Расстраиваясь, Мэгги напрочь теряла чувство направления и потому сосредоточилась теперь, точно слепая, на пути, который ей предстояло пройти, – неуверенно касалась самшитовой ограды, дважды споткнулась, поднимаясь по ступенькам веранды. "Лапушка", – произнес за ее спиной Айра. Она пересекла прихожую, подошла к подножию лестницы. Положила на пол чемодан Фионы и опустилась на колени, чтобы открыть его запоры.
В чемодане обнаружились ночная рубашка из розовой хлопковой ткани, детская пижамная пара и короткие кружевные трусики – все это было не сложено, а скомкано, походило на отжатые кухонные мочалки. Под ними – косметичка на молнии, две стопки потрепанных книг с комиксами, с полдюжины женских журналов, коробка с костяшками домино и огромный, поблекший том с рассказами о лошадях. Без всего этого Фиона и Лерой могли легко обойтись. А то, без чего не могли, – сумочка Фионы и бейсбольная перчатка Лерой – исчезло вместе с ними.
Роясь в вещах (Айра молча стоял за ее спиной), Мэгги внезапно увидела свою жизнь как круг. Вечные повторения – и никакой надежды.
Глава 4
В доме престарелых был старик, который верил, что, едва попав на небо, он получит назад все, чего лишился в жизни. "О да, идея хорошая!" – сказала ему Мэгги, когда он рассказал ей об этом. Она полагала, что старик говорит о вещах неосязаемых – о юношеской энергии, например, или о способности молодых людей забывать про все на свете, увлекаться страстями. Но старик продолжал рассказывать, и она поняла, что у него на уме вещи вполне осязаемые. Прямо у жемчужных врат, сказал он, святой Петр вручит мне большой мешок и там будет все: красный свитер, который мама связала перед самой смертью и который он, когда учился в четвертом классе, забыл в автобусе – и с тех пор скучает по нему всей душой; совсем особенный карманный ножик, по злобе заброшенный его старшим братом в кукурузное поле; колечко с бриллиантом, которое его первая возлюбленная не вернула, после того как разорвала помолвку и сбежала с сыном священника.
Мэгги тогда задумалась – а что она найдет в своем мешке? Засунутые куда-то пудреницы, осиротевшие сережки, зонтики, которые она теряла, не заметив того, а через несколько недель или месяцев вспоминала о них: "Разве у меня не было?.." или "А куда подевался мой?.." Вещи, которые она раздавала не задумываясь, а после проникалась желанием вернуть их, – к примеру, те юбки 1950-х, которые она пожертвовала "Доброй воле", а теперь их длина снова вошла в моду. И она еще раз сказала старику: "О, да", но с чуть меньшей уверенностью, потому что собственные потери вроде бы не огорчали ее так сильно, как старика – его.
Впрочем, сейчас (раскладывая куски жареной курицы по пластиковым коробочкам, которые Айра будет брать с собой в мастерскую) она думала о том, что ее мешок окажется все же набитым посильнее. Она вспомнила зеленое платье, которое вдруг ужасно понравилось Натали, жене ее брата Джоша. Мэгги сказала ей: "Бери, оно идет к твоим глазам", это была чистая правда, и она радовалась, что Натали взяла платье, Мэгги любила ее как сестру. Но после Джош и Натали развелись, Натали куда-то уехала и не стала звонить и писать, как будто она развелась и с ней, и теперь Мэгги хотелось вернуть платье. Оно так и струилось при ходьбе! Одно из тех платьев, в которых можно пойти куда угодно, они на любой случай годятся.
А еще ей хотелось вернуть котенка, Пушинку, которого Айра подарил ей (самый первый подарок!) в пору ухаживания. Такая была веселая, озорная кошечка, она все время сражалась острыми, как иголки, зубками и мягкими серыми лапками с воображаемыми врагами, Мэгги и Айра могли играть с ней часами. Но Мэгги ненароком убила бедняжку, когда включила мамину сушильную машину, не проверив, что у нее внутри, – стала потом вынимать одежду, а там она, обмякшая, вонючая, словно бескостная, точно настоящая пушинка. Как же Мэгги плакала, остановиться не могла. После у нее были и другие кошечки – Люси, Честер, Тыквик, – но сейчас Мэгги вдруг страшно захотелось вернуть Пушинку. Конечно, святой Петр разрешит поместить в ее мешок животных, ведь так? А поместит ли он туда всех тощих, нисколько не приставучих собак Малтрени-стрит, беспородных дворняг, под далекий лай которых она засыпала в каждую ночь детства? Поместит хомячка детей, который годы назад неустанно метался по своей проволочной тюрьме, и Мэгги из жалости выпустила его, а Тыквик поймал да и съел?
И тот банальный брелок для ключей, который у нее был, вращающийся на оси металлический диск, на одной его стороне было вытиснено ЛЮБИТ, а на другой – НЕ ЛЮБИТ. Подарок Бориса Драмма. Когда Джесси получил водительские права, она сентиментально отдала брелок ему. Везла Джесси домой после экзамена и опустила брелок в его ладонь, но, к сожалению, забыла выключить двигатель, и, когда вылезла из машины, та поехала. "Отлично, ма", – сказал Джесси и потянулся к ручке тормоза, и что-то в его надменном веселье заставило Мэгги впервые увидеть в нем мужчину. Ныне Джесси носит ключи в чехольчике из змеиной, полагала она, кожи. А ей хотелось бы, чтобы тот брелок вернулся к ней, она даже чувствовала его пальцами – легкий дешевый металл, рельефные буквы – и помнила, как покручивала его, разговаривая с Борисом. Любит – не любит. И снова увидела Бориса, выскочившего перед автомобилем, когда она училась тормозить. Господи, да он только одно и пытался сказать: "Я здесь! Удели мне немного внимания!"
А еще у нее были такие прозрачные коричневые бусы, похожие на темный янтарь. Антикварная пластмасса, сказала продавщица комиссионного магазина. Пожалуй, тут есть логическое противоречие, но Мэгги эти бусы очень любила. Как и Дэйзи, в детстве она часто брала их поносить, вместе с парой туфелек Мэгги на высоких каблуках, и в конце концов потеряла в переулке за домом. Порвала скакалкой, через которую прыгала, и вернулась домой в слезах, потому что бусы просто исчезли. Они-то уж точно в тот мешок попадут. А заодно и летний вечер, почему бы и нет, – пахнущие потом дети, светляки, теплые половицы веранды, к которым слегка прилипают кресла-качалки, звенящие в проулке голоса: "По-твоему, это удар?" и "Мисс Мэри Мак, Мак, Мак, вся одетая в черняк, няк, няк…"
Она поставила коробочки с курицей на полку холодильника – впереди всего остального, чтобы Айра их не проглядел, – и вообразила изумление святого Петра, увидевшего, что там вываливается из мешка: бутылочка ветра, коробочка свежего снега, смутное, освещенное луной облачко – из тех, что проплывали в небе, как дирижабли, когда Айра провожал ее домой с хоровых занятий.
Тарелки в сушилке уже высохли, Мэгги собрала их стопкой и перенесла в буфет. А потом наложила себе большую чашку мороженого. Нужно было все же купить шоколадную стружку, у сливочной помадки слишком бесцветный вкус. Поднялась по лестнице, черпая мороженое чайной ложкой. Остановилась у двери Дэйзи. Девочка стояла на коленях, запихивая книги в картонную коробку.
– Мороженого хочешь? – спросила Мэгги.
Дэйзи подняла на нее взгляд:
– Нет, спасибо.
– Ты на ужин всего одну куриную ножку съела.
– Я не голодна, – ответила Дэйзи и смела со лба локон. Одета она была в то, что брать с собой не собиралась, – обвислые джинсы, блузка с надорванной петлицей. Комната ее уже выглядела как нежилая, стоявшие прежде на полках безделушки были упакованы не одну неделю назад.
– А где же твои плюшевые зверушки? – спросила Мэгги.
– В чемодане.
– Мне казалось, ты хотела оставить их дома.
– Хотела, а потом передумала, – сказала Дэйзи.
За ужином она была такой тихой. Мэгги видела, что Дэйзи беспокоится о завтрашнем дне. Хотя она ничего об этом не говорила – вполне в ее духе. Все приходилось угадывать по косвенным признакам – по отсутствию аппетита, по решению взять с собой зверушек. Мэгги сказала:
– Ладно, голубчик, если потребуется помощь, позови меня.
– Спасибо, мам.
Мэгги прошла коридором в спальню, которую делила с Айрой. Он сидел, скрестив ноги, на кровати и раскладывал пасьянс. Туфли сняты, рукава рубашки закатаны.
– Ты не хочешь мороженого? – спросила Мэгги.
– Нет, спасибо.
– И мне бы его есть не стоило, – сказала она. – Но эти разъезды почему-то так тяжело мне даются. По-моему, всего лишь сидя в машине, я миллион калорий пережгла.
Впрочем, если верить зеркалу над столом, не пережгла – толстуха толстухой. Мэгги опустила мороженое на туалетный столик, наклонилась, чтобы осмотреть свое лицо, втянула щеки. Бесполезно. Она вздохнула и пошла в ванную комнату за ночной рубашкой.
– Айра, – позвала она оттуда, плитка на стенах откликнулась эхом. – Как по-твоему, Серина еще злится на нас?
Чтобы увидеть его ответ – он пожал плечами, – пришлось выглянуть в дверь.
– Я подумала – может, позвонить ей, узнать, как она, – сказала ему Мэгги, – но, боюсь, Серина бросит трубку.
Она расстегнула платье, стянула его через голову, кинула на крышку унитаза. Сняла туфли.
– Помнишь, как я помогла устроить ее мать в дом престарелых? В тот раз Серина со мной несколько месяцев разговаривать не желала, а когда я звонила, брякала трубкой об аппарат. Так было неприятно. Этот удар на другом конце линии. Я чувствовала себя какой-то маленькой девочкой. Как будто мы опять в третьем классе учились.
– А это потому, что она вела себя, как третьеклассница, – сказал Айра.
Мэгги вышла из ванной в одной комбинации, чтобы зачерпнуть еще ложку мороженого.
– Я даже не понимала, что с ней такое, – сказала она отражению Айры в зеркале. – Ну да, я ошиблась, но это была честная ошибка! Намерения у меня были самые лучшие! Я сказала ее матери: "Послушайте, хотите произвести впечатление на всех обитателей дома? И персоналу показать с самого начала, что вы не просто еще одна банальная старушка?" Это же Анита была! Она когда-то тореадорские красные брюки носила! Не могла же я позволить, чтобы ее там недооценивали, правда? Вот и сказала Серине, что ее примут только в субботу вечером, на Хэллоуин, и сшила ей на моей швейной машинке клоунский костюм, и съездила на Восточную авеню в этот, как его… Как он называется?
– Театральный магазин, – сказал Айра, выкладывая еще один ряд карт.
– В театральный магазин, за гримом. Откуда мне было знать, что костюмированный вечер в ту субботу отменили?
Она принесла мороженое к кровати, прислонила подушку к изголовью и поставила рядом чашку. Айра, наморщив лоб, разглядывал только что выложенные карты.
– Можно подумать, я нарочно выставила ее посмешищем, – продолжала Мэгги, – а ведь Серина так и решила.
Впрочем, в эти мгновения в голове у нее вертелась не Серина, но Анита: размалеванное лицо, пучки рыжих волос, треугольники, которые Мэгги нарисовала губной помадой под ее глазами, отчего они стали казаться неестественно яркими и даже полными слез, как у настоящего циркового клоуна. И ее дрожащий, как будто вдавленный подбородок, когда она сидела в инвалидной коляске и смотрела, как Мэгги уходит.
– Я тогда струсила, – внезапно сказала Мэгги, ставя чашку на кровать. – Надо было остаться, помочь Серине переодеть ее. Но я почувствовала себя такой дурой, поняла, что все испортила. Поэтому просто сказала: "Ну, пока!" – и ушла, а последним, что я видела, была Анита, которая сидела там в жутком парике, точно какая-нибудь… ни на что не похожая, пришибленная старческим маразмом, жалкая, а вокруг – нормально одетые люди.
– Ладно, милая, в конце концов она замечательно там прижилась, – сказал Айра. – К чему раздувать из этого целую историю?
– К тому, что ты не видел, как она выглядела, Айра. На ней же еще и тот корсет был, понимаешь? Ограничительный, без которого она уже не могла сидеть прямо. Клоунский костюм и корсет! Говорю тебе, я была полной дурой.
Мэгги надеялась, что Айра поспорит с ней и на этот счет, однако он всего лишь положил валета треф на даму.
– Не знаю, почему я морочу себя надеждой попасть на небеса, – сказала Мэгги.
Молчание.
– Так позвонить ей или нет?
– Кому?
– Серине, Айра. О ком мы с тобой разговариваем?
– Конечно, если тебе хочется.
– А вдруг она трубку бросит?
– Тогда вспомни, сколько ты сэкономишь на телефонном счете.
Мэгги скорчила ему гримасу, сняла с тумбочки телефон, поставила себе на колени. С минуту помешкала. Подняла трубку. Айра тактично склонился над картами и начал насвистывать. (Он всегда так уважительно относился к личным тайнам, хотя Мэгги по опыту знала, что и притворяясь поглощенной, ну, скажем, какой-то песней, можно подслушать очень многое.) Она набрала номер Серины – медленно, как будто это могло помочь ей в разговоре с подругой.
Телефонный аппарат Серины выдал два коротких звонка вместе одного длинного. Мэгги подумала, что это признак отсталости – вот что значит глухая провинция. "Брип-брип". "Брип-брип".
Голос Серины:
– Алло.
– Серина?
– Да?
– Это я.
– А, привет.
Может, она не поняла, кто такая эта "я". Мэгги откашлялась. Сказала:
– Это Мэгги.
– Привет, Мэгги.
Она успокоилась, прилегла на подушку, вытянула ноги. И сказала:
– Звоню, чтобы узнать, как ты.
– Очень хорошо! – ответила Серина. – Или, ну, не знаю. По правде сказать, не ахти. Хожу по дому из комнаты в комнату. Не могу усидеть на одном месте.
– Линда с тобой?
– Я ее выставила.
– За что?
– Она мне на нервы действовала.
– На нервы! Чем?
– Да то одним, то другим. Забыла. Они повезли меня обедать и… Вообще-то я отчасти сама была виновата. Нарочно все им назло делала. Ресторан мне не понравился, другие посетители показались невыносимыми. И я все думала, как хорошо побыть одной, чтобы весь дом был в моем распоряжении. Ну вот, теперь я дома, и уж больно здесь тихо. Как будто меня в вату завернули. Я как услышала, что телефон звонит, обрадовалась точно ненормальная.
– Жаль, что мы не живем поближе друг к другу, – сказала Мэгги.
– Мне теперь некому рассказывать о всяких мелочах, о фокусах водопровода, о том, что на кухне опять появились красные муравьи.
– Мне можешь рассказывать, – предложила Мэгги.
– Так это же не твои красные муравьи, понимаешь? Ну то есть мы не вместе от них страдаем.
– А, – промолвила Мэгги.
Наступила пауза.
Что там насвистывает Айра? Что-то с пластинки, которую Лерой ставила вечером, слова так и вертелись у Мэгги на кончике языка. Он собрал бубновые карты и переложил их к королю.
– Знаешь, – сказала Серина, – всякий раз, как Макс возвращался из деловой поездки, мы столько всего друг другу рассказывали. Он говорил и говорил, я говорила и говорила, и угадай, что происходило потом?
– Что?
– Мы с ним переругивались вдрызг.
Мэгги засмеялась.
– А после мирились и вместе отправлялись в постель, – сказала Серина. – Сумасшедшие, верно? А теперь я все думаю: если бы Макс сию минуту воскрес, мы бы опять поругались самым жутким образом?
– Пожалуй, да, поругались, – ответила Мэгги.
И попыталась представить, что это такое – знать, что Айру она видит на этой земле в последний раз. Наверное, ей было бы трудно поверить в это. Она несколько месяцев ожидала бы, что сейчас он придет к ней, как пришел на занятия хора в тот первый весенний день, тридцать лет назад.
– И вот еще что, Серина, – сказала она. – Я хочу извиниться за то, что произошло после похорон.
– Ой, да забудь.
– Нет, правда, мы потом так ужасно себя чувствовали, оба.
Оставалось надеяться, что Серина не слышит свиста Айры, который делал эти извинения какими-то неискренними. Лишь потом до меня и дошло, весело высвистывал он, как долог и странен был этот путь…
– Забудь. Не знаю, с чего я так раскипятилась, – сказала Серина. – Вдовья нервозность, что-то в этом роде. Полная дурь. Я уже вышла из возраста, когда можно бездумно разбрасываться друзьями, мне это не по карману.
– Ой, не говори так!
– То есть ты хочешь, чтобы я тебя отбросила?
– Нет, нет…
– Да я шучу, – сказала Серина. – Спасибо, что позвонила, Мэгги. Серьезно. Хорошо было услышать твой голос.
– Всегда готова, – сказала Мэгги.
– Ну, пока.
– Пока.
Серина положила трубку. А миг спустя то же сделала и Мэгги.
Мороженое было уже несъедобным. Супчик, а не мороженое. Да Мэгги и чувствовала себя переевшей. Она окинула свое тело взглядом – лифчик просто-напросто впивался в груди.
– Я слониха, – сказала она.
– Опять двадцать пять, – ответил Айра.
– Серьезно.
Он вглядывался в карты, постукивая себя указательным пальцем по верхней губе.
Ладно. Она встала, прошла, раздеваясь на ходу, в ванную комнату, сняла с крючка ночную рубашку. Надела ее через голову, дальше рубашка опала сама, свободная, прохладная, невесомая. "Вот так!" – сказала Мэгги. Из спальни в ванную тянулась дорожка из ее белья; Мэгги собрала его и сунула в плетеную корзину.
Временами, после особенно трудного дня, ее охватывало желание сжечь все, что она в тот день носила. Но сейчас, пока она пристраивала платье на плечики, ее посетила новая мысль. Она оглянулась на Айру. Отвела взгляд. Повесила платье в платяной шкаф, рядом с шелковой блузкой.
– Господи, – сказала она, снова повернувшись к нему, – какая все-таки дыра этот Картуил.
– Мм…
– Я уж и забыла, какая это дыра.
– Угу.
– И школа там наверняка дрянная.
Нет ответа.
– Как по-твоему, способна тамошняя школа дать хорошее образование?
– Не могу знать, – ответил Айра.
Мэгги плотно закрыла дверцу платяного шкафа и сказала:
– Зато я могу. Она, должно быть, на год от балтиморских отстает, а то и на два.
– А в Балтиморе школы, естественно, великолепные, – сказал Айра.
– Да уж получше, чем в Картуиле.
Он посмотрел на нее, приподнял бровь.
– Ну, скорее всего, – поправилась Мэгги.
Айра взял карту, положил ее на другую, но передумал и вернул назад.
– Мы вот что могли бы сделать, – сказала Мэгги. – Написать Фионе, спросить, что она думает насчет образования Лерой. Предложить устроить Лерой в здешнюю школу, и пусть она девять месяцев в году живет у нас.
– Нет, – ответил Айра.
– А то и двенадцать, если понадобится. Ты же знаешь, как дети привязываются к своим одноклассникам, ну и так далее. Может, ей и не захочется от нас уезжать.
– Посмотри на меня, Мэгги.
Она посмотрела, подбоченившись.
– Нет, – сказал он.
Она могла бы привести ему множество доводов, любых!
Но почему-то не стала. Опустила руки и отошла к окну.