы, с которыми прежде воевали, и объединив их под знаменем истинной веры. Теперь они сильнее любого, кто захочет им противостоять. Ведь всякий здравомыслящий человек понимает, что лучше дружить с сильным - нежели пытаться сплотить слабых. А потому, чем дальше идут победоносные войска Карла - тем сильнее он становится. И тем меньше готовых погибнуть остается у него на пути. Даже если ты сейчас бросишь клич ко всем окрестным племенам - вожди их лишь пожмут плечами и поклонятся Карлу и Истинному Богу, отвергнув своих богов, ибо Бог Истинный явил свою силу, прекратив раздоры в стране франков и даровав им власть над всеми соседними народами. Кто же захочет пойти на смерть - ради призрачной возможности объединить врагов Карла, даже если бы таковые сыскались? Что можешь предложить им ты, чтобы повести за собой?
Продолжая говорить, Августин подходил все ближе к воротам.
- Ну, а если ты и готов погибнуть - люди твои не готовы. Спроси дочь свою, желает ли она умереть?
Князь, отворивший створки ворот, внезапно увидел лицо проповедника прямо перед собой. Они встретились глазами - и на долгий миг замерли, состязаясь взглядом.
- Разве ты оставил мне выбор? - Званимир усмехнулся, опуская глаза. - Уж коли мне в любом случае уготована погибель - не лучше ли встретить смерть сражаясь, чем пресмыкаясь перед победителем?
В его руке внезапно блеснул тяжелый меч, выхваченный из ножен.
Августин отпрянул, упав ничком. Над его головой тут же просвистело несколько стрел. Помня наказ проповедника, лучники-фины не трогали князя, а били в укрывшихся за частоколом дружинников. Те ответили им плотным роем своих стрел, нацеленных в самую гущу хирдманов.
Однако нападающие, сдвинув щиты, отбили колючий залп. К удивлению радимичей, они не подступили к воротам, а начали слаженно обходить укрепления княжеского терема по правому краю. От своего ярла Волки Одина получили указание двигаться к сосновнику, где, насколько знал Августин, содержались древние словенские книги. Чтобы защитить хранилище, дружинникам Званимира наверняка пришлось бы оставить укрепленный терем.
А еще - и об этом Августин не ведал - там торопливо собирали мешки и торбы с книгами княжна Любава и дочери Рыси. И ради их спасения Званимир тоже был готов пойти на все.
- Пропустите урман, - негромко скомандовал князь, переходя на левое крыло бревенчатого заборала, почти смыкающегося с густым строем вековечных дубов. - Мы встретим их в лесу.
Августин, которого хирдманны еще недавно видели возле ворот частокола, неожиданно оказался за самой спиной Олава Медвежьей Лапы.
- Постой, ярл, - предупредил он. - Впереди вас ждет засада. Вели своим людям рассредоточиться, едва они войдут под своды леса.
Олав бросил на монаха почти ненавидящий взгляд.
- Уж не думаешь ли ты, что лучше меня разбираешься в военном деле?
- Нет, почтенный ярл, - Августин смиренно опустил глаза. - Я лишь хочу напомнить тебе, что леса - не самое привычное для вас место боя. Мой скромный опыт может оказаться тебе полезным.
Медвежья Лапа оглядел монаха с ног до головы, но ничего не сказал.
- Рассредоточиться! - отдал он приказ.
Тугая линия щитов распалась, превратившись в железную цепь на подходе к кряжистым соснам и растопыренным можжевеловым кустарникам. В мгновение ока из-за них, будто из-под земли, вынырнули дружинники князя. Завязался бой между деревьями. Финские лучники, стукая тугими жильными тетивами, вновь состязались в искусстве стрельбы с лучниками радимичей. Стрелы падали без перебоя с обеих сторон, буравя древесные стволы, кусая тела, ломаясь о железные скобы щитов. Их черную россыпь разбавило несколько брошенных гриднями сулиц, однако Волки Одина либо уклонились от них, либо срубили на лету топорами.
Еще не успел разгореться настоящий бой - ярый и злой, - как радимичи начали отступать, теснимые Братьями. Они уходили вглубь леса под верещание хирдманнов, затягивая врага в темное жерло, усеянное разветвленными древесными сучьями и ветвями.
- Огня туда! - крикнул Августин.
От факелов в задних рядах финов запалили стрелы-разжиги, и вот уже огненные всполохи рассветили чащу с шипением и треском. Пожар занялся быстро. Огонь жевал сухую кору и вереск, забираясь все выше по сосновым стволам, он расползался кругами, вздымая к небесам острые языки пламени и столбы едкого дыма. В этих мятущихся отсветах стали заметны очертания кровли деревянной лачуги и удаляющие людские тени, согбенные под грузом мешков.
Хирдманны умножили усилия, сметая сопротивление гридней, чтобы скорее пробиться к четырем беглецам.
- Там дочь Званимира, - указал ярлу Августин.
Несколько ратников князя, оказавшихся на пути Братьев, приняли лютый бой, чтобы задержать людей Олава. Они стояли широко, чтобы крепче размахнуться мечом и булавой. Волки Одина, напротив, давили плотной массой и садили в радимичей своими твердыми копьями, выдергивая их из тел с громким криком. Достать их было тяжело, сталь радимичей больше грызла обшивку щитов, редкий раз успевая промять или просечь шлем. Под страшным натиском гридни вынуждены были скучиться, отбивая неприятельские выпады. Теперь уже секиры и клинки хирдманнов пошли в дело, лязг и гам заполнили лес. Но радимичи еще держались.
Внезапно литая стена Волков Одина вздрогнула, словно отпираемая изнутри. В самую толщу ее вклинилось что-то стремительное, напористое и неудержимое. Холодным огнем полыхнула сталь двух мечей, наносящих удары точно и неотвратимо.
- Двоерукий! - пронесся шелест голосов по рядам Братьев.
Это Званимир, дождавшись, пока урманский строй обойдет тын и углубится в лес, сам атаковал его со спины, отшвырнув в сторону свой алый щит и подхватив левой рукой чей-то оброненный меч. Появление его застало хирдманнов врасплох. Князь крутился в немыслимом боевом танце, обратившись в сплошное кружево стали, высекающее металлические искры и фонтаны крови. Его удары разносили прочные щиты Братьев в щепки, сбивали шлемы и ломали клинки. На миг даже показалось, что он в одиночку способен противостоять целому хирду, столь умело обращался он со своим оружием. Стрелы финов, пытавшихся достать его из-за деревьев, ломались под лезвиями княжеских мечей, как сухие тростинки. Один из хирдманнов повалился на спину, пораженный в горло, другому Званимир отсек кисть правой руки.
Бови Скальд протиснулся было к князю, угрожая мечом, но его отодвинул в сторону Хегни Острие Копья.
- Обожди, парень, твое время отличиться еще придет.
На лице Хегни появился голодный оскал. Он понимал, как почетно сразить столь умелого воина. Отбросив щит, он взял в левую руку второй топор и начал вращать двумя тяжелыми секирами столь же легко, как Званимир управлялся с мечами.
- Посмотри в мои глаза, князь! - Острие Копья сделал пару шагов к князю радимичей. - В них ты увидишь улыбку Хель, Черной Госпожи. Она хочет отметить твое чело своим холодным поцелуем.
- Я готов к смерти, - скупо откликнулся Званимир, рубанув воздух мечом, зажатым в левой руке. - Но не думай, что отправить меня в ее чертоги будет просто.
Два противника сошлись, не говоря более ни слова. Им никто не мешал. И Волки Одина, и радимичи отодвинулись, опустив луки и копья. Каждый хотел посмотреть на противоборство двух могучих воителей и узнать, кому из них сегодня будут благоволить боги.
Званимир, чуть прищурив глаза, первым устремился в бой, нанося непрерывные удары парными клинками. Хегни отбивал их сплошной стеной широколезвийных топоров, похожих на крутящиеся мельничные жернова. Он старался гасить самую силу атаки, снося ее в сторону. Но князь не замедлялся. Тело его заворачивалось спиралями, словно вихрь, гудящий металлом. Своим безудержным натиском он лишал хирдманна возможности атаковать самому.
В том, что ему противостоит многоопытный ратник, Острие Копья убедился быстро. Князь выбирал нужное ему расстояние для выпадов, рассекал воздух под разными углами, а иногда с бешеным скрежетом скрещивал клинки. Когда меч его обжег скулу Хегни, тот отступил на шаг, усмехнувшись. Густая капля крови упала на землю. Хирдманн ясно понимал, что происходит. Противник его совершал легкие и точные выбросы самыми остриями клинков, целя в голову, тогда как Хегни приходилось тратить больше времени для замаха тяжелыми топорами, отводя назад плечи. Бывалому Волку Одина хватило бы всего одной ошибки князя, чтобы оборвать его жизненный путь, вот только Званимир пока был безупречно точен…
Хегни сделал глубокий вдох, собирая дыхание в животе и направляя в сердце огонь Медвежьего Жара. Сначала черты его лица замерли, а глаза будто остекленели, но уже через мгновение наступившее затишье нарушил раскатистый звериный рык. Ощущая распирающий его тело поток неистовой ярости, Острие Копья ринулся вперед, перестав заботиться о защите. Званимир попятился. Теперь на него наседал обезумевший от жажды крови соперник, глаза и лицо которого стали пунцовыми. Хирдманн попеременно работал обеими секирами, перемалывая воздух. Силы его будто удесятерились. Не выдержав такой бешеной мощи, один из мечей князя, попав в стальную мельницу, разлетелся на части. Званимир почти перестал атаковать, отбиваясь вторым клинком и уклоняясь от вражеских выпадов.
Увидев это, Хегни громко расхохотался и отбросил в сторону одну из своих секир, то ли проявляя великодушие и желая уравнять шансы, то ли показывая свое презрение к противнику. Волки Одина одобрительно загудели.
Схватка возобновилась с новой силой. Это было упорное противоборство железа, взглядов, воли. Званимир, смахивая пот с лица, наносил молниеносные удары: сверху, снизу, сбоку, часто на ходу изменяя направление движения. Однако Хегни подхватывал их широким лезвием своего топора и легко откидывал от себя. Хирдманн стремился оттеснить князя, чтобы приложить его крепко и наверняка. Хрип человеческого дыхания изредка прорывался сквозь непрерывный гул и скрежет металла. Острие Копья, вновь заголосив во всю глотку, крушил пространство перед собой, вынуждая князя радимичей увертываться и петлять. Он держал секиру двумя руками и свист, который она издавала, заставлял наблюдающих за боем ратников охать и качать головами. Хегни показалось, что желанный момент настал. Подскочив к Званимиру и оттолкнув его меч, он со всей силы рубанул его сверху в шею. Как сумел выскользнуть из-под этого смертельного удара князь, так никто и не понял. Однако Званимир сделал то, что, вероятно, не сумел бы иной воин. Он не просто отклонился, вывернув тело в бок, но успел своим клинком перерубить шейные позвонки подавшегося вперед хирдманна.
Хегни охнул - больше от недоумения, чем от боли - а потом опустился на колено и уперся рукой в землю. Жизнь еще теплилась в нем, хотя кровь хлестала черным фонтаном, твердая воля заставляла делать отчаянные попытки встать на ноги. Дернувшись и дико выпучив глаза, он захрипел, силясь что-то сказать, но повалился на бок, чтобы уже никогда не подняться. Только судорога сотрясла его могучее крупное тело, после чего оно окончательно затихло.
Хирдманы на миг окаменели, потрясенные гибелью Хегни. Это дало возможность Званимиру добраться до своих ратников. Тяжело дыша ртом, он отошел на три шага - под защиту гридней, и тут же бой закипел вновь. Полетели стрелы и сулицы, но ратники заслонили князя щитами.
Лицом князь был совсем темен. Воемил, заглянув в его глаза, лишенные победного ликования, сначала решил, что виной всему сильная усталось, как вдруг приметил волочащийся за Званимиром темный кровяной след. Весь правый бок кольчуги был глубоко распорот, из-под рваных поддоспешника и рубахи выглядывала зияющая рана. Как видно, урманин все-таки успел зацепить князя своим страшным топором, чего тот в пылу боя не заметил. Гридни подхватили Званимира, когда ноги его подкосились. Положив князя на щит, они поспешили его унести.
Между тем Волки Одина, только сейчас придя в себя после смерти своего боевого товарища и побратима, с воем устремились вперед. Из ряда их вырвался Хумли Скала, длинным движением перерубив в поясе оказавшегося перед ним радимича.
Внезапно откуда-то с восхода донеслись тревожные крики.
- Что там творится? - Олав замер, всматриваясь в непроглядную лесную даль.
- Мне кажется, к нам идет твой союзник, князь Сбыслав, - отозвался Августин со скрытой усмешкой. - Как видишь, без помощи он тебя не оставил.
- Клянусь всеми водопадами Нифльхейма! - в ярости вскричал Медвежья Лапа. - Неужели он хочет лишить нас законной добычи?
- Не беспокойся, ярл, - заверил его монах. - Князь с самого начала обещал тебе половину. Думаю, он рассудил, что будет справедливо, если вторую половину работы он сделает сам.
В глубине леса разыгралась жестокая схватка. Теперь к избушке-хранилищу отступали остатки воев Званимира, которым отрезали пути отхода появившиеся кривичи. Среди радимичей Волки Одина с удивлением различили женщин. Это были Рысь и три ее воспитаницы. Облаченные в короткие кожаные панцири, они с невиданной яростью бросались на наступающих гридней Сбыслава, переливающихся чешуей юшманов. Воительницы были подобны обезумевшим хищницам, защищающим свое логово от вторгшихся чужаков. Тяжелая броня и желтые щиты кривичей, украшенные рисунком беркутов, трещали под мощью их секир, мечей и рогвиц. Неуловимые для неприятельских клинков, ратоборки вертелись волчками, отскакивали и наседали снова.
Постепенно Волки Одина, надвигающиеся плотным кованым строем со стороны терема, повергли на землю или оттеснили последних дружинников Званимира. Между ними и нежданными союзниками остались лишь дочери Рыси. Здесь же, близ накренившейся вековой ели с поникшими лапами они увидели и Бьорна. Послушник бездвижно стоял, скрестив на груди руки и приникнув спиной к дереву. Мертвенно бледный, он наблюдал за ходом сражения расширенными глазами, а у ног его лежали связанные бечевой холщевые мешки.
Старая ведунья оглядела хирдманнов затравленным взглядом. Несколько легких ран уже покрыли ее плечи и руки. Сознавая неотвратимость своего конца, она отступила на три шага и закрыла глаза. Глухой и далекий голос, который исторгла она из груди, заставил Братьев замереть на месте.
- Владыка Незримого, правитель запретных чертогов! - возгласила Рысь, - Откликнись на зой мой! Вверяю тебе свою судьбу. Огонь станет пеплом, плоть станет прахом, кровь станет водой. И только полунощное дыханье твое пребудет незыблемым вечно. Средь сумрака подземных долин, средь хлада черных вод яви кощную силу, повергающую лютоверть людскую. Засти славу живых, угаси ярь отчаянных! О Всевидный! Яви облик гнева тем, попирает земь над логовом твоего величия!
Разнесенный многогласым эхом клич этот коснулся верхушек сосен и елей, заставив их сбросить на землю несколько шишек. Ветер, зародившийся в густых ветвях, с шипением пополз вниз по древесным стволам. Вот уже зашлись дрожью извивы корней. Вздыбились кусты, содрогнулась земля, будто что-то непомерно большое зашевелилось под ногами хирдманнов. Братья напряглись, силясь закрыться щитами от неведомой опасности. Но руки их теперь только безвольно тряслись.
- Что нам делать, монах? - Олав Медвежья Лапа повернулся к Августину. - Эта проклятая баба погубит нас всех!
Волки Одина уже видели, что над лесом всплывает багряное облако, растекаясь в гигантскую фигуру существа с ощеренной пастью и зубчатым хребтом. Полыхающие разводы становились все больше, свивая и растягивая чешуйчатые кольца.
- Не тревожья, ярл, - пытаясь сохранить самообладание, ответил проповедник. - Я позабочусь о том, чтобы колдунья не причинила вреда твоим воинам. Это бесовское наваждение развеется от истовой молитвы…
Он закрыл лицо капюшоном и соединил руки, принявшись бормотать что-то неразборчивое. Фигура Августина стала похожа на каменную статую, но от нее исходили какие-то текучие волны и токи. Потом губы монаха издали звук, подобный клекоту горной птицы, разорвавший ткань пространства. Напряжение, источаемое проповедником, стало таким сильным, что хирдманны уже не могли на него смотреть, отодвинувшись в сторону.
Дрожь земли утихла, багряное марево над лесом начало медленно таять.
- Больше власть колдуньи не будет над вами тяготеть, - с усилием вымолвил Августин.
Когда он снял с головы капюшон, Братья с трепетом увидели, что лицо его посинело, а из уголка рта стекает кровь. Непостижимая для наблюдателей борьба отняла у проповедника все силы. Он просто сполз на землю и застыл бездвижно.
Это было воспринято воинством Олава как знак к продолжению боя. Воспрянув духом, Волки Одина вновь ринулись вперед, готовясь сполна отплатить своим противницам за мгновенья пережитого страха. Все было кончено довольно быстро, несмотря на упорнейшее сопротивление ратоборок. Энунд Раздвоенная Секира, рубившийся в первых рядах, сумел пробиться к Любаве. На миг он встретился с ней глазами - и вздрогнул: сейчас на него смотрела не прекрасная дева, а дикий зверь, готовый в клочья растерзать любого врага. Отбросив жалость, молодой хирдманн перехватил свою секиру поудобнее и бросился в бой.
- Дочь князя взять живой! - успел крикнуть Олав Медвежья Лапа.
Сбив Любаву с ног, Энунд притиснул ее к земле. Девушка еще пыталась дотянуться ногтями до его лица, источая ненависть и ярость, но сын Торна Белого просто связал ей руки кожаным ремнем. Рысь, Черноглава и Зоремила, исколотые и посеченные вражеским оружием, медленно испускали дух. Несмотря на все свое искусство, четыре женщины ничего не смогли сделать там, где отступила сотня мужчин.
В этот миг победного торжества Волков Одина к ним выехал из-за елей князь Сбыслав на саврасом скакуне. Зерцало, шлем с наушами, наручи и поножи-бутурлыки его звенели алыми бликами. Чуть позади него ехали Хорол и Тороп. Рядом держались гридни в куяках из круглых пластин и шлемах с наличниками.
- Здрав будь, ярл Олав! - громко приветствовал князь кривичей предводителя хирда. - Боюсь, если бы мои ребята не перегородили все тропы Мольбища, эти веретницы выскользнули бы из твоих рук!
- Ты предлагаешь нам выяснить, кто более достоин получить добычу? - резко отозвался Медвежья Лапа. - Я всегда готов!
- Что ты, ярл! - Сбыслав слез с коня, отдав поводья одному из своих воев, и подошел к нему. - Мы еще не нашли добычу, чтобы ее делить. Но я вижу, твои люди полонили княжью дочь. От нее-то мы все и узнаем.
По знаку князя его наперсник Хорол вытащил поясник и направился к лежащей на земле Любаве. Энунд загородил девушку своим телом.
- Она моя!
Хорол неуверенно оглянулся на своего князя. Сбыслав дернул скулами, не зная, как ответит его союзник на возможное своевольство княжеских людей, как вдруг вперед выступил Августин. Двигался он еще с большим трудом и был желтым, как воск.