Затем горбун вприпрыжку побежал туда, где лежали части аппарата, присел, начал вытаскивать какие-то детали, соединять их между собой, - видимо, собирал какой-то прибор. Он действовал так неловко и неумело, что невозможно было определить, что за аппарат он собирает.
- Ну что вы стоите сложа руки, помогите. - Он сказал это так язвительно, что я совсем растерялся и стал без разбора перебирать какие-то непонятные детали, вертеть их туда-сюда, класть друг на друга, но, пока я все это делал, аппарат сам собой собрался и превратился в нечто похожее на кинопроектор. - Привинтите патрон.
Я сделал это, и подготовка аппарата была закончена. На белом полотне над сценой появился сноп света. Стало ясно, что это был кинопроектор.
Некоторое время на полотне воспроизводились со страшным треском неясные пляшущие изображения, но вдруг появились выложенные из цветов слова:
КРАЙ СВЕТА
Это было название фильма. Вслед за ним я увидел пейзаж - ту самую песчаную равнину, раскинувшуюся в моей груди бесплодную пустыню. У меня закружилась голова, словно я глянул на дно водопада, и в страхе я обхватил руками живот.
Горбун начал петь - бессвязно, мотив примитивный, раздражающе казенный голос. Видимо, это пение было частью фильма, и ему, хочешь не хочешь, приходится петь, подумал я.
Видимо, это так, - если ты глянешь туда,
То, несомненно, увидишь дно водопада.Философ говорит:
- О-о, он слишком огромен,
Слишком огромен, но здесь он не так уж велик.Математик говорит:
- В самом деле, он чудовище дифференциального уравнения.Юрист говорит:
- Именно так, мы идеальная стена.
Суд больше не нужен, поспим.Преступник, иди, иди на край света.
Но иди осторожно,
Будь еще более одиноким, чем Робинзон Крузо.
Почему? Потому что там нет
Не только людей.
Но это лучше, чем смерть, так что молчи.
Здесь господствует смерть, перечеркнувшая смерть.
Но именно поэтому ты и должен идти.
Тот, у кого в груди край света,
Должен идти на край света.
- Ну как? - спросил горбун, оборачиваясь ко мне. - Это приглашение к путешествию. Слова и музыка мои.
Изо всех сил стараясь преодолеть головокружение, я ответил:
- Мне кажется, прекрасно.
Горбун сказал резким, злым голосом:
- Не надо подлизываться!
Я смутился и попытался сосредоточить свое внимание на экране. Немного странный фильм, подумал я. Сколько уже времени прошло, а кадр не меняется. Если бы кинопроектор так ужасно не трещал, я бы подумал, что это эпидиаскоп. Но я только что слышал песню горбуна и теперь терпеливо ждал, что же наконец произойдет в этом фильме, но прошло пять, десять минут, и я, согласно существующему в психологии закону кривой внимания, потерял к фильму всякий интерес.
Нет, подумал я, все-таки должно же в фильме что-то произойти, и не смог удержаться, чтобы не спросить - по возможности тихо:
- В чем дело? Что-нибудь испортилось?
Горбун даже не пошевелился.
- Ну что ж, благодарю за любезное внимание. - И тут же другим, резким голосом: - Болтовня ничего не смыслящего человека не может вывести меня из равновесия!
Про себя я твердо решил, что не скажу больше ни слова. Но прошло еще пять, десять минут, и я, глядя на застывший кадр, снова не смог удержаться, чтобы не спросить:
- Когда же, наконец, все это кончится?
Горбун ответил равнодушно:
- Как правило, после подобного вопроса фильм длится еще тридцать минут.
Сраженный его словами, я наклонился вперед, стараясь подавить зевоту, и тут увидел у себя под ногами огромную крысу, которая, взобравшись на мой ботинок, собиралась вонзить в него зубы. Я подскочил. Но, подскочив, вдруг обнаружил, что сделал это как-то странно. Не по своей воле - подпрыгнули сами ботинки.
Однако как следует обдумать случившееся времени не было. Звук был слишком громким, и я забеспокоился, как будет реагировать на него горбун. Но он оставался совершенно безучастным.
Интересное открытие, подумал я. Не исключено, что горбун - прекрасный специалист, превосходно разбирающийся в технике, - все звуки аппарата ему хорошо известны. Я тут же решил провести эксперимент. Громко застучал каблуками, следя за реакцией горбуна, и убедился в том, что и на этот раз никакой реакции не последовало.
Я встал и сделал несколько шагов. Потом, осмелев, начал ходить по комнате - мол, не обязан смотреть этот фильм, - в общем, попытался вернуть себе право критически относиться к происходящему. Однако настроить себя на такой лад я никак не мог. Не знаю почему, но все кончилось тем, что я снова уставился на пейзаж, изображенный на экране.
- Тридцать минут прошло, - облегченно вздохнул горбун.
Я тоже вздохнул с облегчением. Аппарат умолк. Падавший на экран свет, который теперь не проходил сквозь отснятую пленку, был девственно-чистый и яркий.
Я и опомниться не успел, как горбун взобрался на сцену и встал посередине. Кинопроектор на этот раз великолепно выполнял роль софита. Наклонив голову, чтобы слепящий свет не бил в глаза, горбун сказал безжизненным голосом:
- Начинаю лекцию. - И бросил на меня злобный взгляд. - Аплодисменты... Слышишь, аплодисменты!
Делать нечего, я зааплодировал, на душе у меня было мерзко.
- Еще, еще, - подстегивал меня горбун.
Пока я, стесняясь самого себя, без конца повторял эти дурацкие аплодисменты, мне удалось сообразить, зачем я должен аплодировать. По мере того как я аплодировал, спина горбуна распрямлялась и он рос на глазах.
Я непроизвольно стал аплодировать слабее, и горбун в волнении закричал:
- Нельзя этого делать, ни в коем случае не прекращайте!
Я про себя ответил ему: "Говори, говори, а я вот захочу и не стану аплодировать", но все же решил проявить великодушие, а когда вспомнил тон, каким горбун произнес: "Тридцать минут прошло", сказал себе: "Да, горбун тоже не принадлежит самому себе".
И зааплодировал еще активнее, причем мои аплодисменты не были менее естественными, чем раньше.
Горбун все рос и рос.
- Хватит, - сказал он. От горба не осталось и следа, он превратился в огромного двухметрового верзилу, даже голос у него стал другой, громкий и низкий.
- Итак, уважаемые слушатели, - начал выросший горбун, - идя навстречу вашему общему пожеланию, я хочу кратко высказать свою точку зрения по поводу края света. Вы имели возможность оценить только что просмотренный вами фильм, полный глубокого смысла. Но я весьма горд тем, что имею возможность с полной уверенностью утверждать: мой рассказ послужит вам наукой, имеющей еще более глубокий смысл. - Он закинул руки за спину и, может быть, для того, чтобы полностью уничтожить впечатление о себе как о недавнем горбуне, непомерно выпятил грудь. - То, о чем я хочу рассказать, относится к очень давним временам, иначе говоря, произошло задолго до того, как вы появились на свет. Тогда еще полагали, что Земля плоская, как доска, и покоится на четырех белых слонах. Край света толковался, естественно, как предельно удаленный район, проходящий по периметру плоской Земли. Однако сейчас, когда Земля воспринимается как шар, как вы все прекрасно знаете, положение изменилось коренным образом. Понятие края света приобрело значение прямо противоположное тому, которое содержится в этих словах. Дело в том, что, поскольку Земля - шар, край света, теснимый со всех сторон, в результате сократился до точки. Вы меня понимаете? Точнее говоря, край света для человека, думающего об этом, превратился в нечто, находящееся от него в непосредственной близости. Другими словами, для каждого собственная комната - край света, а стены - ограничивающий его горизонт. Современному путешественнику, современному Колумбу не нужен корабль, да-да, не нужен! Тот, кто собирается сегодня в путешествие, может отправиться в собственную комнату и неотрывно смотреть на стены.
Он умолк и скорчил гримасу. Но оттуда, где я находился, разобрать выражение его лица было невозможно. Читая свою лекцию, горбун все больше и больше выпячивал грудь, и в конце концов лицо его скрылось за ней - вот почему я не увидел выражения лица. Разумеется, поза, которую он принял, была дурацкой. Но меня это не особенно волновало. Слова горбуна меня несказанно обрадовали. Ведь теперь, когда меня охватила безысходная тоска от слов манекена, стоявшего у вывески магазина, - он сказал, что я должен немедленно отправиться на край света, - оказывается, что этот самый край света находится в моей комнате.
- Однако, - продолжал горбун, - необходимо обратить внимание на одну деталь, а именно - на чрезвычайно важное свойство, которое приобрел сейчас край света благодаря тому, что Земля - шар. Я говорю о полюсах. Вам ясно? Точнее, о связи между Северным и Южным полюсами. Край света, естественно, должен рассматриваться как диалектическое единство двух полюсов. Конкретно, комната каждого из вас может превратиться в истинный край света только путем обнаружения противостоящего ему полюса. Теперь можно сделать следующие выводы, имеющие философский смысл, а именно: тот, кто отправляется на край света, не просто беглец с этого света, одновременно он посланец, на которого возложена важнейшая миссия - связать два полюса... Или, другими словами, посланец, который сам себя посылает в качестве послания к самому себе!
Горбун напрягся и еще больше откинулся назад, отчего выгнулся сильнее, чем прежде, голова его почти касалась пола - ну точно акробат. Если бы существовало такое слово, его, думаю, можно было бы назвать брюхогорбуном.
- Итак, - повысил голос брюхогорбун, - в заключение я сообщу вам конкретный способ совершить путешествие на край света. Несмотря на то что край света приобрел новое свойство - наличие двух полюсов, - отправление на край света по-прежнему начинается с того, что путешественник неотрывно смотрит на стены своей комнаты, пока не обнаружит на них указание маршрута... Вам следует глубоко уяснить это положение, оно послужит точным ориентиром, необходимым для того, чтобы отправиться в путешествие. Разрешите на этом закончить.
Вместо того чтобы поклониться, изогнувшийся назад брюхогорбун округлился еще больше и стал похож на круглый хлеб.
И этот круглохлеб откатился на край сцены с резким криком:
- Кинопроектор, начали! Сцена комнаты! - Вытянутой откуда-то изнутри рукой он указал на экран. Аппарат тут же послушно заработал, и на экране появилась комната.
Не может быть, подумал я сначала. Но, присмотревшись, понял, что не ошибся, - это и в самом деле была моя комната. В первое мгновение я не узнал ее, потому что был уверен: моя комната на экране ни в коем случае не появится.
Круглохлеб с душераздирающими интонациями стал декламировать:
Если это не твоя комната,
То лучше мне умереть, наевшись цветных карандашей.
Цветных карандашей по сто двадцать иен дюжина.
Съев половину, я добуду письменное свидетельство, что это правда.
И лучше уж мне умереть, съев все по кусочкам без остатка.Если это не твоя комната,
То лучше мне умереть, воткнув себе в горло тысячу рыбьих костей,
Костей трех морских карасей, по сто иен за карася.
Лучше я умру, выпив все помои,
Которые лакала до этого кошка.Но это точно твоя комната,
И поэтому мне лучше не есть цветных карандашей,
Не заглатывать кости морских карасей.
Четыреста двадцать иен останутся в кармане,
Но ты не будешь в убытке.Хотя это точно твоя комната,
Я вовсе не собираюсь требовать с тебя четыреста двадцать иен.
Ты подумаешь, возможно, как это странно.
Но, поразмыслив, убедишься, что это не так.
И никакой благодарности от тебя я не требую.
Круглохлеб, декламируя, и не помышлял о том, чтобы разогнуться, наоборот, он превратился теперь в круглый ком, отдельные части его тела совершенно исчезли, слившись воедино. В тот момент, когда он произносил последнюю фразу, от него прежнего остался лишь голос.
Разумеется, раньше я даже не представлял себе, что с человеком может произойти подобное, но особенно не удивился. Более того, подумал, что с человеком, декламирующим столь бессмысленные стихи, такое вполне может случиться.
Моя комната, проецируемая на экране, так же как и та пустынная равнина, нисколько не меняясь, тянулась до бесконечности. Я вдруг ощутил непереносимую слабость и присел на корточки.
Голос, оставшийся одним лишь голосом, дикторским тоном провозгласил:
- Итак, вечер, на котором вы сегодня насладились лекцией и фильмом, подошел к кульминационной точке. Мне бы хотелось завершить сегодняшний вечер драматическим выходом на сцену главного героя фильма. - И уже обычным тоном: - Давай, приятель, быстрее заходи в свою комнату.
Считая, что слова о моем появлении в фильме не более чем выдумка, я все же с интересом посмотрел на экран. Однако никаких признаков моего появления там не было, и секунд через тридцать голос, оставшийся одним лишь голосом, завопил:
- Послушай, ну чего ты прохлаждаешься! Намерен отправиться в путешествие, так поторапливайся же! Кинопроектору надоело ждать. Если главного героя не окажется в том месте, где ему следует быть, фильм завершить не удастся, а для нас основное - завершить его. - Теперь он говорил неуверенно, и я подумал: существовать, будучи только голосом, дело, видимо, совсем не легкое, и, если так пойдет дальше, голос тоже исчезнет. Голос, оставшийся одним лишь голосом, еще больше рассердился: - Послушай, ты и вправду поторапливайся, разве можно заставлять кинопроектор так долго ждать? Я ведь тебе всё объяснил самым подробным образом, будь поактивнее. Слышишь, что я тебе говорю?! Почему не отвечаешь?! Слышишь, что говорю?! Чего ты расселся, как последний лентяй, в чем дело?!
По его окрикам было ясно, что он изо всех сил пытается принудить меня, и тогда я вдруг успокоился и почему-то встал, но, подумав, что он воспримет это как издевательство, снова сел.
- Что ты то вскакиваешь, то садишься, - я вижу, тебе хочется поиздеваться надо мной!
- Мне?
- Разумеется!
В полном смятении я снова встал. Я прикидывал и так и эдак, однако не мог собраться с духом, чтобы войти в кадр, но наконец, точно меня тащили силой, неуверенно поднялся на сцену. (Возможно, повторюсь, но все же хочу сказать: я был простодушен до глупости.)
На экране, заполнив его целиком, колебалась моя тень. По мере того как я приближался к нему, тень сжималась и с поразительной четкостью сокрушила меня самого. Не зная, что делать дальше, я остановился в нерешительности. (Сколь простодушным я ни был, противиться научному самоанализу не мог.) Я, конечно, знал о человеке, лишившемся тени, но ни разу в жизни не слыхал о человеке, превратившемся в тень.
Неожиданно по бокам сцены раздался стремительный топот ног. Это были неизвестно откуда появившиеся верзилы в зеленом. Не успел я прийти в себя от изумления, как они набросились на меня с двух сторон и стали изо всех сил толкать в спину. Головой вперед я влетел в экран.
Таким образом я - теперь я должен, по-видимому, называть себя "он" - проник сквозь экран, вошел в кадр и повалился на пол своей комнаты. Глянув на экран, сквозь который проник, с обратной стороны, он увидел стену с окном, выходящим на улицу, за которым медленно всплывала покрытая кровавым потом луна.
Был ли это сон? Или он на самом деле превратился в тень? На каком-то далеком заводе загудел гудок и тут же умолк. Пространство странно искривилось. Вой испуганной собачонки еще больше изогнул это искривление. Ввинченный в искривленное пространство, он поспешно вскочил на ноги. Подвигавшись и помахав руками, убедился, что тело его никаких изменений не претерпело.
Послышался шум товарного поезда - звук глубокой ночи. А в доме стояла мертвая тишина, словно его погрузили в воду.
Он внимательно осмотрел комнату. Потом с неожиданной силой воскликнул: "Стена!" - и также неожиданно заплакал. "Стена!" - повторил он тихо, и стена перед его глазами, подобно туману, стала медленно заполнять его грудь. Это вызвало у него глубокое волнение, похожее на ностальгию.
Он продолжал жадно смотреть на стену. На службе смотреть на стену было его привычным занятием, но так он смотрел на нее впервые. Стена, точно утешение, тянулась перед его глазами до бесконечности.
Стена, ей поклонялись еще в древности, подумал он. В дальнейшем ее считали прародительницей духа позитивизма и духа скептицизма. Перед его глазами всплыло стихотворение, и он начал декламировать:
Стена!
Славлю твое великое назначение.
Чтобы рождать людей, ты порождена людьми,
Чтобы быть порожденной людьми, ты рождаешь людей.
Ты разлучила людей с природой.
Я взываю к тебе:
Ты людская гипотеза.
Неожиданно стена исчезла - из материальной превратилась в метафизическую. Чуть не плача, он умолял стену возникнуть вновь. И она вернулась. Но теперь у нее был совсем другой, мрачный облик. Она выглядела влажной и вспухшей. Это была физиономия совершенно другой стены, вобравшей в себя, подобно промокательной бумаге, жизнь всех предшествующих обитателей этой комнаты. Вдруг он увидел, что между ним и стеной возникло мрачное проклятие. Стена уже была не утешением, а невыносимым бременем. Это была не охраняющая людей стена свободы, а стена оков, тянущаяся от самой тюрьмы.
- Именно ты виновен в том, что теперь главное мое назначение - быть тюрьмой и крепостью, - сказала стена.
И все же он не мог оторвать от нее взгляда. Наоборот, завороженный ее мрачностью, он пытался пристальнее вглядеться в нее. Чем дольше идет путешественник, тем сильнее завораживает его горизонт. И подобно тому как путешественнику, который беспрерывно видит горизонт, начинает казаться, что тот рождается в его собственных глазах, так и стена в какой-то момент была поглощена его нутром.
- Возродись, превратив свое нутро в обыкновенный камень, которого никто никуда не позовет. - Говоря это, стена становилась все прозрачнее, пока не исчезла совсем.
Он все еще смотрел на стену... и увидел горизонт. Вокруг потемнело, мертвенно-бледная луна прошла зенит и катилась вниз. Скрестив ноги, он сидел на песчаном холме.
Потом он встал и, с удовольствием ощущая сопротивление влажного песка, спустился с холма и направился к горизонту. Он шел долго, пока холм не скрылся из виду. Он все шел и шел, не останавливаясь, и вдруг в свете луны увидел что-то движущееся.
Приблизился - это что-то, пробив землю, тянется вверх. Наверное, проросло дерево, подумал он и опустился рядом. Но тут же увидел - не растение, а большой прямоугольный ящик. Но, присмотревшись, понял, что это не ящик, а стена.
Стена росла, словно ее выталкивало подземным давлением или, наоборот, всасывало надземной пустотой.
Вскоре на равнине, простиравшейся насколько хватало глаз, она уже высилась устремленной вверх башней.
Обойдя башню, он увидел в ее задней стене большую дверь, выкрашенную черной краской. Открыл - за дверью была слабо освещенная каменная лестница, ведущая в подземелье. Оттуда доносились веселый смех, музыка, запах фруктов. Они точно манили его, и он спустился вниз.