- Ну, посуди сама, малышка, пораскинь–ка своим птичьим умишком: что мне думать о девице, которая сама подошла к моему столику, села рядом, потребовала выпивку?..
Я умолк. Светка тихо плакала. "Зачем я вру? Сам ведь предложил ей выпить…"
- Он всё время преследует меня, - бормотала она, размазывая слёзы тыльной стороной ладони. - Он уже достал меня! Мне это не нужно, не интересно… Я уже говорила ему, а он… он опять…
Я почувствовал, как заныло, заболело у меня в груди. Мягко положил Светке на руку свою ладонь.
- Извини… я что–то не то сказал. Ты… ты мне нравишься, ей–богу…
Нужных слов не было. Светка плакала. Я вздохнул.
- Заказать тебе ещё что–нибудь?
Она отрицательно покачала головой.
- Нет - так нет.
Я встал, расплатился с официанткой и поплёлся к выходу. В тёмном проходе выросли две долговязые тени.
- Что же ты, паря? - услыхал я голос Серёгиного приятеля. - Обещал ведь не трогать её…
- Дай спички, - сердито отмахнулся я и вынул пачку "Столичных".
Часто и жадно затягиваясь, я подошёл к окну. Там, в двойном стекле, отражались два огонька сигареты.
Я сказал:
- Мне и вправду пора. Довольно. Сыт по горло.
- Так–то лучше, - проворчал Серёга.
- Знаешь, старина, по–моему, ты ей не нравишься, - сказал я ему. - Мне грустно говорить тебе это, но…
Он, потупившись, пнул в досаде окурок на полу и сжал кулаки.
- Что же делать? Вот ты, умник… может быть, ты скажешь?
- Не знаю. Честное слово, Серёга, не знаю.
Я развёл руками.
- Оставить вам сигарет?
Они переглянулись.
- А ведь мы бить тебя собирались, - хмыкнул Сергей.
По–доброму так, с теплотой сказал он это.
- Зачем? - пожал плечами я. - Что этим изменишь?
Мы молча подали друг другу руки. Я застегнулся на все пуговицы и, заранее съёжившись в предвкушении промозглой сырости, нырнул в гулкую тишину вечерних сумерек.
12
На сей раз с автобусом повезло. Я легко добрался до дома. К счастью, дверь в квартиру была ещё открыта. Дело в том, что Сарычев имел ключ только от комнаты, а от всей "секции" - нет. Если бы заперли, пришлось бы стучать, лишний раз мозолить кому–то глаза, а я не хотел этого, потому что, во–первых, жил здесь вроде как нелегально, а во–вторых, явился не совсем трезвым. От меня несло спиртным, и мне очень не хотелось встретиться с соседями, особенно с женщиной, которая жила в двадцать четвертой комнате и всегда по утрам пела только одну фразу - громко и с чувством: "Много он бед перенёс…" Каждое утро. Выглядело это так: вроде бы за стенкой тихо, тихо… а потом вдруг - словно гудок парохода в тумане: "Много он бед… У–о–а-а–а–а-а!.." Эта дама поглядывала на меня с недоверием.
Я впёрся в комнату и, кое–как переодевшись в домашнее, рухнул на раскладушку. Голова кружилась, в висках стучало, очень хотелось пить, но у меня не было сил подняться и открыть кран. Незаметно для себя я задремал и, кажется, проспал минут сорок.
В дверь кто–то поцарапался, и я очнулся и пошёл открывать. На пороге стояла комендантша. Я сразу понял, что она выпила. На ней была легкомысленная джинсовая юбочка, которая больше подошла бы тринадцатилетней нимфетке, и тонкая блузка с вышитыми гладью незабудками. По характерной обвислости груди и чуть просвечивающимся соскам я понял, что дамочка не надела лифчик. Отметил для себя сей факт автоматически, не придав ему никакого особого значения.
- Ещё не спишь? - развязно спросила гостья.
Я молча нагнулся к раковине и попил из ладони.
- Меня зовут Нина, - сообщила она.
- Игорь Николаевич, - представился я.
- Вот как: Николаевич…
Она с любопытством глянула на меня. Я знал, что выгляжу ужасно. Вечерняя побудка не красит никого.
- Слушай, а ты не похож на доктора, - сказала Нина.
- Почему?
- Не похож и всё. Доктора такими не бывают. Ты хирург?
- Нет, гинеколог.
- Брось разыгрывать. Ты думаешь, что если к тебе пришла одинокая женщина, то можно хамить?
Пьяно покачиваясь, она глядела на меня открыто, с вызовом. В её напряжённом взгляде угадывались отчаянная бесшабашность и готовность к любым неожиданностям. Так смотрят женщины нетрезвые.
- Разве я схамил?
- А как же это назвать?
- Я действительно гинеколог.
- Но ты ведь не веришь, что я - одинокая женщина?
- Ты?
На "ты" так на "ты".
Я дерзко окинул взглядом всю её ладно скроенную фигуру. Днём я не бываю таким наглым, но теперь по городу гуляла ночь. Время кошачьих инстинктов. Горячая пора для коллекционеров женщин. Момент вдумчивого поиска эрогенных зон.
- Когда–то у меня был муж. Но он погиб. Сгорел в самолёте. Он служил в военной авиации.
"Ага, - подумал я, - и теперь, надо полагать, тебя никто не трахает".
- Не веришь? - не унималась она.
- Пива хочешь? - сменил я тему. - У меня в холодильнике притаилась заветная бутылочка.
- Грубая работа, Игорь. Я не такая.
- Какая "такая"?
- Легкодоступная. Так вот: я не такая. Может быть, блин, я хочу, чтобы мужик ко мне с душой, с уважением. Я ведь тоже человек. Я женщина, наконец!
"Вот разве что на конец", - усмехнулся я. Она заметила это.
- Вот ты и подумал об этом, - сказала Нина. - А у меня, может быть, душа плачет. Я не могу так запросто, с незнакомым мужиком…
А хорошо бы - вот так, запросто, прямо здесь, на этой скрипучей раскладушке… по самые гланды, чтоб с визгом, шумом, со стонами, на всю ночь… расслабиться, забыться… Молча прижать её к двери, взять в ладони её голову, жадно прильнуть к губам, почувствовать языком её зубы и язык, возбудиться от этого непристойного духа прокисшего сидра вперемешку с тяжёлым ароматом духов "Тет–а–тет". Такая смесь запахов - явный намёк на вседозволенность… Скользнуть рукой по шее вниз, за тонкую ткань блузки, провести кончиками пальцев по груди, по самой границе ареолы соска, но самого соска не касаться, подразнить, растревожить… Второй рукой прижать её бёдра к своим - чтобы поняла, почувствовала… Ощутить ладонью шершавую ткань чулка (никаких колготок! только чулки!), добраться под юбкой до гладкой прохладной кожи между чулками и трусиками… не спешить, не спешить, всё равно не откажет, теперь всё можно…
- Знаешь, завтра у меня трудный день, - сказал я ей.
- Прогоняешь?
- Зачем же так? Впрочем, время позднее…
Она резко, по–солдатски, повернулась через левое плечо и побежала к выходу.
- Сопляк! Мальчишка!
В передней хлопнула дверь.
Я прислушался к тишине. Где–то за стенкой гудел телевизионный стабилизатор. На улице лаяла собачонка. Рядом, на железнодорожной станции, дикторша объявила о прибытии ночного поезда.
"Куда же все–таки делись птенцы?" - подумал я.
…Ночью спал беспокойно. Мне приснилось, что у меня родился сын. И будто бы этот замечательный ребёнок уже в три месяца начал ходить, а в пять - говорить. Во сне дети растут быстро, особенно если очень хочешь этого. Я несколько раз просыпался, ворочался с боку на бок, но сон возвращался, упорно обрастая все новыми подробностями.
Утром, совершенно не выспавшись, явился на работу. Там меня ждала телеграмма:
ИГОРЕК ПОЗДРАВЛЯЕМ СЫНОМ ВЕС 38 ОО ЦЕЛУЮ МАМА
Телеграмма была отправлена на имя главного врача: дома уже знали, что меня собираются выселить из общежития. Свой новый адрес я не успел им сообщить. Сын родился на две недели раньше срока, но я был даже рад этому: Иринка много прибавляла в весе, и я опасался, что беременность осложнится серьёзным гестозом.
- Можете съездить на недельку–другую, - сказал Фролов. - Дело семейное. Не волнуйтесь, оформим всё, как положено. Только на экзамен не опоздайте.
- Так ведь до экзамена ещё полтора месяца, - удивился я. - А вообще, спасибо.
- Ну, чего там, - смутился Фролов, не ожидая, очевидно, от меня такого порыва. - Мы что же - не люди, что ли?
13
Билетов в железнодорожной кассе не было. Весна как–то резко, смело набрала силу, зашумела талой водой, потекла ручьями. Из–за бурного разлива рек поезда безнадёжно опаздывали. На железной дороге был полный кавардак. Я решил добираться "на перекладных". Дотяну, подумал, до Георгиу - Деж, а там мощная ветка на юг, как–нибудь доеду.
Собрался быстро: бросил пару рубашек в сумку, ну, ещё бутерброд с колбасой и термос с чаем, - и помчался на вокзал. Влез в первый попавшийся поезд, который шёл в Воронежскую область. В городе Георгиу - Деж был в два часа ночи. Тут не зевай. Как раз в это время, я знал точно, проходят два поезда на Украину. И нужно–то всего ничего: подбежать к кассе, просочиться в толпу и взять любой билет на харьковский. Но я опоздал. То ли мой поезд из Щукина пришёл позже, то ли харьковский - раньше… В справочной мне сказали, что ближайший скорый на Украину "Павлодар - Киев" будет через семь часов. И не исключено, что он по причине весенней беспутицы намного опоздает.
Я сломя голову понёсся на автовокзал. Решил, что коль скоро Георгиу - Деж - большой железнодорожный узел, то и на автобусе уеду. Мне ведь всё равно, лишь бы ехать, мчаться, нестись, лететь туда, на юг, где Иринка и наш маленький сын… Но оказалось, что с этой автобусной станции автобусы далеко не ходят. Не попасть мне отсюда на Украину. Эта новость неприятно поразила меня. Я подсчитал, и вышло, что трястись мне ещё сутки, пересаживаться с поезда на поезд, болтаться по вокзалам, не спать, питаться высохшими бутербродами, стеречь сумку с термосом…
И тут я увидел человека в форме железнодорожника. Эх, будь что будет! А вдруг поможет? Я бросился к нему с отчаянием гибнущего в Каракумах.
- Долго объяснять, но мне нужно срочно попасть домой, - сказал я, задыхаясь от волнения.
- Похвально, - ответил он, решив, наверно, что я пьян.
- Да нет же! Всё не так. Жена родила… а до Мариуполя долго не будет поездов…
Он меня понял. Посоветовал обратиться в диспетчерскую грузовых составов. Там знают, что делать. Я побрёл по шпалам. Идти нужно было километра два. Наконец, дошёл до диспетчерской. Невзрачный такой домик, а там - карты и схемы на стенах комнаты, на столе - селектор и электрический самовар, а у самовара - пять женщин–железнодорожниц, изготовившихся наскоро поужинать, пока выдалась свободная минутка. Это были говорливые толстушки в оранжевых жилетах поверх потёртых телогреек. Лица обветренные, синевато–бордовые, губы сухие, потрескавшиеся. Я: лохматый очкарик с хозяйственной сумкой, в бежевом коротком плаще без пояса. Наверно, я показался женщинам довольно типичным субъектом: бродяжкой без денег, студентом–халявщиком, не обременённым старорежимными комплексами. Они направили меня искать на путях локомотив номер двести пятнадцать, который вот–вот пойдёт в Харьковскую область.
- Договаривайся с машинистом сам.
Составов было много. Я даже удивился, что их столько. Попробуйте найти в чужом городе дом, не зная улицы. Я спрашивал у каждого встречного. Наконец, какой–то работяга показал мне товарняк.
- Зачем тебе двести пятнадцатый? Этот тоже пойдёт в Купянск.
Договорились быстро. Меня впустили в заднюю кабину локомотива. Вскоре поезд тронулся и пошёл без остановок.
Ехать было очень неудобно: жарко, тесно, шумно. Я никак не мог вытянуть ноги. Кресло оказалось шатким и покатым. Вскоре у меня онемели ягодичные мышцы. От утомления и духоты клонило ко сну. Сколько будем ехать, где остановимся - ничего этого я не знал. Стены в кабине были исписаны однообразными, зловещими в своей сути предупреждениями:
МАШИНИСТ!
ПРОЕЗД ЗАПРЕЩАЮЩИХ СИГНАЛОВ
ЯВЛЯЕТСЯ ТЯГЧАЙШИМ НАРУШЕНИЕМ ДИСЦИПЛИНЫ
И ВЕДЁТ К ПРЕСТУПЛЕНИЮ.
Мне всё–таки удалось задремать. Я спал и видел голубей. Они озабоченно суетились у своего гнезда… Take these broken wings and learn to fly. All your life you were only waiting for this moment to arise…
Вдруг поезд остановился. Я с любопытством высунулся из окна. Мы стояли где–то в степи. Слева вдоль голых ещё, по–весеннему прозрачных лесопосадок тянулась до самого горизонта полоса свежевспаханной земли. В кабину заглянул молодой машинист в замасленной робе.
- Вылазь, хлопець. Купяньск.
- А где же, собственно, город? - растерялся я.
- Эк, хватывсь! - усмехнулся он. - До пассажирськои станции ще киломэтра полтора, так шо валяй–ка ты по шпалах. К полудню, мабуть, встыгнэшь.
Я вылез из локомотива, отряхнулся, вынул из кармана пятёрку.
- Ни, - сказал машинист, - цэ нэ по–людськы. У студэнтив нэ бэрэмо.
- Я не студент, а врач–гинеколог, - устало возразил я ему. И, невольно заразившись его суржиком, добавил: - Жиночий ликар.
Он глянул на меня весело, с пониманием. Подмигнул. Похлопал по плечу. Наверно, решил, что такие забавные чудики попадаются редко: соврал, гинекологом себя назвал… тоже мне хохмач.
Я не стал его разубеждать. Просто сунул ему в карман деньги, поблагодарил и пошёл на станцию. Оттуда на пригородном добрался до Красного Лимана. Пересел на электричку до Славянска. А в Славянске, быстро уговорив проводницу, влез в пассажирский, взобрался на верхнюю полку и задремал.
14
Проснулся я от настойчивых пинков в бок.
- Эй, студент, пиво будешь?
Подо мной на нижней полке сидел щуплый бритоголовый парень в синей фланелевой рубашке. Щербатый рот, тонкие губы, лучистый прищур маленьких подвижных глазок. Безымянный палец левой руки без двух фаланг, а на культе вытатуирован перстень.
- Ты кто? - спросил я, свесив голову.
- Гога. Зек. Слезай, земеля, а то весь чердак отлежишь.
Я медленно сполз с полки.
- Зек?
- Ну да. Есть, земеля, диссиденты, есть досиденты, а я, стало быть, отсидентом буду.
И с удовольствием засмеялся своей остроте.
- Сам придумал? - хмыкнул я.
- А шо, разве плохо?
- Да как сказать… Я уже где–то слышал это.
- И вот ведь все вы тут, на воле, такие насмешники, спасу нет, - заметил он.
- Да ты не обижайся, - миролюбиво сказал я. - Пойми: сутки уже трясусь. Башка гудит, как Царь–колокол.
- Вот и хлебни "Жигулевского", отлегнёт.
Он легонько подвинул костлявым локтем в мою сторону бутылку пива, стоявшую на столике.
- А мне взрослые не велели пить в поездах с незнакомыми зеками, - пошутил я и полез под стол в поисках остроумного вагонного приспособления для откупоривания бутылок.
- Вот и давай поручкаемся: я Гога, матёрый убивец и вор. Но теперь уже не опасный.
- Игорь, - назвался я.
Мы обменялись рукопожатиями. Я не поверил, что он убийца.
- А где же твои кандалы, Гога–зек?
- Говорю же: отсиделый я. Теперь вот следую на всех парусах в порт прописки, на "химию".
- Один?
- А шо, мне начальство доверяет. Пятнадцать лет знакомства - это тебе не хрен собачий. Слушай, студент, шо ты там шукаешь?
- Хорошо бы бутылочку распахнуть…
- Э-эх, воля, - усмехнулся он снисходительно. - Давай сюда.
Гога протёр горлышко своей шершавой ладонью, потом зажал крышку зубами и потянул бутылку вниз. Зашипело. Крышка осталась в зубах.
- Осторожно, - поморщился я, - последних лишишься.
- Не, они у меня крепкие. А дыра в зубьях - это светлая память о нашей непобедимой и легендарной.
- Это ты про армию?
- Про неё. В казарме заварушка вышла, "дед" вздумал "ушана" воспитывать, ну а я вступился. Молодой был, дурной…
- Почему же это дурной? Пострадал, можно сказать, за справедливость…
- Да какая там, на хрен, справедливость? Нам без дедовщины нельзя. При власти должны быть опытные, умелые, а у нас туда норовят фрайера просклизнуть. И никто их не поучит маненько, в ряшку не насуёт как следыват.
- А сидел–то за что?
- Так то уже после армии. Блядищу замочил одну…
- Зачем?
- Ты шо, земеля, опер, чи шо?
- Разве похож?
- Вообще не очень. Ты больше на инженеришку смахиваешь, и цена тебе - сто десять рэ в месяц.
- Почти угадал. Доктор я. Врач–интерн. И цена мне - девяносто семь рэ чистоганом…
- На зоне имел бы больше, - серьёзно посочувствовал мне Гога.
- Всему своё время, - улыбнулся я.
- Не зарекайся, Игорь, нэ кажи "гоп", - строго сказал он. - Туда всякие попадают.
- Ну, а девку–то - за что?
Он задумчиво отхлебнул из бутылки.
- Любил её, падлу, вот и пришил не за грош, - сказал он после некоторого размышления.
- Логично, - кивнул я.
Он не заметил моего сарказма. В его глазах светилась печаль.
- Знаешь, - сказал Гога, - есть такие сучки, которые нравятся абсолютно всем. Вот и моя такая была. Белобрысая, глазища - во! - он красноречиво растопырил пальцы здоровой руки. - Ножки пухленькие, чулочки в сеточку, жопка - как яблочко наливное… Эх, та шо там! С ней я был героем хоть куда. Три–четыре палки в день - это как два пальца обоссать. Передохнёшь, и еще хочется.
- Да ну!
- Вот тебе и "ну". Любил я её, заразу. Сперва Саня Оса вокруг неё увивался, но я ему пасть начистил - он и отвяз. А когда в армию собирался, наказал ей ждать меня. Два года, Игорёк, всего два года! Шо это такое? Это ж - нет ни хера… Вернулся б - и зажили как люди. Батя обещал "москвичок" свой отдать…
- Не дождалась?
- Год писала, стерва. Я ей, сучке подзаборной, стишочки в библиотеке срисовывал… А потом мамаша в письме сообщила: окрутили твою Аньку, так шо забудь её, сынок. Я как раз в госпитале валялся с гепатитом. Ну, нажрался, в натуре, як свыня. А мне тогда не то шо выпить - пошамать нормально нельзя было. Прихватило меня снова. Чуть на тот свет не гикнулся.
- А водку где нашёл?
- С этим у нас затруднений не было. Не беленькую, так портишок завжды сыскать можно было. Полбатальона - на рогах днём и ночью, комбат - вечно кирной… У нас и песня строевая была: "Я сегодня там, где дают "Агдам"…
- Странно, - пожал плечами я. - Это же армия всё–таки…
Он посмотрел на меня лучистым долгим взглядом.
- Слухай, земеля, ты где служил?
- Не служил я. Месяц сборов под Рязанью и всё. Врачи мы.
- Да, свезло вам…
- К тому и стремились. Боялся я эту армию, как чуму. Слабоват был… Суди сам: подтягивался всего два раза, больше километра пробежать не мог, на НВП, в школе, стрелял всё больше мимо денег… А потому и учился как каторжный. Даже летом, на турбазе там, на пляже - где угодно, всегда с учебниками.
- Я тоже не хотел в армию.
Он немного помолчал. Я не торопил его. Мерно стучали колёса поезда. Позвякивала ложка в забытом с вечера стакане.