- Что будешь делать? Такое время. Вы вот на меня сердитесь, господин инженер, а чем я виноват? На эти бумажки никто и смотреть не захочет. Доллары - другое дело. И что вы хотите? Вы хотите иметь хорошую бричку, и коней как следует, и кучера… Товар вы хотите иметь первый сорт?
- Конечно, если вы мне подсунете клячу, которая и километра не пробежит…
- Кто тут говорит о кляче? - обиделся Борух. - Я клиентов десять лет обслуживаю и, слава богу, хорошо обслуживаю. Вы-таки будете довольны, господин инженер. Но только и вы должны дать, что имеет цену, а не бумажки. Картинки на этих бумажках красивые, но кто даст за них бричку с лошадьми?
- А, черт бы вас побрал! Ладно, пусть будут доллары!
Борух обрадовался.
- Я знал, я так и знал, что господин инженер умный человек, только немножко горячий… Теперь другой разговор…
Этот другой разговор продолжался добрых два часа. Торговались с ожесточением. С Карвовского лился пот.
- Вы меня разорить хотите!
- Господин инженер шутит. Зачем разорять? Теперь такое время, что если человеку не заплатишь, так он с места не двинется, да и зачем ему? Время опасное… А у господина инженера есть чем заплатить…
- Вы, Борух, в моем кошельке не считайте.
- А я разве считаю? Боже меня упаси считать, я ничего не считаю. А только, я думаю, это окупится. Сейчас вам кажется, что дорого, а все равно окупится… Потому, что в случае чего… Тогда все заберут, разве не так?
Карвовский махнул рукой и уступил. У него уже не осталось сил продолжать этот разговор. И ему все чудилось, что время летит с невероятной быстротой, несется, как безумное, мчится вперед. Первый раз в жизни он ощущал этот бег времени, словно стоял среди быстрого потока, который стремительно рвался вперед, а он, инженер Карвовский, торчал на месте, вместо того чтобы мчаться, нестись, лететь вместе с уходящим временем, быстрее этих уходящих часов…
- Если бы еще два-три дня назад, тогда, господин инженер, сами понимаете, совсем другой разговор. Но теперь, когда уже все знают…
Он галопом летел домой. Заплаканная инженерша сидела у окна.
- Ты что? Вещи уложены?
Она снова разразилась слезами.
- Я не знаю… Ничего не знаю… Ты сказал, чтобы поменьше вещей… Все так нужно…
Посреди комнаты стояли два больших чемодана. Пинком ноги он откинул крышку. На дне лежало несколько пестрых тряпок, углом вверх торчала рамка от акварели, лежал пузатый полесский кувшин из черной глины.
- Ты что, с ума сошла? Самое необходимое, я тебе сказал!
Он схватил акварель и с размаху швырнул на пол. Зазвенело стекло. Карвовская быстро подняла руки и закрыла ими раскрывшийся в крике рот.
- Сапоги давай! Шубу! Мои новые спортивные брюки! Прочь это! - заорал он, когда она подала ему диванную вышитую подушку. Она в испуге попятилась и стала дрожащими руками вынимать из шкафа требуемые вещи.
- Скорей, вон ту коробку! Переодевайся! В этих тряпках ты не поедешь. Свитер, вон те башмаки, мою куртку! Да пошевеливайся. У нас земля под ногами горит. Надевай спортивную блузу… Так!
Он торопливо укладывался, торопливо захлопнул крышку чемодана. Карвовская растерянно металась по комнате.
- Чего ты мечешься? Где мои высокие сапоги? О, черт, высокие, говорю, высокие! Вот он уже подъехал, а мы…
Действительно, за окном затарахтели колеса старой, видавшей виды брички. Карвовский вылетел с чемоданами.
- Это и есть ваша замечательная бричка?
- А что вы хотите от этой брички? - возмутился словно выросший из-под земли Борух. - Бричка крепкая.
- Мусор возить… - проворчал инженер, запихивая чемоданы под сиденье.
- Хорошая бричка! И ей не обязательно надо быть красивой… Теперь не такое время, чтобы о красоте думать.
Карвовский пожал плечами. Он бросил в бричку плед, нащупал в кармане револьвер и помог усесться тихонько всхлипывающей жене.
- А ты не реви! Пока еще нечего. Может, все еще уладится.
Бричка затарахтела по единственной паленчицкой улице, замощенной булыжником. Карвовская судорожно вцепилась пальцами в сиденье, испуганно глядя в пространство.
- А ты поезжай, поезжай скорей, лошадей жалеть нечего.
- Но-о! - бодро крикнул с козел подросток-еврей, и лошади двинулись крупной рысью; клубы пыли поднялись с мягкой дороги.
- Какой дорогой поедешь?
- Через Ольшины, Влуки - так будет лучше всего, - весело крикнул через плечо возница.
Карвовский погрузился в размышления. Осенний улов во всяком случае пропал. Но затем он вдруг осознал, что пропало кое-что поважнее осеннего улова, и подавил холодную дрожь, пробравшую его при воспоминании о размозженной голове Сикоры.
- Но-о!
Бричка затарахтела по мостику. Инженер смотрел с высоты сиденья на широкое, просторное море тростника, убегающее к невидимой отсюда реке. Ближе толпились кусты, на барбарисе висели ярко-красные, как капельки крови, продолговатые ягоды. Листья золотились, краснели, хотя всюду еще преобладала чистая зелень. Пахло нагретой солнцем травой. Инженер вдруг тревожно взглянул вверх. Правда, уже несколько дней было совершенно тихо, но черт его знает, как раз сейчас и может случиться…
Но чистое и мирное небо не омрачала ни одна тучка, ни одно облако. Не слышно было ни звука, кроме свиристения сверчков и жужжания насекомых. Он легко вздохнул и вдруг ободрился. Ему стало жаль жену, на которую он безжалостно орал с самого утра. Он обнял ее за плечи.
- Ты не сердись, Марыся, я был совершенно вне себя от волнения. Прости меня.
Она понимающе кивнула головой.
- Видишь ли, время такое, что впору с ума сойти. Но думаю, что мы как-нибудь выпутаемся. Посидим немного в Румынии, а там видно будет. Может, куда-нибудь дальше. А может, и обратно. Посмотрим.
Она внимательно слушала, не отвечая ему, и прикрывала рот шарфом, так как вокруг клубилась пыль, поднимаемая лошадиными копытами. Пыль белой мукой оседала на волосах, противно скрипела на зубах. Инженер расстегнул куртку - слишком тепло оделся по такой погоде. Сентябрь, а жарит, как в июле.
Вдали зачернелись крыши Ольшин, и бричка снова стала сильно подпрыгивать по проселку.
- За Ольшинами будет лучше, - утешал Карвовский жену, которая судорожно хваталась за сидение. - А потом на шоссе уж совсем гладко.
- Трактом поедем - только держись! - весело крикнул с козел возница. Карвовский подумал, что надо будет дать ему что-нибудь, сверх условленного с Борухом. Парень ехал лихо.
Зачернела одна хата, другая. Карвовский враждебно поглядывал на тростниковые крыши. Перед хатами играли в пыли дети.
- Погоняй! - сказал он парню. Но в эту минуту из хаты вышел старик Макар. Прикрыв ладонью глаза, он поглядел на бричку.
- Эй, вы там, стой!
- Что?! Погоняй живей! - крикнул Карвовский, но возница уже натянул вожжи. Старик крестьянин положил темную, сожженную солнцем руку на край брички. И сразу, неизвестно откуда, высыпал народ и обступил бричку густой толпой.
- Погоняй! - еще раз крикнул инженер, но паренек пожал плечами.
- Людей давить, что ли?
Макар сильнее оперся на крыло брички.
- Что-то больно заспешил господин инженер…
- Да, спешу! - дерзко бросил Карвовский, глядя прямо в колючие серые глаза.
- Куда же это так срочно? - спросил молодой насмешливый голос.
Карвовский невольно обернулся.
- А, это ты, Совюк… А тебе что за дело, куда я спешу?
- Мне что? Так спрашиваю…
- Расступитесь, люди добрые, мне ехать надо, - сдерживая себя, ласково сказал инженер.
- Куда это? - жестко, хмуро спросил Павел, и сидящие в бричке услышали в его голосе угрозу.
- Куда мне надо, туда и еду, - сухо отрезал Карвовский.
Но Павел покачал головой.
- И жену господин инженер с собой забрали, и чемоданы, вижу, есть… Видать, в дальнюю дорогу собрались.
- Не ваше дело!
- А может, и наше… Может, и наше… Раньше господин инженер с ольшинцами толковал, а вот теперь и нам охота потолковать с господином инженером.
- Не о чем мне с вами разговаривать.
- А у нас есть о чем поговорить, - сказал Макар, и в толпе раздался ропот:
- Об озере хотелось бы потолковать!
- Об уловах, о рыбе!
- О гнилых сетях!
- О том, как мы на господина инженера работаем.
- Об Иванчуке…
Карвовский побагровел.
- Да что вы мне тут будете рассказывать! Трогай! - крикнул он съежившемуся на козлах пареньку.
Макар положил руку на вожжи.
- А он не поедет. Господин инженер захватили, что удалось - наш пот и кровь, наш труд, - и теперь все это куда-то хочет увезти. Так, что ли?
Карвовский выхватил из кармана револьвер. Но прежде чем он успел взвести курок, из толпы грянул выстрел, и инженер, широко раскинув руки, упал из брички. Карвовская пискнула нечеловеческим, птичьим голосом.
- Так, - глухо сказал Макар. - Вот и конец.
Совюк стоял с пистолетом в руке. Карвовская пискнула еще раз. Ее душила нервная икота.
- А ты не кричи. Ничего мы тебе не сделаем. Ему так и следовало, а ты поезжай, куда хочешь. У нас против тебя ничего нет.
Она, не понимая, что ей говорят, смотрела на них безумными глазами. Макар обратился к пареньку на козлах:
- Куда это они?
- Известно куда… К румынской границе…
- Ну и поезжай, куда едешь.
Макар наклонился к трупу и ощупал карманы. Вынул из-за пазухи убитого большой кожаный бумажник, открыл его. Он был набит банкнотами.
- Это ты себе возьми.
Карвовская, ничего не понимая, держала в руках поданный предмет. Деньги выпирали из набитого бумажника. Глаза крестьянина равнодушно смотрели на это непонятное, огромное богатство.
- Закрыть надо, растеряются, - сказал Макар. Но Карвовская смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Он взял из ее рук бумажник, тщательно закрыл его и вложил в сумочку, которую она держала в руках.
- Ну, трогай!
Паренек хлестнул лошадей. В траве возле дороги лежало тело Карвовского, неестественно съежившееся, словно это был комок смятой одежды.
Клубы пыли поднялись на дороге. Бричка быстро удалялась.
- Ну, ребята, давайте похороним его, - распорядился староста.
- Похоронить, конечно, надо бы…
Народ медленно расходился по домам, останавливаясь и переговариваясь.
Паручиха была на всех в страшной обиде.
- Вот дурость-то! Такие деньги! И откуда эти деньги? Все наш пот, наша кровь… Взял да все дамочке в сумку и поклал…
- А что ему было делать?
- Как что? Разделить, чтобы всему народу…
- Вам бы все равно немного досталось, - ехидно заметила Параска, - вы рыбу не ловите, вас он не грабил.
- Разве я о себе? Глядите-ка! Я о людях говорю…
- Что-то никто, кроме вас, не обижается, одна вы.
Паручиха пожала плечами.
- Макару охота из себя барина корчить…
- Мы не разбойники, чтобы людей по дорогам грабить, - сурово сказал Макар. - Надо было задержать, пока те не придут, а тогда суд устроить. Суд мог и деньги забрать. Но раз уж так вышло…
- Что ж, мне надо было ждать, когда он в вас выстрелит? - забеспокоился Данила Совюк.
- Никто и не говорит. Все было по справедливости. Раз он хотел стрелять, и мы имеем полное право в него стрелять.
- Люди добрые… Как лежит-то, - вздохнула какая-то баба.
Павел пожал плечами.
- Жалеть нечего. Собаке собачья смерть. Грабитель был, живьем шкуру драл с народа. Как знать, может, останься он в живых, ему бы еще хуже пришлось…
- Тогда не надо было и его бабу отпускать, - упорствовала Паручиха.
- Что там еще с бабой возиться? Пусть едет на все четыре стороны. Может, и доедет куда.
- Правильно, на что нам тут такие?
Хмелянчук узнал о событии к вечеру и задами пробрался к попу.
- Плохо дело! Убили человека среди бела дня на большой дороге - и ничего.
Поп вытаращил глаза.
- Что такое? Кого убили? Кто?
- Да мужики… Инженера Карвовского.
У попа ноги подкосились. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он тяжело опустился на стул.
- Господи боже, почему, за что? Господи…
- А что ж, узнали про то самое, вот и начинают свои порядки заводить.
- И где же это?
- А у нас, возле Макаровой хаты. Он, видно, в Румынию бежать собирался. Застрелили.
Поп, держась за сердце, с трудом ловил ртом воздух. Капельки пота стекали уже со лба на нос, одна повисла на самом кончике. Он стер ее и стал машинально водить руками по плечам, по коленям, словно желая убедиться, что он еще жив. И это немного успокоило его. Первая мысль, которая у него мелькнула после внезапного испуга, была о том, что нужно взять себя в руки. Конечно, Хмелянчук как будто и свой человек, но никогда нельзя знать. Нельзя выдавать свой страх. Поп покачал головой, подавляя дрожь в голосе.
- Так… Ну и что?
- А ничего. Убили и спокойно разошлись по домам.
Поп горько вздохнул.
- Начинается… Конечно, чего ж другого ожидать?.. Почуяли, что свои недалеко.
Хмелянчук переступал с ноги на ногу.
- Что же теперь будет?
- Да чему ж быть? Ничего другого не остается, как сидеть и ждать. Все в руце божьей. Как он захочет, так и будет. От десницы господней не уйти…
- Батюшка, а может, лучше бы?..
- Что лучше? Нет, я отсюда никуда не пойду, не пойду я… Будь, что будет…
Он тяжело вздохнул и отер пальцы о засаленную рясу.
Хмелянчук нерешительно протянул:
- Все-таки страшно…
- Чего бояться? - тоскливо сказал поп. - Все в руце божией… Может, и неправда еще, что идут?
Хмелянчук только рукой махнул.
- Куда там! Они уж и бумажки кидали с самолетов. Идут. Вот-вот здесь будут…
Глава III
В Порудах строили арку из обтесанных сосновых бревен. Впервые люди смело отправились в лес, лесников не видно было, лес стоял без хозяина - приходи и бери. Сосенки попались невысокие, стройные, в самый раз. Девушки увили арку зелеными гирляндами, украсили букетами осенних красных георгин. Собрались толпы народу - и не только из Поруд, - пришли посмотреть и из соседних деревень, стоящих в стороне от большой дороги.
- Ничего арка, - говорили они, отступая на несколько шагов и прищуриваясь, чтобы посмотреть, как она выглядит с дороги.
- Что ж, ничего. Как полагается!
Много не разговаривали. Все еще чувствовали себя как-то неуверенно, словно над ними еще тяготела паленчицкая комендатура, хотя там уже не было ни коменданта Сикоры, ни его подчиненных. Народ стоял на краю дороги, перед своей аркой.
- Как знать, может, и сегодня?..
Работа по хозяйству сегодня не спорилась. Все стояли, глядя в ту сторону, куда уходила дорога. Часы шли, а ничего не было видно.
- Вот что, люди добрые, так у нас ничего не выйдет, - сказал староста Паранюк. - Простоим здесь, а это, может, еще и не сегодня и не завтра будет. Нужно мальчишек поставить, пусть сторожат.
Охотников нашлось много.
- Мы хоть ночь здесь переночуем, возле арки. Вдруг ночью начнется?
- Чуть что, бегите к школе и бейте в рельс!
- Как на пожар? - обрадовались мальчишки.
Староста кивнул головой.
- Как на пожар. Только еще крепче.
Счастливые, они уселись на краю придорожной канавы, глядя на пустынную белую дорогу. Крестьяне неохотно расходились по домам. Но теперь уж не отговоришься тем, что нужно целый день простоять на дороге, - иначе прозеваешь. Расходились медленно и нехотя брались за работу. Кто колол дрова, кое-кто вспомнил, что надо бы подмести двор. Нельзя же иначе! Раз есть арка, пусть и вокруг хаты будет по-праздничному. Но при этом все поминутно прислушивались.
Больше всех волновалась старая Ковалюк:
- Тоже еще посадили сторожей… Молодое - оно дурное. Заболтаются, а то и проспят. Что тогда будет?
- Ничего, ничего, бабушка, мальчонки и не думают о сне, так глаза и таращат.
Медленно тянулся день, золотой, согретый солнцем, как все эти сентябрьские дни. Ни тучки, ни облака. Проходил час за часом, а сигнала так и не было слышно.
- Может, сказки? - усомнился было кто-то. Но на него все закричали:
- Глупости болтаешь! Тебе кажется, что от границы - только прыгнуть! Идут себе, наверно, потихоньку, вот и все.
- Может, и так…
Золотой день тянулся, как клей. Прошла и ночь, звездная, пахнущая осенними листьями. Ранним утром народ снова потянулся к арке. Мальчишки сидели съежившись, мокрые от тумана, который по вечерам росой оседал на луга.
- Ну, как дела?
- Да ничего. Сторожим.
- И ничего не видать?
- Пока ничего.
Люди покачали головами и снова разошлись по домам.
Лишь поздно вечером, когда уже забелел поднявшийся с озера туман, когда все уже думали, что вот и еще день прошел в напрасном ожидании, вдруг загудел, зазвенел рельс возле школы.
Каждый, поспешно бросив все дела, бегом устремлялся на дорогу. Скрипели открытые ворота, темнели раскрытые настежь двери. Вмиг опустела деревня. Торопливо, боясь не поспеть, ковыляли старики.
Но все успели.
- Ну, что там?
- Идут! Слышно!
- Тише!
Толпа сразу утихла. И вот среди молчания, сквозь стрекотание сверчков, сквозь далекое лягушечье пение донесся другой звук - далекого, далекого топота.
- Видать, кавалерия впереди идет…
- Кавалерия. Лошади топочут!..
- Что-то мало их…
- Передовые, наверно. В разведку послали.
Разговаривали шепотом, наклоняясь друг к другу. На лицах застыло суровое, сосредоточенное выражение. Староста оглядел людей.
- Ну, стало быть, так. Становитесь по обеим сторонам дороги, ровно. На дорогу не выпирать. Зажечь смоляки, а то никого не увидишь. Есть смоляки?
- Ну, как же? Вы же десять раз говорили, - возмутился кто-то из крестьян.
- Ну, значит, так. По два человека со смоляками у арки. Сейчас зажигайте по одному здесь, на дороге.
Затрещали пучки смолистых щепок, привязанных к длинным палкам. Ночь вокруг сразу сгустилась. На лица упал красный отсвет, из темноты вынырнула ярко освещенная арка. Замелькали тени.
Топот на дороге рос, приближался. Всадники как будто приостановились на мгновение.
- Должно быть, увидели огни.
- Не знают, что оно такое.
- Вот, вот! Едут!
- Как же теперь? Скажет кто что или разом, всем народом?
- Э… Пусть староста скажет, полагается ему.
- Конечно. За всех нас и скажет.
Теперь уже громко зацокали подковы, зазвенела сбруя, слышен был даже скрип седел. Староста выступил вперед из толпы. Воцарилась мертвая тишина. Ни шепота, ни вздоха. Над ними проносилось высокое, долгожданное мгновение, расцветало в ночной тьме, сжимало горло слезами, охватывало дрожью руки, держащие пылающие смоляки.
И вот они появились. Вынырнули из мрака на красный и рыжий свет факелов.
- Аа-аах! - в один голос простонала толпа и замерла. Красные отблески факелов заиграли на пряжках поясов, на трензелях. Только шапки были знакомые и пояса знакомые - с орлами…