"Ну, все равно", - думаю. И через три дня пошел к нему узнать насчет билета на железную дорогу. Пришел на Поварскую, в Кругликов переулок, дом 14. Смотрю - знакомый дом: я бывал в нем, там жил мой приятель, художник Янышев. Он умер, и отсюда его выносили в гробу.
Вспомнил я грустную утрату, поднялся по лестнице к квартире покойного. На двери, по-прежнему, дощечка - "Янышев". Позвонил. Дверь мне открыла Мария Ивановна - жена моего приятеля.
- Здравствуйте, Мария Ивановна, - сказал я, входя.
- Вы к Иванову? - спрашивает Мария Ивановна, - только его дома нет. Входите. Садитесь, вот чай готов. Только, конечно, из мяты. Чая настоящего нет, и сахару нет.
Пью мяту и говорю Марии Ивановне, что вот еду в Тверскую губернию к знакомому, он - тесть Иванова, погостить. Там, говорят, хлеб есть и молоко - все. И спрашиваю:
- Не знаете ли, достал ли он мне билет?
Мария Ивановна смотрит на меня, и глаза у нее круглые.
- Что это говорите? - изумляется она. - Какой тесть? Он женат вот уже три месяца на моей дочери Ане…
- Вот как!.. странно… - пробормотал я, не зная, что сказать. - Значит, он с той развелся…
Мария Ивановна встала из-за стола и, волнуясь, сказала:
- Что вы, он и женат никогда не был. А вы его когда видели?
- Да третьего дня, - отвечаю я.
- И он вам говорил, что женат и что там его жена?
- Да… - говорю. - Он еще сказал, что его жена меня там на станции встретит…
- Что такое? - удивлялась Мария Ивановна. - Вы что-то путаете.
- Не знаю, - говорю, - вот адрес.
Она взглянула на адрес.
- Да, адрес наш… Господи, да что же это такое? Вы говорите, женат?.. Я не знаю, что и думать… Не слыхала я этого… Он не говорил, что был женат.
- Действительно, тут какая-то путаница…
Я как-то неловко распростился с Марией Ивановной и вышел. Иду по лестнице вниз и вижу: на площадке, на двери, дощечка: "Иванов". Решил узнать, не тут ли Егорушка Иванов. Позвонил. Дверь открыла дама высокого роста, дородная, пожилая. Я спрашиваю:
- Что, господин Иванов дома?
- Нет, - говорит, - он в отъезде.
- A-а… в отъезде? Скажите, он не в Удомлю ли уехал, к себе?
- Нет, - отвечает дама. - Войдите, пожалуйста. Вы господин Коровин?
- Да, - отвечаю.
- Вот как я рада познакомиться! Входите, пожалуйста… Он так много говорил нам о вас. Прошу - войдите. Он уехал достать чего-нибудь: муку… знаете, время такое. На неделю уехал.
- Он, вероятно, поехал в Тверскую губернию, к жене и тестю, - говорю я, входя.
- Как - к жене? - удивилась дама. - Что вы? Он же женат на моей дочери. Войдите, вот его комната, где он работает.
Хорошая комната, линейки, треугольники. Видно, что архитектор живет. Дама показывает мне карточку в рамке.
- Вот это моя дочь - его жена, два месяца, как они поженились.
На столе в рамке вижу и его фотографическую карточку.
- Вот, значит, дочь ваша в Удомле у отца сейчас, - говорю я.
- У какого отца? - удивляется дама. - Я вдова, мой муж уже десять лет, как умер… Что вы говорите? Вы меня путаете!.. Разве он был женат?
- Нет… - путаясь сам, отвечаю я. - Не знаю точно, только он звал меня поехать к его тестю… Говорил, что меня на станции встретит его жена, приедет за мной, может быть, даже на тройке. Вероятно, это ваша дочь, не иначе… Ведь она там теперь?
- Да нет, что вы… Она придет со службы в шесть часов. Она здесь, в Москве, служит по продовольствию, карточки выдает. Он ей и место это нашел…
Придя домой, я нашел у себя письмо от Иванова. Он писал:
"Жалею, что не застал, оставляю разрешение на получение железнодорожного билета. Выезжайте в эту среду. Буду ждать утром на станции".
"Что такое?" - думаю я.
Поезда в то время ходили - как придется.
Пассажиров тьма, вагоны набиты битком, спят на полу, на тормозах полно. Едут больше мешочники, за продовольствием - картофелем, мукой. Торговля меновая - на соль, одежду, сапоги.
* * *
На станции Удомля меня встретил Иванов, с ним миловидная блондинка - его жена.
Знакомый мой, его тесть, встретил меня приветливо:
- Вот он, - показал он на Иванова, - вам уж пуд муки достал, масла фунта два, рыбы еще. Озеро у нас рядом.
В небольшом деревянном доме-даче мне Иванов отвел наверху две комнаты.
- Здесь недалеко, - сказал он, - живет художник Архипов, тоже из Москвы, от голоду сбежал.
Хорошо было у агронома на даче. Большой еловый лес и озеро рядом. За обедом - хлеб, уха, жареная баранина.
- Трудно мясо доставать, - говорит мой знакомый агроном. - Вот ей надо мясо, - показал он на дочь, - у нее малокровие. Все похудели, да трудно… Достал вот кусок баранины, так отдал штаны, жилетку. Все уж обменял, вот только на мне и осталось, что этот пиджачишка, а то все проели. За деньги ничего не дают. Правда, ей, - показал он снова на дочь, - достал Егорушка два фунта меду. Выдали. Он старается, жалеет всех, хлопочет, как бы накормить. Он добрый.
В это время хозяина позвали, кто-то пришел. Он вышел из-за стола и вскоре вернулся. Говорит мне:
- Пойдемте.
Я вышел на кухню, там сидел на лавке большого роста крестьянин, уже пожилой. Около него лежал мешок. Увидав меня, он встал и пошел ко мне. Я думал, что он хочет поздороваться, и протянул ему руку, а он оглядел меня с ног до головы - серьезно так оглядел, - взял рукой край моего пиджака, потер между пальцами, пощупал, посмотрел вниз, потрогал штаны и сказал сухо:
- Ножку баранью можно дать…
- Я не продаю и не меняю, - сказал я.
- Эк, - усмехнулся он, - чего!.. Во, когда засосет в брюхе с голоду, - отдашь да в ногах поваляешься… Н-да… "не меняю"… Эх, Господи!..
- Если я отдам тебе, в чем же тогда я-то останусь?
- Эка, в чем одеться? Вы - господа, найдете. Вам-то завсегда казна даст, а нам-то вот… соли нет, вот и подай за соли фунт - барана, вот что.
- Меновая торговля, - сказал Иванов, когда вернулись мы за стол. - Деньги совсем скоро упразднятся, все на меновую перейдет.
- Как же нам жить? - спросил я. - Кто же мне за картину что-нибудь даст?
- Что? За картину? - засмеялся знакомый дачник. - Не-ет… Кому нужна картина? Ничего не дадут.
"Вот жизнь начинается", - подумал я. А в окне - сквозь большие ели светит озеро. Вдруг я вспомнил: да я ведь охотник и рыболов! И сказал агроному:
- Я рыбу ловить умею.
- Да, мне вот Егорушка говорил.
- Здесь у нас в озере судаки есть, - сказала жена Иванова, - только теперь что-то не ловят, не продают рыбаки.
После обеда я пошел на озеро. Было тихо. Далеко на той стороне виднелись на берегу села. И я думал: "Видят ли люди красоту этого дивного озера? Должно быть, нет… По-другому бы шла жизнь…"
Вечером я разбирал захваченные снасти - бечеву, крючки, лески. Ко мне зашел Иванов. Я его поблагодарил, что он увез меня из Москвы, и рассказал ему, что в Москве был у него по адресу, который он мне дал.
- Там у вас дама, отворила мне дверь и показала вашу комнату. Вышло какое-то недоразумение. Карточку видел вашу и супруги вашей - такая красивая брюнетка. Жена ваша, говорила мне дама, ее дочь. Что за странность: ваша жена на самом деле - блондинка и не похожа на ту. Я подумал, что там живет ваш однофамилец, тоже архитектор и тоже Егором зовут…
- Вы были там, да? - как-то мигая, спросил меня Иванов. - Вот что: прошу вас, дайте честное слово, что вы здесь не скажете, что видели в Москве мою жену, выйдет Бог знает что, все пропадут, и мы. Поймите, теперь всюду голод, ко мне все пристают: достаньте хоть хлеба или что поесть… Я молод - ну, я себе их в жены и записываю. Надо же им есть… Там получишь на одну жену, там на другую… Где материи дадут, где ситцу, - ну, меняешь: сахару фунт достанешь, конины, крупы… Вот эти жены у меня и образовались…
Вдруг он сел, закрыл ладонями лицо и расхохотался.
- Что же, - говорю я, - вы смеетесь… Это ведь печально…
Он умолк, помолчал мгновение и со вздохом сказал:
- Конечно, печально… Но что же делать?.. Надо же им есть!..
На охоте
Июльский день. Рано мы вышли на охоту. Солнце всходило, освещало окраины провинциального города, скромные деревянные домишки, загородки садиков. Мы шли около канала Вышнего Волочка. Я был молод, шел на охоту с другими охотниками старше меня на озеро, называемое "водохранилище", - большое озеро. Оно укреплялось громадными плотинами, построенными еще императором Петром Великим.
Я шел с учителем, кажется, гимназии - охотником и с Дубининым - приятелем моим, который был профессионалом и жил охотой - настреляет дичи и продаст.
Шли в надежде, что спустили озеро, чтобы прошли барки по каналам из Петрограда. Когда спускали воду из водохранилища, тогда озеро мелело и обнажало большие площади дна. На этих площадях образовывалось болото, большие лужи, и на них прилетали утки, гуси, кулики, бекасы, дупеля. Только надо было рано приходить на охоту.
Подойдя к этой пойме болота, мы расходились. Дубинин шел посредине с собакой своей Дианкой - она и пугала дичь. Вылетая, дичь попадала на Дубинина или налетала на нас.
На этой охоте мы были всегда с добычей и настреливали полные ягдташи. И на этот раз посчастливилось настрелять уток чирков, дупелей; я застрелил двух больших вальдшнепов. Место раздольное, но ноги вязли в болоте, места топкие - дно озера, а вдали синело рябью синей обмелевшее заводское водохранилище.
К полудню наступила жара; мы вышли из болота, подошли к берегу - ровному зеленому лугу, где рос сосновый лес. А около стояли стога скошенного сена. Вот у одного стога мы приютились, сняли мокрые сапоги и платье - надо было обсушиться, отдохнуть - устали…
Дубинин набрал хворосту и поодаль развел костер. Весело трещал вспыхнувший можжевельник.
Над костром повесили котелок с водой и бросили в него щепотку чаю. Вынули закуски: колбасу копченую, печеные яйца, а учитель - творожники, ветчину, разное такое, и появилась полынная, и налили по рюмочке: "против простуды пользительное", как говорил Дубинин.
- Эх, хорошо жить на свете, охотники - народ некорыстный. У них все важно то, на что другим плевать. Охота для настоящего человека, говорили, - пустяки, а вот нам и мне было так, что она самое нужное в жизни. Помню я себя тогда молодым - мне барышня одна, ну такая конфета, глаза, улыбка, ну, словом, что говорить, сказала: "Приходите в городской сад, где последняя скамейка у забора, где бузина, там никого нет… я буду вас ждать…" А я на охоту ушел - вот что понять надо…
Хорошо у стога, босиком, чай пьем, печеные яйца с солью, черный хлеб, рюмка полынной, копченая колбаса, как деревяшка, но хороша, а в земле, под огнем костра, зарыты утки, очищенные от перьев, с напиханными в нутро солью и перцем, вставлена чесноковина. Такой изготовки утки никто и не ел. Это и в Париже едал ли кто? Вряд ли! Но я уже больше писать не буду про такую кулинарию.
* * *
Отдыхаем у стогов. Перед нами огромная долина. На горизонте виднеется полоска песков, блестит далеко церковка - это Заозерье.
- Вот тоже помню за прошлый год это место. Тоже стог был. Только что поступил я, кончив семинарию, в гимназию преподавателем истории. Инспектор у нас был, перевели его в прошлом году с повышением в Харьков, кажется, или в Киев. Только вот что: жена у него, Наташа, эх, хорошенькая! Ну, это самое, феноменально, что вышло. Муж-то ее тоже охотник.
Она мне говорит: "Мне бы на охоту пойти, посмотреть", а я ей говорю: "Что ж, приходите; я завтра пойду - приходите часа в три, подожду вас у плотины, сторожка там".
Пришла. Я тоже краем леса иду с ней вот по этому лугу, рябчика застрелил, говорю: "Вот вам, постараюсь еще, что попадет". Ну, у стога и присели, как сейчас, отдохнуть. Нравится она мне. Но у меня в голове дурного ничего нет, этакого, такого. Тоже чай я развел - у нее бисквиты. Ну, я говорю, то ли, се ли, разное такое. Вдруг вижу: краем леса вдали он идет - муж идет, инспектор с ружьем. Думаю - как быть? Что он подумает! Она тоже испугалась. Я выдираю сено из стога снизу: "Залезайте под стог-то, я вас закрою". Она залезла - я ее сеном и закрыл. А он уже близко. Увидал меня, здоровается. "Ну как, что?" - "Плохо", - говорю. Собака с ним. Подошла, понюхала. Сердце у меня прямо оборвалось. "Батюшки мои! - думаю. - Что то будет?.." А он садится. Вынимает бутылочку наливки. "Выпьемте, - говорит, - я-то ведь не пью, так, на охоте рюмочку. Да ведь и смотрят за мной - не выпьешь. Скука такая, сплетни… Помню, в Москве, когда студентом был, - жизнь была. Жил на Сретенке в номеришке, но счастлив был… На Сретенку выйдешь вечером, девушки-белошвейки, хорошенькие, свеженькие. Посмотришь, угостишь цирком за тридцать копеек - твоя. Какое разнообразие!.. Какие красотки!.. Таня была такая. Если б теперь встретил!.. Во сне вижу Таню. А что сейчас за жизнь здесь, в глуши? одно и то же, скука. В гостях бывать надо, ерунда одна. К обедне ходить - надоело… Хоть удавись… Конечно, и здесь есть, поглядывают, да ведь положение, согласитесь, воспитатель - все глядят… Никакой свободы!" Вдруг инспектор сразу побледнел и говорит мне в волнении: "Скорей, пойдемте, умоляю… Пойдемте". Вскакивает: "Пойдемте, - говорит, - сейчас же". Я встал и иду с ним от стога. Говорю: "Что вы?" А он, схватив меня за руку, быстро ведет меня по лесу. "Ужасно, - говорит, - идемте…" Я едва могу за ним поспеть. Уж близко город. Я, осмелев, стараюсь узнать, в чем дело. "Труп, - говорит, - понимаете, труп". - "Какой труп?" - спрашиваю. "Зайдемте к вам, я вам скажу". Зашли ко мне. Он, показав мне икону, говорит: "Клянитесь, что будете молчать". - "Клянусь", - говорю, а сам не знаю, в чем дело. "У стога, где мы сидели, - труп. Я видел из-под стога, рука… мертвая… женская, и запах трупа… Молчите, а то попадем в дело. Сознаюсь вам: хорошенькая есть, знаете, Ремизова… Она замуж вышла, а мне авансы делает, а я ее репетитор был, и так меня прижала в саду городском, после танцев, кусты густые, говорит: "Я любила вас всегда, я твоя", целует… Ну, знаете, я и положение забыл… А муж знаете кто… узнают. Я - в сторону, говорю, не здоров, так и этак, а она пуще, любовь. "Отравлюсь, - говорит, - утоплюсь…" Что делать! Не она ли это в стогу! Боже!.. Какой ужас. Рука-то знакомая. Ох!.. Клянитесь мне". Я клянусь, думаю, вот история, не знает, что в стогу-то жена, сказать не могу. Вот ведь история какая!..
* * *
В спальне квартиры инспектора молодая женщина, Наташа, лежит в постели. Около раздевается инспектор, высокий, худой, тоже ложится. Наташа, глядя на него, говорит: "Виктор, ты знаешь какая неприятность; весь город говорит. Ты слышал?" - "Нет, - отвечает муж, - а что?.." - "Как же, Оленька Ремизова три дня, как пропала. Полиция ищет, родители без ума, муж рыдает, ты не слыхал?" Инспектор Виктор упорно молчит. Молчит и притворяется, что заснул. В душе какой-то сумбур. Эта рука трупа в стогу сена. Ольга Ремизова. Как он мог допустить? И вдруг мелькает мысль где-то у него, глубоко: "Пойду, пойду. Пойду к озеру, посмотрю стог. А вдруг там засада и меня схватят? Все равно", - решает инспектор. И встает с постели. "Что с тобой?" - спрашивает жена. "Знаешь, дорогая, милая, охотник я. Не спится. В перелет утиный. Чуть свет. На озере. Хочу, дорогая, для тебя чирка - понимаешь? Раз-раз, настреляю. Ты не сердись. Уж я пойду". Лес. Пробираясь лесом, охотник-инспектор приглядывает кругом, подходит к стогу. Видит, около стога валяется белая кружка. Это его. Он тогда оставил. Когда ушел к учителю. Значит, стог тот. Он быстро нагибается, смотрит под стог и ищет, роет сено под стогом. Ничего нет. Мелькнул беленький кусочек тряпки. Он хватает его. Ищет - ничего. Нет трупа! Нет запаха. Пахнет сеном. Уходит быстро от стога. Лесом пробирается к дороге, в город. Чуть светает. Идет дождь. На окраине города заходит в убогий домик, где живет охотник Дубинин. Стучит к нему в окно. Дубинин засветил лампочку. Радостно встречает охотника. Говорит: "Вот ведь дождь. Ноне охоты не выйдет. Пожалуйте, рад. Сейчас самоварчик подбодрю". Сел инспектор на лавочку, и как-то тепло стало на душе у него в бедном домишке Дубинина. Собака Дианка подошла к нему. Качался маятник часов, на стене портрет какого-то митрополита, на гвозде висит ружье, ягдташ, труба медная, на кухне рядом хлопочет Дубинин, ставит на стол чашки, достал баранки из корзинки, просфору большую, из шкафчика графин, рюмки, ставит на стол. Вынул из кармана инспектор мятую тряпочку и смотрит у лампы. Развернул - видит, платок, метка. Платок жены! Жуть прошла по душе. Что-то противное, а в стекла бьет дождь. Дубинин наливает ему чай. Как-то кругом все пошло в голове инспектора. Карие глаза Дубинина, как-то все здесь у него хорошо, честно, уютно, а этот платок жены, Ремизова, рука в стогу! Как-то все непонятно, противно. Пив чай из стакана, Дубинин глядел на гостя. Сказал: "Экий дождина льет, это дня на два. Охоты не выйдет. И гляжу я на вас, Виктор Александрович, чего-то скучный вы? Расстроенный. Забота, знать, у вас большая". - "Вот что, - говорит инспектор. - Верно это ты говоришь, забота! Вот что! Платок этот видишь? Это я в стогу нашел. Где сидели у озера, помнишь? Платок моей жены. Как ты думаешь, как он туда попал?" - "Очень просто, - сказал Дубинин. - Это стог сена. Значит, косили у сторожки, где большая плотина. А у сторожки, где всегда народ гулящий. Пикники там. Много бывает. Вчера, видал, гуляли там - исправник, земский начальник, почтмейстер, Ремизов с женой и ваша супружница была. Да, много народу. Платок этот - потеряли. Ну, и попал в стог сена. Чего же еще?" Инспектор встал и сказал: "Ну ладно. Прощай! Я и забыл, мне по делу нужно". - "Как пойдешь-то в ливень такой? Переждать надо", - говорил Дубинин. Но инспектор ушел. Дождь лил. Он снял фуражку, ему было приятно, на него как из ведра льет дождь. Когда он вернулся домой, то его встретила жена и подала ему большой пакет. Печать: "От попечителя учебного округа".
Он получил повышение по службе за заслуги по воспитанию юношества. Перевод в губернский город.
Семейные недоразумения
Уже сжаты поля. Снопами ржи завалено гумно. Дымят черные овины. Среди тишины серого осеннего утра слышно, как молотят рожь. Пахнет осенью. Как-то покойно и бодро на душе. В окно, над моховым болотом, за пожелтевшими березами, видна синяя дымка тумана.
Хорошо утро в деревне. Хочется есть. Чай со сливками и деревенские ржаные лепешки на масле. Замечательные лепешки умела делать тетенька Афросинья. Наверху, для красоты, ножом нарезана клетка.
Собаки мои, Феб и Польтрон, оба пойнтеры, отец и сын, - бодрые, веселые, выспались. Вчера на охоте были, на тетеревей. Оба глядят на меня, носы мокрые, холодные.
Пью чай и даю им лепешку. Вдруг они оба отскочили, убежали в дверь на террасу и залаяли у крыльца. Кто-то приехал.
Входит в дождевом длинном пальто доктор Иван Иванович. Он весь какой-то серый. Блондин. Большие баки растопырились врозь. Белые заспанные глаза смотрят несколько растерянно.
- Ну вот, - говорит доктор, - приехал к вам отдохнуть на Покров. От Москвы-то устанешь. Конечно, большой город. Но, сказать правду, рассволочился весь. Хорошо, что к вам на этот раз не приедут эти архаровцы.
- Какие архаровцы? - удивился я. - Вы что-то, Иван Иванович, не в духе?