- А где же мне быть?
- Где и все, где и все… - пробормотал Сикора и налил водки в зеленоватую рюмку толстого стекла. - Драпает честная компания, ух, как драпает… Видели?
Инженер пожал плечами.
- Да, что поделаешь…
- Вот и я говорю, что поделаешь… Драпают, сукины дети, только пыль столбом. Слышали, этот собачий сын уже на третий день смылся.
- Какой собачий сын? - не понял инженер.
- А этот… Самый главный сукин сын, - пробормотал полицейский и махнул рукой куда-то назад, где висел на стене портрет.
Карвовский инстинктивно оглянулся на дверь.
- Господин Сикора, как же можно?
Сикора оперся локтями о стол, положил подбородок на руки и стал смотреть прямо в глаза инженеру.
- Оказывается, можно… Ну и сукины дети, доложу я вам. Человек напьется, и сейчас же ему выговор, перевод в провинцию, черт его знает что… А они шампанское пили!.. А то как же! Шампанское!.. Пейте-ка, пан Карвовский, за погибель пейте… Все, все пропало… Взяточничество они преследовали, изволите видеть! Взяточничество!.. Я вас спрашиваю, сколько этот сукин сын получил от немцев? Сколько они, подлецы, получали? Продали меня, пан Карвовский, и вас продали, и всех нас продали, слышите? Про да-ли!
Инженеру стало не по себе. Сикора вперил в него налитые кровью глаза.
- А вы пейте! Только и осталось нам, что выпить! И это кончится, тоже кончится… Пропили, понимаете? Пропили - все до последнего! Зоська, холера, где водка? - Он стукнул кулаком по столу так, что повалилась пустая бутылка.
- Не ори, - апатично сказала Зося, появляясь в дверях.
- Как это, не ори? Дома я или не дома? Скажите, пожалуйста, орать не разрешает! Мир рушится, понимаешь, б…, мир рушится, а она мне… Водки! - заорал он диким голосом.
- На, жри, - сказала она равнодушно, ставя на стол откупоренную бутылку.
- Господин комендант, никакого смысла нет… - осторожно начал было Карвовский.
- Смысла нет? Ни в чем смысла нет. Понятно? Все рассыпалось прахом! Только и смыслу, что выпить! Откуда ты знаешь, что завтра будет, а? Ну, скажи, откуда? Смысл… Лимузина у вас нет, пан Карвовский, вот что. Да и откуда?.. Самые главные сукины сыны в лимузинах драпали. Видел? Ну, вот… А для нас лимузинов не осталось. Нам пуля в лоб, только и всего, или напиться…
Он взял бутылку дрожащей рукой, но не пролил ни капли, наливая рюмки.
- Получили какие-нибудь известия?
Сикора разразился хриплым смехом.
- Известия? А как же! Почему бы нет! Есть известия, есть!
Он наклонился над столом и таинственным шепотом спросил:
- Какого черта вы тут сидите, Карвовский? Спятили вы, что ли?
Инженер резко отшатнулся.
- Ведь говорю же вам, как путному! Драпанули все! В Луцке, в Пинске, в Синицах - хоть шаром покати! Мой Вонтор тоже не выдержал, нестойкий человек, - известно, водку пить не умел как следует… Вчера утром на велосипедик - и айда! Один я… Один Александр Сикора на все Полесье, Волынь и так далее… Хо! Хо! Паленчицкая комендатура. Алькасар! А вы дурак, что еще тут сидите! Бежать надо! А тут еще… Вы разве ничего не знаете?
У инженера побелели губы.
- А как же вы?
- Что я? Пешка! Александр Сикора, переведенный сюда в штрафном порядке, понимаете?.. А им лучше знать… Господам министрам, господам командующим, господам комиссарам. Вот они и драпанули, тю-тю! А ведь они знали, хорошо знали, чего ожидать! Рассчитали - как же, рука руку моет… По этой дороге, Карвовский, через Паленчицы сам… Да что я вам буду государственные тайны… Сами понимаете. И вдобавок, такое несчастье, все подштанники растерял; целый чемодан шелковых подштанников, понимаете? Как же он там будет без шелковых подштанников? Мы - другое дело, мы, пан Карвовский, хамы, а они… Пейте, Карвовский, за их шелковые подштанники, за их шампанское, за их шлюх, которых в санитарных каретках в Румынию вывозили! Пейте, Карвовский! До дна, до дна! За их здоровье! Чтоб им тысячу лет не издохнуть, тысячу лет жить, понимаете?
- Стыдно, господин комендант, - сурово сказал Карвовский, пытаясь сдержать все сильнее бившую его дрожь.
- А, вы меня учить? Эх, пан Карвовский, господин инженер, я вас насквозь вижу, знаю вас, как облупленного! Вы где подмазали, чтобы мужиков на этой рыбе надуть, а? Высоко, должно быть, подмазывали! Все вы одинаковые, сукины дети! Только один может побольше продать, а другой поменьше… Вы вот Иванчука продали, а они… как это говорится - отечество. Понимаете? Все - одинаковая пакость, начиная с вас и до самого главного… Зоська, давай водку, а то убью!
- Может, хватит? - робко обратился инженер к входящей с бутылкой Зосе. Она пожала плечами.
- Чего уж там! Пусть пьет. Кончится водка - перестанет. Всего несколько бутылок осталось.
- Видишь, какова! Скотина, как всякая женщина, а какое-то соображение имеется… Пейте, пейте, пан Карвовский! Напейтесь хорошенько, а то еще помешаетесь с горя, что вы еще больший скот, чем я думал… Пейте. Не шампанское - шампанское они все вылакали, нам только чистая сивуха осталась… По мне, сивуха лучше!
Инженер решительно опрокинул в себя одну рюмку, другую. Тотчас закружилась голова.
- Господин комендант, так как же собственно… Что делать?
- Что делать? Выпить рюмочку - это самое главное! Вот так… Видите, как дело пошло.
- А потом?
- А потом еще одну. Что делать, спрашиваете? Чего же вы так поздно хватились, а? Мало разве времени было? А теперь уж капут…
- Капут?
Пот выступил на лбу инженера, но пьяный туман застилал ему зрение, и в этом тумане все казалось не таким страшным, как полчаса назад. Он пристально всматривался в лицо полицейского. Это лицо плясало, росло, пухло, становилось огромным, удалялось и вновь появлялось перед самыми глазами, маленькое и сжатое. Он с трудом улавливал слова Сикоры.
- А то что же? Капут. Кто удрал, тот удрал. А теперь куда?..
- А сами вы?
Комендант презрительно усмехнулся.
- Я? Я же вам сказал, Александр Сикора - последний пост, Алькасар… Можно было, конечно, на велосипеде… Но как забрать с собой на велосипеде водку? А без водки скучно.
- Вы шутите.
- Вот именно. Шуточки…
Он наклонился, словно хотел шепнуть что-то, но вместо этого громким, хриплым голосом закричал:
- Помните? Я всегда говорил - хамы убьют! Еще прежде чем Людзика убили, говорил - убьют! И его, и меня, и вас, и всех! Так чего же убегать, раз так суждено? Уж лучше здесь. Понимаете? Дома, а не на дороге… Людзика убили, и меня убьют. Так уж решено, понимаешь?
- Решено? - пробормотал инженер.
- Да, вот, решено! Уж там не беспокойся, обсудили, постановили.
- Кто?
- Кто? Известно - кто. Сукины дети. Ну, пан Карвовский, пейте!
- А я все думаю, не уехать ли?
Язык не повиновался Карвовскому.
- Отчего же, поезжайте. Только куда?
- К границе.
- Ясно, что к границе… Там только вас и ждут… А каким путем?
- Об этом я вас и хотел спросить, каким путем?
- Выдумали тоже! Я столько же знаю, сколько и вы… Поезжайте прямо. До границы недалеко!.. Только вот что я вам скажу, пан Карвовский… Эх! На восток не советую, а с другой стороны, опять же…
- Кто?
- А вот эти самые заблудившиеся танки, понимаете? Заблудившиеся танки… Все танки заблудились. Хо-хо! Я ведь все вижу, все слышу. Проезжали тут наши ребята, - ох и мчались! Первые драпали, прямо вслед за лимузинами. Здорово драпали наши ребята, хо-хо! Видел я их тут…
- Со мной они не хотели разговаривать.
- Ну ясно, вы штатский, а это го-су-дарственная тайна, хе-хе… Всюду заблудившиеся танки - под Краковом, под Варшавой, под Люблином, под Ковелем… Одни только заблудившиеся танки! Ха-ха!
- Тут смеяться нечего, - вскинулся инженер.
- А что мне, плакать прикажете? Смейтесь и вы, Карвовский! Продано все, все, понимаете? И меня продали и вас! Все подсчитано! Каждый город, каждая деревня, каждая хата и каждый человек! Оптом продали. Вы занимались розничной торговлей, а эти большие господа - оптом! Продается отечество - пожалуйста! Отечество ничего себе! Эх, пан Карвовский, в Кракове вы были?
- Был.
- Вот видите. Вавель, бульвары… Ну и город! Я в Кракове родился. Интересно, сколько за Краков дали? За Вавель? Хорошие деньги, должно быть, заплатили. Хватит и на девок, и на шампанское, и на шелковые подштанники… Пейте, пан Карвовский!
- А… на румынскую?
- Можно и на румынскую… Ехал тут один и на румынскую. Жена собачек везла. Понимаете, собачек? Эх!
- Кто? - не понял Карвовский.
- Ну этот, знаете… Черт с ним, в общем… А ведь здешние хамы уже давно знали, что и как. Из своих листовок, должно быть. Но мы защищали правопорядок… Я, комендант Сикора, защищал правопорядок… Чтобы они могли спокойно продавать, понимаете? Чтобы им никто не мешал, чтобы никто им в руки не заглядывал, чтобы все в струнку стояли… Мол, величие Речи Посполитой… Эх, пан Карвовский!
Он упал лицом на стол и заплакал тяжелыми, пьяными слезами. Из его груди вырывались звериные стоны, дикое, безнадежное мычание. Инженеру стало душно. Вдруг Сикора поднял голову. Глаза у него были совсем сухие.
- А вас, пан Карвовский, хамы изловят и кишки из вас выпускать будут. Чего только они еще ждут, не понимаю? А вам следует, вот уж следует все кишки выпустить… И вам следует и мне…
- Что вы, что вы! - перепугался Карвовский.
Сикора махнул рукой.
- Э, уж я-то знаю, я-то прекрасно знаю… Вы тут свою работку делали, сукиным детям помогали… Как знать…
Он подозрительно, исподлобья взглянул на Карвовского.
- Может, и вы?
- Что я?
- Да вот, денежки-то получали?
- Какие деньги?
- Вот те самые… Черт вас знает… Приезжали вы сюда, то тут сидели, то еще где-то. Откуда мне знать? Может, тоже какие-нибудь там планики, чертежики, карты какие-нибудь, а?
Карвовский с ужасом взглянул в совершенно трезвые глаза коменданта и сам сразу отрезвел, словно на него ведро воды вылили.
- Вы с ума сошли?!
- Нет. Хотя почему бы мне и не сойти с ума? Странно… А вам нечего обижаться… Известно… Если министры, генералы, так почему бы и вам?.. Можно и вам! Подзаработать что-нибудь впридачу к своей рыбке. Раз продавали Краков, Познань, Варшаву - почему бы и вам не продать хоть… Паленчицы?
Он стоял, опершись на стол и слегка покачиваясь.
- Только что́ за них дадут, за Паленчицы? Дыра, безнадежная дыра…
- Вы меня оскорбляете, - задыхаясь, выдавил из себя инженер.
Сикора закачался сильнее; казалось, вот-вот он рухнет на залитый водкой стол.
- Оскорбляете… Подумаешь, какой-то пьяница!.. Слабая голова у вас, пан Карвовский. А жаль, можно было бы как-нибудь выпить… Ишь, обижается… Гнида вы, пан Карвовский, паршивая вошь… И убирайтесь-ка вы отсюда!
Он пытался вылезть из-за стола. Брови его грозно хмурились. Карвовский вскочил, дрожащими руками оправляя на себе костюм.
- Ну, я сказал - убираться!.. Дела у меня есть тут разные… Срочные дела. Понятно? Не терпящие отлагательства… Ну, живо!
Инженер поспешно отступал к двери, не сводя глаз с Сикоры. Протянул руку за спину, нащупывая дверную ручку.
- Боишься? Ничего, не бойся. Я-то тебе ничего не сделаю. Это уж кто-нибудь другой из тебя кишки выпустит, не я… Все кишки, господин инженер.
Он язвительно улыбнулся. Карвовский бросился в дверь и с грохотом захлопнул за собой. Сикора вернулся к столу, налил еще рюмку, поднял, взглянул на свет.
- Ну, будем здоровы! - сказал он себе радостным, бодрым голосом. Поставил рюмку на стол и направился в другую комнату.
- Зоська! Ты что, спишь уже?
- Поздно! - нехотя пробормотала она, повернувшись на кровати. Сквозь полуоткрытую дверь из соседней комнаты сюда падала полоса света. Глаза коменданта постепенно освоились с полумраком.
- Слушай-ка, Зося…
Она приподнялась на локте.
- Шел бы ты лучше спать! Опять напился…
- Пью, так на свои. Понятно? Но я не об этом хотел…
Он провел рукой по лбу. Жена с беспокойством смотрела на него. Он подошел к кровати и грузно опустился на самый край.
- Вот что, Зося…
Ее поразила неожиданно мягкая интонация в голосе мужа, но тут же в лицо ей пахнуло невыносимым смрадом водки. Она отодвинулась к стене.
- Иди спать, - сказала она сурово. - Поговорим, когда проспишься.
- Когда просплюсь. Ну что ж, может, ты и права, Зося, - когда просплюсь.
Он поднялся и отошел к своей кровати. Зося натянула одеяло на голову и моментально уснула тяжелым, душным сном.
Сикора сидел на своей кровати, свесив голову. Ему что-то чудилось, в голове проносились какие-то мысли. Он было решил вернуться к столу, - там еще что-то осталось на дне бутылки, можно допить. Но раздумал. Закрыл лицо руками и так и остался сидеть.
Кругом было тихо, и в этой тишине отчетливо слышалось ровное, глубокое дыхание женщины. Сикора кашлянул. Она не шевельнулась. Он осторожно встал, прошел на цыпочках в соседнюю комнату. Сапоги у него скрипели, но Зося спала крепко.
С минуту он постоял у окна. Небо было усеяно звездами. Они горели, искрились во мраке. Далеко на горизонте небо розовело, словно там занималась ранняя, робкая заря. Но было лишь около полуночи, - это где-то далеко горели деревни. Сикора попытался было определить, где это, но тотчас оставил эту попытку. В голове у него все перепуталось - в которой стороне Синицы, в которой Ольшины.
Он подошел к шкафу, поставил лампу на пол. Потом вытащил парадный мундир и, сняв с себя будничную форму, стал его натягивать, медленно, осторожно, не попадая в брюки, в рукава. Достал из ящика коробочку, вынул орден и, глядя в зеркало, пристегнул его не с той стороны. Долго смотрел на себя в зеркало, но тот, в парадном мундире, то приближался, то удалялся, словно в клубах тумана. Сикора махнул рукой, взял лампу и на цыпочках пошел в другую комнату. Он остановился у кровати. Зося спала. Одеяло спустилось, на смятой подушке вырисовывались белые, пухлые плечи. Пряди волос рассыпались, она ровно дышала полуоткрытым ртом, и что-то детски-беззащитное было в ее лице. У Сикоры дрогнули губы. Он поставил лампу на стол так, чтобы свет не падал на лицо спящей. Постоял минутку, потом прицелился ей в висок. Приставляя револьвер, он увидел еще тоненькие голубоватые жилки на белой коже и нажал спуск. На секунду она открыла глаза, огромные в это мгновение, круглые, как у совы. Он выстрелил еще раз. Она не шелохнулась, только как-то опустилась, как будто глубже ушла в постель. Сикора осторожно, кончиками пальцев, погладил белую руку, лежащую на одеяле. Внимательно осмотрел револьвер и сунул в рот дуло. Он почувствовал неприятный вкус не то дыма, не то железа. Нажал спуск раз, потом, совершенно уже автоматически, другой. Все загудело, зазвенело в ужасающем, непонятном грохоте, наполнившем весь мир.
Когда Карвовский узнал о смерти Сикоры, он совсем растерялся.
- Ничего не понимаю, ничего не понимаю, - повторял он жене. - Подумай, ведь я же был у него как раз в тот вечер… Мне и в голову не пришло. Болтал разное, ну - как всегда, когда пьян. Но чтобы такое… Что только творится, что творится! Страшное дело…
Он пошел в местечко разузнать что-нибудь. Но никто ничего не говорил; люди затаились. Инженер убедился, что он остался один. Немногочисленные служащие уже давно уехали, а с тех пор как опустела паленчицкая комендатура, не с кем было слово сказать.
- Иди к Сюлиму, евреи всегда все знают, - посоветовала жена, и инженер послушался.
Сюлим даже привскочил, когда скрипнула дверь лавки.
- Ну, как дела, Сюлим?
- Да как? Ни то ни се…
Карвовский присел на табуретку и осмотрелся. В прохладной лавчонке пахло цикорием и пылью, но полки стояли пустые. Пусты были и банки из-под ландрина, только на дне осталось немного цветных крошек.
- Как торговля?
Старый еврей пожал плечами.
- Торговля? Какая может быть торговля? Разве можно где-нибудь купить товар? Что было - продали, ну и конец.
- Так что же будет?
- А я знаю, что будет? Это уж вам скорей, господин инженер, знать. А мне откуда?
- Все-таки вы много народу видите, встречаете людей…
- Людей? Каких людей? - испугался еврей. - Разве теперь кто-нибудь знает что? Никто ничего не знает.
- Армии не видать, ничего не известно…
- Какая армия? Уже нет никакой армии, капут! Тут солдаты проходили, я им папиросы последние отдал… Нет никакой армии…
- А… те, немцы?
Еврей испуганно оглянулся.
- Те - боже упаси…
Он на цыпочках подошел к двери на улицу, приоткрыл ее, выглянул, потом опять старательно закрыл. Карвовский тревожно следил за его движениями. Еврей на цыпочках подошел к инженеру и наклонился бородатым лицом к его уху.
- Не может быть! - вскочил Карвовский.
Сюлим пожал плечами.
- А я знаю? Ничего я не знаю. Вы спрашиваете, что говорят, вот я вам сказал, что говорят…
- Кто говорит?
- Я знаю?.. Мужики говорят. Разные люди говорят. В деревне говорят.
- Этого не может быть! Это неправда! - лихорадочно повторял инженер.
- Я ничего не знаю… Разве я что говорю? Я ничего не говорю! Слышал, и все… А вы там как хотите… Может так, а может не так…
Карвовский, выходя, как пьяный, споткнулся на пороге. Сюлим двинулся за ним и с порога лавки посмотрел вслед инженеру с едва заметной, тонувшей в седой бороде усмешкой.
Инженер шел, как оглушенный, махнул рукой. "Нет, это невозможно! Мало ли слухов было за это время? Самых диких, невероятных слухов?"
У него мелькнула мысль, что эти дикие, невероятные слухи, в общем, потом подтверждались, - но он отогнал ее.
Дома его с нетерпением ждала жена.
- Ну, что?
- Э, ничего, - презрительно махнул он рукой. - Разные слухи, больше ничего.
Несмотря на ее расспросы, он не сказал ей, что это за слухи. Но целый день ходил встревоженный, а после обеда сел на велосипед и поехал в Синицы. Вернулся он оттуда бледный и полный решимости.
- Марыся, укладывай вещи.
Она не поняла.
- Какие вещи?
- Не слышишь разве? Наши вещи! Только не слишком много. Самое необходимое.
Она стояла, опустив руки и разинув рот.
- Что случилось?
Он отчаянно рванул себя за волосы.
- Большевики перешли границу. Вот что случилось.
- Боль-ше-ви-ки?
- Именно. Только этого нам и не хватало. Надо выезжать, немедленно выезжать! И так неизвестно, успеем ли. Укладывай вещи. Я пойду искать лошадей.
Он оставил ее растерянно стоящей посреди комнаты. Переговоры по поводу лошадей были долгие и мучительные. Прежде всего никто не хотел брать денег. Ни под каким видом.
- Что вы даете? - ожесточенно ругался кудрявый Борух, владелец всех извозчичьих лошадей в местечке. - Это же никому не нужно.
- А что вам еще давать? Деньги даю, не торгуюсь, а вы…
- Это деньги? - презрительно поморщился Борух. - Это, может, и были деньги. А теперь это бумажки и больше ничего. Это никакие не деньги. Есть у вас доллары - тогда другой разговор. А без долларов ничего не выйдет.
Карвовский затрясся от бешенства.
- Дьяволы! Долларов им захотелось!
Борух развел руками.