- Да что же это я расселась и болтаю, а ничего еще не сделано! Ты, сынок, пойди отдохни. Приляг на кровать. Тебе нужно отдохнуть. Вечером все девушки сюда прибегут поглядеть на тебя. И мужчинам всем захочется с тобой поговорить. Узнать, что на свете делается. Пойди полежи, а я пока приготовлю обед. Ступай, ступай.
Она прогнала его в спальню. Ленни снял пиджак и растянулся на кровати.
Вот он и дома. Наконец-то. Дома. Как хорошо. Может быть, он родился на этой самой кровати, где сейчас лежит. Вот что значит дом. Это сидит в тебе где-то глубоко. Так глубоко, что все, на что ни глянешь, все тебя волнует. Дом. Основа всей твоей жизни. То место, где ты впервые увидел свет и вкусил пищу и научился узнавать предметы. Дом…
Он закрыл глаза.
Мать притворила дверь к нему в комнату и принялась за стряпню. "Надо бы приготовить что-нибудь повкуснее. Что он любит? Конечно, он ей сын, и не пристало ему привередничать у матери в доме, - но он, кроме того, и взрослый мужчина. И сын и одновременно какой-то чужой, незнакомый человек. Хорошо бы мяса зажарить. Правда, сегодня будний день. Но ведь это его первый обед дома, - для такого случая можно и раскошелиться. Схожу-ка в лавку, куплю мяса. У меня ведь есть шесть пенсов, в спальне лежат на полке".
Она на цыпочках вошла в спальню. "Не разбудить бы его. Устал небось с дороги. - Она пошарила на полке, но шести пенсов не было. - Уж это, конечно, Мейбл! Вот дрянь девчонка, какую моду завела, где ни увидит деньги - все тащит. Думает, большая выросла, так ее и нашлепать нельзя. Очень ошибается. Хорошее дело, брат приехал из Кейптауна, а мяса к обеду купить не на что!"
- Что ты, мама? Что-нибудь потеряла?
- Я думала, ты спишь.
- Нет. Я просто лежал и радовался, что я дома.
- У меня тут шесть пенсов было, а теперь не могу найти. Наверно, Мейбл взяла.
- А! Ну ничего. У меня есть деньги.
Приподнявшись, он достал из пиджака бумажник, раскрыл его и вынул несколько кредиток.
- Откуда у тебя столько денег, Ленни?
Он улыбнулся. Здесь, если у кого-нибудь в руках видели кредитку, это уже вызывало подозрение.
- Я их заработал, мама.
- Да ведь ты учился.
- А в свободное время работал. Натаскивал богатых студентов. Да еще был у меня постоянный урок - я учил двух девочек из Индии. Родители у них старозаветные люди, не хотели посылать девочек в школу. Возьми, мама.
Он подал ей два билета по фунту.
- Куда так много? Мне нужно только шесть пенсов.
- Все равно, возьми.
Она взяла деньги и вышла. В соседней комнате она еще раз поглядела на кредитки. Новенькие. Хрустят. Сердце у нее забилось от гордости. Мало того что сын вернулся, он, оказывается, еще и добрый, хороший сын. Дал ей денег. Целых два фунта. Другой и за месяц столько не заработает, а он все отдал ей, как будто это два медяка. А из его рассказов за чаем она поняла, что он отказался от хорошего места в Кейптауне, - ему предлагали быть учителем в самой лучшей школе для цветных, - а он отказался, и все ради того, чтобы вернуться домой, к своим. Уж, значит, он хороший человек, и ученый, и умный, раз ему предложили такое место. Охотников небось много было! Да, какое это счастье, что Ленни вернулся. А какой он красавец! Девушки из-за него прямо все передерутся.
Она вышла на улицу, торопливо засеменила по тропинке, которая вела к лавке. По дороге ее окликали соседи. Кто спрашивал, как себя чувствует приезжий; кто интересовался, что он думает делать дальше; кто радовался за нее и говорил, какая она счастливая; кто шутя предлагал свою дочку в невесты Ленни.
Но сестра Сварц не останавливалась и ничего не отвечала на их расспросы. Она не помнила себя от гордости и счастья и смущения. Она только высоко подняла руку с зажатыми в ней кредитками, чтобы все видели, и тихонько прошептала:
- Это он мне дал.
Женщины - одни говорили ей что-то ласковое, другие молчали и глядели на нее с завистью. А старики вспоминали то время, совсем недавнее, когда Ленни был таким же мальчишкой, как все, грязным маленьким оборванцем.
Сестра Сварц вошла в лавку. Тут торговали и бакалеей и мясом. Хозяин, старый еврей с живыми, печальными глазами, поклонился ей. Его сын, сидевший поодаль, поднял голову от книги. Он был близорук и носил очки с толстыми стеклами в черепаховой оправе.
- Вы сегодня прямо сияете, миссис Сварц, - проговорил старый лавочник.
- Сын ко мне приехал, - ответила она. - Из Кейптауна.
- А, так это был ваш сын. Красивый молодой человек.
- Да, он хороший мальчик.
- Очень рад за вас, миссис Сварц. Погостить приехал?
- Нет, совсем. Он окончил школу. Да не простую, а… Забыла, как это называется. Это выше, чем обыкновенная школа. Такое длинное название.
- Университет, - сказал сын лавочника.
- Вот, вот.
- Какие науки он изучал? - спросил тот.
- Всякие, - с гордостью отвечала мать Ленни. - Он получил дип… Ну вот, опять забыла. Похоже на сигареты, есть такой сорт. Ну, одним словом, он теперь может быть учителем. Ага, вспомнила. Диплом. И еще бакалавр чего-то, только не знаю чего…
- Учительский диплом и бакалавр искусств, - сказал сын лавочника.
- Вот, вот.
- Способный юноша, - сказал старик. - Можете им гордиться.
- Я столько лет его не видела, мистер Финкельберг. Конечно, я горжусь, только мне как-то чудно…
Старик улыбнулся ей и кивнул:
- Понимаю. Со мной тоже так было, когда вернулся Исаак, вот этот самый, что тут сидит. Он на меня просто страху нагнал своей книжной мудростью. Книга ему говорит - делай то, делай это, - и все такое, про что мы из жизни знаем, что это не годится, но разве с ним поспоришь, когда он может хоть целый час говорить, да так красно, да так умно. Ну а теперь ничего, я уже привык, больше не робею. И вы привыкайте. Мы с вами старики, мы знаем, что мудрость жизни сильнее мудрости книг… Так выбрать вам кусочек мяса получше сыну на обед, а?
Он подошел к прилавку и, оглядев его, выбрал свежий, сочный кусок мяса.
- Вот, - сказал он. - Самый лучший кусок. Пусть чувствует сын, что нигде так не угостят, как в материнском доме. Завернуть? Насчет денег вы не беспокойтесь. Может, у вас сейчас нет, так заплатите после. Вы же наша постоянная покупательница. Хорошо?
Она подняла руку и показала новенькие, хрустящие кредитки.
- У меня есть деньги. Это он мне дал.
Старик щелкнул пальцами и с лукавой искоркой в глазах поглядел на сына.
- Как же это так? - сказал он. - А мой Исаак с пустыми карманами домой приехал. На билет и то пришлось мне ему посылать. А ваш мальчик приехал - так и денег привез, еще и матери дал. А теперь мой сын, не угодно ли, книгу пишет. И от нее у нас денег тоже не прибавится.
Старик рассмеялся и стал заворачивать мясо. Исаак ухмыльнулся. Сестра Сварц тоже улыбнулась.
- Знаете, что мы с вами сделаем, миссис Сварц. Я вам посчитаю только половину. А другая половина - это будет от нас в подарок. От семьи Финкельберг - по случаю возвращения вашего сына. Хорошо?
Мать Ленни поблагодарила мистера Финкельберга. Потом прикупила еще кое-что - рису, бобов, сахару. Приятно, когда можешь купить все, что тебе нужно. Еще бы масла, масло ведь это так вкусно, и Ленни, наверно, привык. Да не так в конце концов и дорого, всего семь пенсов. И ведь это для Ленни. Она купила целый фунт масла. Сегодня он первый день дома, пусть же у него ни в чем не будет недостатка. Уж отпразднуем его приезд как следует.
Мистер Финкельберг завернул все в один пакет и отсчитал ей сдачу. Не так уж много она истратила. Всего пять шиллингов. Даже немножко меньше. Когда есть деньги, они долго тянутся. Масла хватит на целую неделю, нужно только держать его в холодной воде. Да смотреть, чтоб Мейбл к нему не приложилась. Уж эта Мейбл! Аппетит у нее - не напасешься. Но она хорошая девочка. Каждый месяц приносит домой пятнадцать шиллингов и только пять оставляет себе. Нет, нет, она хорошая девочка.
Она поблагодарила мистера Финкельберга, попрощалась с ним и с Исааком и поспешила домой. Славный старик этот Финкельберг. Очень мило с его стороны половину мяса поднести Ленни в подарок. Надо будет сказать сыну. Исаак тоже славный. Щуплый какой-то да бледный и все о чем-то думает и все в книжку смотрит, но очень славный. Вот был бы хороший друг для Ленни… То есть, конечно, если бы он был цветным. Он ведь тоже был в школе. Тоже ученый. Но, понятно, не такой ученый, как Ленни.
Стиллевельд - "тихое поле" - было одним из многих сотен маленьких захолустных местечек, разбросанных по всей территории Южно-Африканского Союза; клочок земли, на котором, с милостивого разрешения ее белого владельца, африканцы или цветные жили, строили себе дома, растили детей, старились и умирали. Иногда они платили ему небольшую аренду, иногда за право жить на его земле они расплачивались своим трудом. Кое-кто из стариков - их уже немного осталось - помнили еще то время, когда цветные были рабами. И одни рассказывали трогательные истории о необыкновенной доброте белых; а другие могли немало порассказать о чудовищной жестокости и злобе белых хозяев.
И так же, как другие подобные деревушки, Стиллевельд был местом, где зарождался и складывался новый народ. Не белые и не черные, не европейцы и не коренные африканцы, а смесь того и другого; народ, который отличался и от белых и от черных и не принадлежал ни к тому, ни к другому миру, но вел шаткое и непрочное существование на границе обоих миров.
В давние дни - а также в дни не столь давние - случалось, что белый фермер, живший холостяком в своей одинокой усадьбе, замечал, что дочь - или жена - одного из подвластных ему туземцев хороша собой; или она попадалась на глаза приятелю этого фермера, приехавшему к нему погостить из далекого Кейптауна; или ею соблазнялся какой-нибудь белый бродяга, пробиравшийся в глубь страны в поисках местечка, где бы ему обосноваться и разбогатеть не хуже других…
Так рождались эти люди и плодились, сочетаясь с себе подобными, и жили на границе двух миров.
Их называли цветными. Иные из них предпочитали более сложное название: евроафрикапцы.
Предками тех, кто сейчас составлял маленькую общину Стиллевельд, были белые, жившие в Большом доме на горе и на окрестных фермах. Старики об этом помнили.
Молодежь знала только то, что они цветные. Других воспоминаний у них не было. Цветные и цветные, и всегда были цветными.
И никогда и никто из них не поминал, - никому и в голову не приходило, - что других своих предков им следовало бы искать в кафрской деревне за холмом, в двух шагах от Стиллевельда…
Ленни открыл глаза. Над ним наклонилось смеющееся девичье лицо. "Это, должно быть, Мейбл", - подумал он. Но лицо было незнакомое. Какая-то чужая девушка. Если б он встретил ее в Кейптауне, он бы поглядел и прошел мимо и ни за что не догадался бы, что это его сестра. Он приподнялся и сел на кровати.
- Здравствуй. Ты, значит, Мейбл?
Она помедлила, разглядывая его, потом кивнула.
- А ты - Ленни. А это кто?
Она подняла руку, в которой держала фотографию.
Ленни улыбнулся и отобрал у нее снимок.
- Это Селия.
- Ты не сердишься, что я рылась в твоих вещах?
"Что за странный вопрос", - подумал Ленни и внимательно поглядел на нее. Она была красива - попросту, по-деревенски. Сильные руки, широкие плечи, свежий цвет лица, хорошая осанка. Приземистая, с крепкими бедрами и ногами и неожиданно тонкой талией. Губы как будто все время улыбаются, но темные, блестящие глаза серьезны.
- Я хорошенькая? - живо спросила она.
- Почему ты спрашиваешь?
- Ты так смотрел на меня.
- Я думал, ты еще девочка, а оказывается, ты совсем взрослая. - Она опять взяла у него карточку и стала разглядывать.
- Селия, - тихонько проговорила она. - Красивое имя. И сама красавица. Это твоя подружка? Вот бы мне такое платье! Она совсем как белая. - Мейбл метнула быстрый взгляд на брата. - Может, она белая?
Ленни усмехнулся и покачал головой.
Мейбл отвернулась и сказала, понизив голос:
- Дай слово, что не расскажешь маме, тогда я тебе что-то скажу.
- Хорошо. Даю слово.
- Перекрестись.
Она чуть-чуть повернула голову, чтобы видеть, как он крестится. Потом опять отвернулась.
- Ну вот, я перекрестился.
- У меня есть белый дружок, - сообщила она.
- Что?
- Ты дал слово!..
- Белый дружок! Здесь! Мейбл, ты с ума сошла. Кто он такой?
- Не скажу.
- Слушай, Мейбл. Знаешь, чем это кончится? Тем, что у тебя будет ребенок, а отца у этого ребенка не будет. Он, может быть, говорит, что женится на тебе? Ну, так он тебя обманывает. Кто он такой? Говори, не бойся, я же дал слово, что не скажу маме.
- Не могу, не могу… Тсс! Мама!
Старуха поглядела на Мейбл и укоризненно покачала головой. Мейбл бросила тревожный взгляд на Ленни.
- Уж это, конечно, она тебя разбудила? И небось наболтала всякого вздору? - спросила мать.
Ленни засмеялся и стал закуривать.
- Нет, мамочка, она очень хорошо себя вела. Просто мы тут знакомились друг с другом.
Мейбл ответила ему взглядом, полным благодарности. Старуха улыбнулась.
- Ну хорошо, хоть кто-нибудь ее похвалил. Это не часто бывает, - многозначительно сказала она.
- Да нет, что ты, - вступился Ленни за сестру. - Она хорошая.
Эта неожиданная поддержка взволновала Мейбл. Подбородок у нее задрожал, глаза наполнились слезами.
- Ты всегда всем говоришь, что я плохая, - с жаром заговорила она, и слезы покатились у нее по щекам. - Всегда меня срамишь! И еще перед чужими! Ленни мне брат, но он меня совсем не знает! А ты сейчас же на меня! Всегда так! Все на меня нападают! Все!
- Тише! - сказала старуха. - Не делай плохо, так и не будут про тебя плохо говорить. Без огня дыма не бывает.
- Это они от зависти! - закричала Мейбл. - А ты всем веришь! Родная мать, и та против меня? А Ленни не успел приехать, и его уже против меня настраивают.
- Замолчи, глупая!
Ленни обнял сестру за плечи и погладил ее по голове.
- Ну, ну, не плачь. Ты же большая. Я не дам тебя в обиду.
Она спрятала лицо у него на груди.
- Я рада, что у меня есть брат.
- А я рад, что у меня есть сестренка. Вот увидишь, как нам будет весело! А теперь пойди умойся.
Она подняла к нему глаза и улыбнулась сквозь слезы. Ленни дал ей свой платок, она отерла глаза, вернула ему платок и вышла из комнаты.
- Ну и хитрец же ты! - сказала мать. - Видно, умеешь с девушками обращаться. В жизни бы не поверила, что Мейбл может стать такой кроткой овечкой! Если ты и с другими такой, то всем нашим девушкам захочется поплакать у тебя на плече!
- А почему она такая, мама?
Старуха задумчиво покачала головой.
- Да кто ж ее знает… Ссорится вот со всеми. И никто с ней не дружит, один только Сумасшедший Сэм. Со всеми разбранилась. Возьмет и вдруг ни с того ни с сего сделает что-нибудь назло человеку. А уж врет-то! Про всех небылицы выдумывает. Ну они и злятся. Ах, да что ж это я! Опять заболталась! А день-то уж почти прошел, и ничего еще не сделано. Все из-за тебя, сынок, от радости голова у меня стала совсем девичья, ничего не помню. Мечтаю невесть о чем да слоняюсь без дела!..
Она поспешила к двери, потом остановилась.
- Да, чуть не забыла… Вишь, голова-то какая! Проповедник наш просил тебе передать, что зайдет попозже - поговорить с тобой.
- Спасибо, мама.
Она повернула к двери - и опять остановилась.
- А видал бы ты, как все к вечеру готовятся! Девушки все пораньше с работы отпросились, - слух-то прошел, что ты приехал - и вот сейчас моются, наряжаются!
Она помолчала, с нежностью глядя на Ленни. Потом заговорила опять:
- Видишь ли, сынок, это ведь первый случай в Стиллевельде, чтобы один из наших уехал так далеко и стал образованным человеком. Настоящим ученым стал, с учеными титулами, и в Кейптауне от всех заслужил такое уважение! Проповедник говорит, что ты принесешь нам знание и новую жизнь. Вот почему все так готовятся к встрече. Это большой праздник для нас для всех, и все мы тобой гордимся. И подумать только, что ты мой сын!
Она вышла, потом просунула голову в дверь и улыбнулась ему со слезами счастья на глазах.
- А я-то как рада, Ленни, что ты приехал. И не потому, что ты образованный, а потому, что ты мой сыночек. Ведь это какая радость для матери, - что сын мог хорошо жить на чужбине, а он все бросил и вернулся под материнский кров…
Долго еще после того, как дверь затворилась, Ленни не отрывал от нее глаз. Да. Он правильно сделал, что вернулся домой. Здесь ему будет нелегко. Многих вещей ему будет недоставать, и по многим людям он будет скучать. Больше всех по Селии. Но зато здесь он может многое сделать. Очень многое. Только не увлекаться, предостерег он себя. Не увлекаться и вести себя осторожно.
А мать как счастлива. Милая мама. Старушка. Гордится им и рада, что его так встречают, - а все же самое главное для нее это, что к ней вернулся сын. И я тоже рад, что вернулся к матери. Как это сказано у Тумера?
Вернулся твой сын, о Земля дорогая!
Склоняется солнце, лучи догорают.
Для племени черных чуть светит светило,
Чуть веет теплом, но еще не сокрылось
Оно, угасая, и время, я знаю,
Еще мне позволит увидеть пенаты,
Прижаться к тебе, о Земля дорогая,
К тебе, уплывающей в тенях заката.
Ленни надел пиджак, закурил сигарету и вышел. Когда он проходил через кухню, мать быстро вскинула на него глаза и улыбнулась, потом продолжала возиться со стряпней. Выйдя из дому, Ленни выпрямился, глубоко вздохнул и огляделся по сторонам.
Вечерняя тень уже заполнила долину, и Стиллевельд, его родная деревня - эта кучка жалких глиняных и деревянных построек, крытых старым гофрированным железом, - уже не выглядела такой угрюмой и нищенски бедной: сумерки все сгладили и смягчили. Маленькие серые домики дружелюбно жались друг к другу. А посередине, деля деревню на две части, проходила длинная узкая дорога; в дождливые месяцы тут была непролазная грязь и стоячие, гнилые лужи; в сухое время года - носились тучи пыли. Когда-то давно, когда Сумасшедший Сэм был молод и не был еще сумасшедшим, он назвал этот проезд Большой улицей. Так с тех пор и повелось. Ее и сейчас звали Большой улицей.
В сгущающихся сумерках Ленни смотрел на Большую улицу и радовался тому, что он дома. Странное чувство, потому что, по существу, ему здесь не нравилось. Деревня была грязная, местность, очевидно, нездоровая. Вода в колодце на краю Большой улицы была мутная, желтая и отдавала глиной, - Ленни это заметил еще днем, когда ему захотелось пить и он напился дома из ведра.