На рыбной ловле
Весной, в мае, я никак не мог оставаться в городе. Как-то хотелось забыть Москву, работу, театр, все и вся. Уехать туда, в лес, на берег речки, в глухие места. Там поет неизъяснимой красоты весна, утро майское, в розовой заре, зелеными брызгами покрыты оживленные леса. Там все забудешь - и горькую неправду, и обманчивую любовь… И вновь охватит душу радость, очарование природы, и родятся слезы, слезы радости и восхищения.
* * *
Я вижу перед собой весенний лес. Он поднимается в гору, еще сквозной, розовый. Кое-где темными пятнами - зеленые ели. Берег реки. На поверхности зеркальной воды всплескивает рыба, колеблется отраженный лес. Никого кругом, глухо… Деревня далеко.
- Вот место-то хорошо, - говорит приятель мой и слуга, рыболов Василий Княжев.
- Замечательное, - соглашаюсь я. - Давайте станем тут.
- Хорошо днем здесь, да-с… - говорит другой мой приятель, Василий Сергеевич, - только ночью жутковато будет, пожалуй. Лучше бы поближе к мельнице. В этом лесище не без волков…
- Волки здесь есть, - подтверждает возчик Павел. - Да ведь чего, ведь они к вам в палатку не залезут.
Останавливаемся, снимаем с подвод мешки, где спрятана палатка, снимаем лодку с телеги, самовар, корзинки, ящик с красками, холсты для живописи. Все это кладем у реки, где кусты, зеленая травка, мелкие камешки, песок, мох, какие-то розовые цветочки у кустов. Собаки мои, Феб и Польтрон, рады; они понимают, что это настоящая жизнь. Ставим палатку, в ней - складной стол, ставим около табуретки. Василий Сергеевич развертывает складные удочки, соединяет их и кладет на берегу каждую отдельно, а сам почему-то трясет головой, будто мух отгоняет. Я раскладываю мольберт, вынимаю холсты из ящика и спрашиваю его:
- Что это ты, Вася, скучный такой, головой все трясешь?
- Да, знаете, трясу головой потому, что у меня Сонька из головы не выходит…
- Да что ты, брось…
- Вот в том-то и дело… Вот приехал сюда, хорошо ведь тут, всю зиму ждали, чтоб вырваться на природу весной… а что она со мной делает, всю жизнь мучает… Характер такой! Вот вырвался от нее. А она со мной и сюда приехала - сидит в голове, не выбросишь!
- Да брось… посмотри, река какая… Сейчас чай будем пить, самовар ставят… Слышишь, как дымком пахнет? Ведь это на шишках еловых самовар ставят. - Василий его подбадривает…
- Вот в том-то и дело, что она меня так расстроила, что я ничего и не чувствую. Здесь вот, в сердце, - без радости я. Я был у Корзинкиных - он тоже на дачу собирается. Приехал я к ним с женой, а там именины - жена Корзинкина именинница. Приехал я с Софьей поздно, все уж пьяны. Шум… Крики… Скандал… Кто-то именинницу Корзинкину, Веру Петровну, - оскорбил… А Софья мне показывает на одного гостя и говорит:
- Это вот тот ее оскорбил.
Я смотрю - а тот здоровый такой, рыжий, морда у него противная такая.
А Софья не отстает:
- Ты, - говорит, - Вася, должен заступиться за честь женщины…
Я и подошел к нему.
- Позвольте, - говорю, - какое вы имеете право оскорблять женщину, да еще именинницу?
А он мне:
- Ступай к черту! Рыцарь енотовый!..
Я не стерпел, да и дал ему в морду. Что было - ужас! Он, брат, мне сдачи. В драку лезет со мною. Хозяин плачет, с Верой Петровной - истерика. Оказывается - Софья напутала: этот рыжий-то дядей им приходится, и он совсем ни при чем… Да самолюбивый черт - так обиделся, ужас! Я прощенья просить, а он - нет: "Я его, - говорит, - посажу!" А Софья-то едет со мной от них на извозчике и все время хохочет… Наконец спрашиваю ее категорически:
- Чему ты рада?
А она еще больше хохочет.
Мне ведь две недели сидеть придется. А ей хоть бы что! Черт меня с этой актеркой спутал!
Самовар готов. На столе - скатерть, стаканы, сардинки, балык, колбаса, бутылка красного вина, коньяк, - все блестит радостью весеннего солнца. Все сидят, пьют чай, закусывают. Возчики, Павел и Феоктист, Василий Княжев пьет из стакана стоя, пьет, смотрит на реку и говорит:
- И рыбы тут что… их! Вона, к лесу, у заводины, там ямы глубокие, сомы живут там.
- Надо живцов ловить, - говорит Василий Сергеевич, озабоченно потряхивая головой.
- Вася, - говорю я ему, - как же это ты все же зря в морду-то дал незнакомому человеку?..
- Вот в том-то и дело! - соглашается он. - "Честь женщины, честь женщины", - все говорят. Ну и Софья тоже. Всякий ахнет! Вот я страдаю, поймите, а ей все равно. Хохочет - смешного мало тут.
Он подошел к столу, налил рюмку коньяку, с досадой опрокинул в рот и вновь сказал Василию Княжеву:
- Надо живцов ловить.
На берегу лежат удочки, заброшенные в реку. Они далеко выдвинулись над водой своими тонкими концами. Дальше на тихой воде стоят поплавки цветные - красные, белые, желтые, поставленные на разную рыбу. Василий Сергеевич, сидя на корточках, внимательно смотрит на поплавки и говорит:
- Берет… а что - не поймешь. Положит поплавок, потом бросит. Не ведет…
Вдруг он дергает удилище и кричит: "Подсачек, подсачек!" Большая рыба гнет удилище и тянет в глубину, ведет вбок, задевая другие удочки, всплескивает у берега. Василий Княжев, войдя в воду, подсачком подхватывает большую рыбу - голавль. Большой голавль лежит на берегу в подсачке на зеленой траве, красивый, серебряный, с черным хвостом и ярко-красными плавниками.
- Э-э, голавль… - говорит Феоктист, - это не рыба, скусу нет в ём. И костяст.
- Нет, уж это позвольте, - протестует Василий Сергеевич, - его сейчас жарить нужно, тогда узнаете, какая это рыба!..
- Лещ лучше, - говорю я. - Верно - костляв голавль.
- Правильно, - подтверждает Василий Княжев, - красива рыба, а есть - подавишься… И дохтура здесь нет. Подавишься - помрешь.
Василий Сергеевич берет голавля и пускает его у бережка в воду. Голавль опрометью уходит под воду и пропадает в реке…
Попала на живца щука большая, спутала все удочки. Василий Сергеевич упал в кустах, запутался, так она вела вбок по реке.
- Щука в полпуда… - говорили все.
Вытащив ее на берег, Василий Сергеевич новым охотничьим ножом отрезал ей голову прочь, говоря: "Не будешь, голубушка, больше рыбу жрать, будя…"
К вечеру наловили всякой рыбы - лещей, язей, окуней - и варили уху, разведя костер. Небо было зеленое, солнце село за лесом, острым серпом показался вдали месяц.
Поевши ухи, Василий Сергеевич вдруг тряхнул головой и сказал, засмеявшись:
- А знаете что, пошлю-ка я все к черту и здесь, на реке, жить буду, на мельнице… Все лето проживу, до осени. Пускай меня Софья поищет… да-с! довольно шуток. Тоже не очень интересно, если этот дядя рыжий меня к мировому потянет…
Тихий был вечер. Лес весь был полон пения птиц, и трещал соловей в кустах соседнего берега, у самой воды. Задумывалась душа. Вдруг послышалось вдали: "Ау-у-у… ау…" Кто-то аукался.
- Ау! - крикнул Василий Княжев.
- Зачем ты отзываешься? - рассердился Василий Сергеевич. - Еще кто-нибудь прилезет к нам…
- Кто знает, может, кто заплутался, - ответил Василий.
- Ау! - закричал и я.
Через немного времени слышим в тишине вечера скрип телеги - у берега реки кто-то ехал.
- Это к нам едут, - сказал возчик Павел.
Вскоре среди кустов леса, у елок, показалась лошадь, телега, в ней - женщина в шляпке, со спущенной вуалью, и здоровый рыжий человек в котелке.
Василий Сергеевич насторожился и глядел, открыв в удивленье рот.
- Вот они где!.. - крикнул рыжий человек, смеясь. - Берет ли рыба-то?
Василий Сергеевич растерянно смотрел то на жену, то на рыжего человека.
Тот вылез из телеги, подошел к нам и весело сказал:
- Я ведь сам рыбак, вся моя жизнь в этом… Приехал с ей к убивце моему, потому - что делать? - герой он, за честь женскую сильно стоит. Только не туды попал, не в те ворота…
- Здрасте, - подходя, сказал он мне. - Позвольте познакомиться. Я донные удочки взял, сейчас налим идет. Я и наживу привез. Эх, хорошо на свете жить!.. Соня, где у нас корзинка, захватили мы шипучку. Хорошо ночью эдакое… за ловлей бокальчик-другой Вдовы Клико, в уважение жизни прекрасной и за Софью Григорьевну, пропустить…
Май
Май… Погода чудная. Жара. Снял дачу в Кунцеве. Переехал. Ну, чудно. Садик, терраска, в саду сирень в цвету, тополя. Запах какой, аромат! Вечер, соловьи поют. Господи, до чего хорошо. Знаете, устраиваюсь, мебель привез, кабинет маленький делаю, раскладываю на столе книги, тетради с ролями, повесил календарь, лампу поставил, чернильницу. В спальне окошко завесил тарлатаном - от комаров. В столовой круглый стол с буфетом. Все это расставляю. Посуда. А на кухне Авдотья все тоже хлопочет, готовит. Тепло. Чудный майский день. Чтобы было удобней и не запачкать платье - снял и надел кимоно сестрино - из корзины достал. Голову повязал. Устал. Вышел на террасу. Смотрю: прелестно. Так рад.
У соседней дачи тоже терраса видна, тоже сад. Только дача больше моей - новая. Моя старенькая, у крестьянина снял. Сел это я на террасе, Авдотья мне молоко подала, я его с хлебом. Чудное молоко. Господи, думаю, до чего хорошо, после всего - Москвы, театров, репетиций, этой зимы огромной… Тишина, птички поют и воздух, воздух какой. Думаю: как хорошо купаться в Москва-реке - купальни, вода теплая.
Смотрю: на соседней даче на террасу тоже вышел человек, такой рослый, несколько лысоватый, рожа такая красная. "Это, значит, сосед", - думаю. Вышел так себе, переваливаясь, и посмотрел в мою сторону - на меня. Я тоже посмотрел. Только вижу - он сел, взял книгу в руки, читает. Читает, а сам все на меня поглядывает. "Что это?" - думаю. А потом он встал и, уходя с террасы к себе, взглянул на меня и мне рукой так… вроде воздушный поцелуй послал…
"Ах ты, черт, - думаю, - вот тоже сосед… С чего это он?"
Утром Авдотья, моя кухарка, подавая самовар, смеется, говорит:
- Вот, - говорит, - барин, чудно… Сосед наш, лысый, - утром на службу поехал, увидал меня и спрашивает: "Что, - говорит, - твоя барыня одна на даче жить будет?" Я сначала подумала, какая барыня, ай и смекнула - это он про вас спрашивает. Вы, значит, в китайском халате были, да и голову полотенцем повязали… Оно и похоже на барыню… Молодой вы, потому. Он и думает: барыня здесь приехала… Я и сказала ему: "Да, - говорю, - одна барыня, молодая вдова…"
Авдотья смеется:
- Видать, - говорит, - что сосед наш барин потрясучий…
* * *
Так рассказывал все это своим приятелям, актерам, помощник режиссера, которого называли Лаврушка.
- Всегда ты, Лаврушка, на бабу смахиваешь… - говорят приятели-актеры. - Завтра у тебя новоселье: Вася, Миша приедет, Вовка с гитарой. Колю прихватим, а ты оденешься опять в кимоно, слышишь? Тебе все равно… А сосед пусть глядит. Только ты голос поставь. Знаешь, на ермоловский тон, с дрожью так чтоб, понимаешь. Чтоб в душу шел. Любовь говори в два "ю"… Лю-ю-бовь. Два "ю", понял?
- Да ступайте вы к черту.
- Что к черту? Вы, режиссеры, теоретики. Ни черта в чувстве не понимаете. А тут надо чувство дать… разыграть соседа…
- Ну… Черт его знает, что он за птица. Может быть, жандарм какой. Знаете, нельзя так разыгрывать, это штучки опасные…
- Ничего, брат, не беспокойся. Мы из тебя героиню сделаем, такую, знаешь, особенную - разочарованную жизнью… Вроде, знаешь, как Катюша Маслова или Вера из "Обрыва". Вообще, расскажем… Пускай попомнит режиссера Лаврушку.
Актеры узнали, что сосед на даче - человек из себя серьезный. Такое лицо круглое, лоснится, глаза черные - чиновник пробирной палатки. Холостой.
* * *
На даче помощника режиссера Лаврушки - новоселье. На террасе накрыт стол, наставлены бутылки. Майский вечер. Шумит компания друзей, а сам Лаврушка одет в кимоно. Голова повязана кружевным платком.
Уж вечер. Звенит гитара, поют все гости. Входит Авдотья и говорит:
- Барин, вот вам, - и подает букет роз и письмо. - Это сосед прислал…
А на соседней даче, на террасе, - никого, темно. И только сбоку светит огонек в окне. Письмо соседа читают вслух:
Глубокоуважаемая соседка!
Простите великодушно, я, Ваш сосед по даче, взял на себя смелость написать Вам эти строки. Снизойдите милостиво к моему одиночеству. На Вашей даче жизнь преисполнена звуками веселья. Моя жизнь - мрак и разочарование человека, покинутого всеми… Да что говорить. Что писать. Если б позволили, почел бы за счастье и радость представиться Вам как сосед, принести поздравления с новосельем, причем должен сказать, что имею запасы прекрасных вин… Но не в них одних утешение скорбного одиночества… Простите за простодушие и назойливость. Ваш сосед Винокуров.
- Ловко! - говорят приятели-актеры. - Отвечай, сейчас же отвечай. Пиши!
Лаврушка садится писать:
Очаровательный сосед!
Ваше внимание ко мне, розы и учтивость тронули меня до глубины души. Я прошу Вас присоединиться к компании моих друзей. Бутылки Ваших вин, каждая - поэма… Приходите.
- Подписывай: княгиня Аранская… - говорят приятели.
- Ну… позвольте, - протестует Лаврушка. - Княгиня - это я не подпишу. И притом Аранская… Это ерунда.
- Пиши, пиши.
Друзья-актеры: Миша, Коля и Вовка - пошли к соседу как депутация. И уже от него шли с ним вместе на дачу к Лаврушке, таща в руках кучи бутылок вина.
Чиновник пробирной палатки - нарядный, одет в чесучовый летний костюм. Умильно целует ручку княгини Аранской. Приятели ставят на стол бутылки и на ухо говорят Лаврушке:
- Говори понежней… По-ермоловски…
Но тот как-то сбивается с тона: то нежно, то вдруг басом… Тогда актер Вовка ударяет в гитару и громко поет ни к селу ни к городу:
Папа мажет йодом бок,
Мама пляшет кекуок…
Чиновник-сосед стал посматривать, поводя черными глазами, с некоторым недоумением. И спросил учтиво Лаврушку:
- А ваше сиятельство, изволите, вероятно, в Петербурге жить?
- Нет, - отвечает за него актер Вовка, - княгиня родилась в городе По. Там все принцы Аранские жили, про них еще пели:
Ехал принц Аранский
Через речку По,
Бабе астраханской…
Тогда чиновник пробирной палатки завертел черными глазами во все стороны и посмотрел пристально на актеров, которые усердно дули его открытые бутылки с вином.
Особенное чувство прошло в душе чиновника пробирной палатки, он с грустью и упреком посмотрел на друзей "княгини". Тем не менее, уходя к себе на дачу, он, прощаясь, благодарил "княгиню" за внимание и пригласил ее и гостей к себе на воскресенье.
* * *
Приятели-актеры к вечеру приехали большой компанией с актрисами к нему на дачу в воскресенье и, представляя его, называли своих дам баронессами, графинями, княгинями.
Каких только тут не было! Графиня Коропузова, Дрыхляева, баронесса Бум-Бум, графиня Стрекачева, Чертовалова!
Пели романсы с гитарой, всё какие-то странные, так что чиновник, после выпивки и новых гостей, не спал всю ночь. Говорил про себя: "Нигде, никогда раньше не видал такого общества, поют, безобразие что такое, и она, княгиня, все терпит". И уехал после бессонной ночи прямо в дом предводителя дворянства в Москве - узнать: где можно найти родовые книги дворянских домов. Ему указали. Он долго искал в геральдических книгах на буквы "А" и "О".
Князей Аранских не нашел. Есть Чертероговы, разные такие есть, но Аранских нет. Чиновник пробирной палатки расстроился. Не нравилось ему общество, которым окружает себя княгиня Софья Павловна Аранская… Она такая милая… голос грудной, такой душевный, похоже, что княгиня. Как бы ее вырвать из среды каких-то бахвалов и с ней бы жить вдвоем на даче, кататься на лодке вечером, пить вино, проехаться по Волге или в Крым…