* * *
Утром рано моросил осенний мелкий дождичек. Приехали мои приятели на охоту. У всех дождевые пальто, в высоких сапогах, ружья в чехлах. С ними две гончих. Я боялся этих гончих. "Ручного зайца моего разорвут", - думал. Нет, они и внимания на него не обращают: домашний. Приехали: Караулов, Павел Сучков, гофмейстер, Василий Сергеевич, Коля Курин и Юрий Сергеевич Сахновский - композитор. На одном столе - английские кушанья, на другом русские - чай.
Английские вина произвели впечатление.
- Кто живет умно, так это Константин, - сказал композитор Юрий и пристально посмотрел на бутылки.
Приятели умывались с дороги, и видно было, что рады, что приехали ко мне в деревню.
- Скажи, что это за странные названия на бутылках? - спрашивает меня гофмейстер. - Английские ярлычки… Что это? Откуда?
- Всё из Лондона, - говорю я. - Приятель мой прислал, Беренс.
- Как? Николай Беренс? - удивился Павел Александрович. - Я его третьего дня в клубе видел.
- Нет, это другой - Эдуард Беренс… - вру я.
- Сейчас половина восьмого, я думаю, не стоит ложиться спать, - советует гофмейстер. - Надо чаю выпить.
- Сейчас подадут, - говорю я. - Ну и не мешает с дороги закусить вам. В Англии всегда с утра пьют кофе, чай, подают жареную ветчину - закусочки такие.
Надев пенсне и высоко подняв брови, Павел Сучков рассматривает бутылки с ярлыками, берет их в руки и, осмотрев, поет:
Уеду в Лондон я далекий
И там делами я займусь…
- Да-с… - сказал он. - Что же это такое? Странно… Никогда не видал таких вин.
- А рыбу видишь? - говорю я. - Оттуда: мымра, копчушки. Попробуйте.
Подали чай. Юрий взял на тарелку копчушку и, съев, сказал:
- Замечательно… как это называется?..
- Мымра, - говорю я.
- Действительно, прекрасная рыба, у нас нет такой, - говорит гофмейстер. - Несоленая, нежная, я никогда нигде такой не ел.
Ельцы имели успех.
- У нас сиг не удаст, - сказал Павел Сучков.
- Ну, как сказать… и это превосходная рыба, - заметил гофмейстер. - За границей всё умеют приготовить. У нас как-то солоно, грубо.
- Это верно, - сказал приятель, архитектор Вася. - Я рыболов. Плотва ни к черту не годится, но лещ, карась - костисты. Щука ни к черту, налим - хорош, молоки, а шереспер - кости, подавишься.
- Ну, что-то ты заврался, - сказал Караулов. - Белуга, севрюга, осетрина, а навага? Да, Вася, ты уж того…
- Ничего не того, а таких копчушек нет.
- А что это в банке вон там? - спросил Юрий Сергеевич.
Все посмотрели на банку.
- Английские рябчики, - говорю я.
- Да неужели? - удивился гофмейстер, - я никогда не слыхал и никогда нигде не ел… Покажи-ка. Что же это у тебя, Эльдорадо какое-то…
- Черт знает что такое! - говорит Юрий. - Замечательно! Вот это рябчики! Попробуйте.
- Какая тонкость, - восторгается гофмейстер, пробуя грача. - Знаете, я вспоминаю… я ел что-то такое же в Лондоне - этих рябчиков. Там тоже это был деликатес. Забыл, как они называются. Там их разводят.
- Нет, вы попробуйте, капуста какова… - говорит приятель Вася. - У нас такой нет. А огурчики - анисом пахнут. Ну, надо рюмку выпить. Что это за зеленое в бутылке?
И Вася налил из бутылки в стакан; выпивая, как-то смотрел в потолок.
- Что-то сосной пахнет, - сказал он. - Странная штучка, а хорошо… Немного сладко.
- Это десертные вина, - говорю я.
Ко мне подходит Герасим и говорит на ухо мне: "Вы велите, Кинстинтин Лисеич, этого вон, в темной бутылке, испробовать. Там ром с полынью и перцем варен, так узнают тады".
Юрий попробовал ром, ничего не сказал, только зажмурился. И налил Павлу Александровичу. Тот, выпив, вскочил из-за стола, глаза у него вертелись, как колеса.
- Ух! Ну и крепость! Ух ты, черт!
- Вот попробуйте роз-мадеру, вот ликер какой! - восхищался Коля Курин. - Мне бы достать бутылочку, я бы одну угостил… Хорошенькая. Она в кружке малагу пила, ее угощал Страхов - такая жирная рожа. Я бы этим ликером живо у него бы ее отбил…
- Да-а… - говорит Павел Сучков, - это класс. Странно, попали к нему на такие аглицкие штучки. Ром такой, морской; ужас. Это в море пить только, а у нас на суше невозможно.
- Ну-ка, налей-ка мне рюмку этого рома, я еще с рябчиком.
Ром произвел впечатление на всех. Говорили: "Ну, что у нас… не могут сделать. После него водка просто вода - и пить не стоит". Я думаю: "Ром этот Княжев сочинил - спирт и жженый сахар, перец клали. Странно, а понравилось". Поговорили о том, что как всё умеют делать за границей. Приятели, выспавшись, пошли на охоту. Застрелили зайца, а на обед опять настряпал я грачей, куропаток и уток, которых мне принес Герасим.
Изжарила Афросинья уток с груздями и куропаток с вареньем брусничным. Куропатки назывались горными, а утки руанскими - все из-за границы.
Кушая, говорил гофмейстер:
- Ел я в самых лучших ресторанах, но не то… Руанская утка - замечательна.
- Ну, - говорю я ему, - там подадут простую крякву, а счет подадут на руанскую; куропатку - скажут, горная, а окажется просто курица.
- А все может быть… - сказал гофмейстер, запивая роз-мадерой. - Вино исключительное, но совершенно оригинальное. Ну, там делают… Европа…
- Это Беренс у себя сам там делает, - говорю я.
- Ну да, пожалуй, - говорит Павел Сучков. - Знаешь, это все дамские вина - хороши, но сладковаты.
Только вечером, когда за столом мирно горела лампа и приятели мои слушали, как охотник Герасим им рассказывал про случаи на охоте, что в Ивановом озере, недалеко отсюда, такие звери живут, что просто страх берет: "Водяные… и вот - злы. Хвост рыбий, а сама она кошка водяная…" - вдруг вошел приятель Василий Сергеевич. В руках у него был фонарь, с ним Коля Курин. Хохоча, весело сказал:
- А вы знаете ли, что, знаете ли… он нас воронами накормил… - показал он на меня. - Да-с… ворон мы ели. Это рябчики-то английские - вороны оказываются.
- Нет, постойте, - вступился Коля, - послушай, - обратился он ко мне, - вот ведь что, я ведь не знаю, только вот я днем в беседке прилег, в саду, спать что-то не хотелось, и вижу, в оконце беседки идет Василий Княжев и тащит кучу убитых ворон. Сел, знаешь, у елки и щиплет их. Ощипал, отрезал головы и лапы и унес… Я и подумал - что такое? Думаю, зачем это он ворон ощипал? Встал, пошел на кухню и вижу: их тетушка Афросинья жарит на большой сковороде. Я ее и спрашиваю: "Что это ты жаришь?" А она мне отвечает: "Дичь жарю". - "Нет, - говорю я ей, - это, тетушка, вороны…" Она страсть как рассердилась на меня. Я вот Васе и рассказал, а он с фонарем жерлицы на щук ставил, на реке. И зашли мы с ним посмотреть, где Василий щипал ворон. Перьев там ужас сколько…
Вася хохотал.
- Какой вздор, - сказал гофмейстер.
- Вот они, головки, - вынув из кармана головы грачей, Вася положил их на стол.
- Это не вороны, - сказал Караулов.
Все смотрели на головы грачей и не знали, что это такое… Только не вороны.
- Чьи это головы? - спрашивают охотники Герасима…
- Кто его знает, - отвечает Герасим, - только не вороньи. Нос - не то дятел, не поймешь.
- Какая это ерунда всегда у тебя, - говорит Павел Сучков.
- Ну какой вздор, это же не вороны, - сказал гофмейстер.
Приятель Вася хохотал и только мог выговорить: "Английские рябчики…" - и опять закатывался…
- Так обидно… и так горько… - говорю я. - За что, за что?..
- Ну-ну, знаете, господа, это несправедливо. Поблагодарим Константина за европейские блюда, - сказал гофмейстер. - Мало ли кого там когда щипали. Но рябчики были превосходные, и, знаете… я вспомнил… я ел их в Лондоне за обедом у королевы Виктории, да-с! Прекрасная дама…
И, встав, он поднял стакан с вином и выпил разом, смотря кверху, как бы в небеса.
Первый снег
Весь день с утра по небу неслись свинцовые мрачные тучи. Потемнел сад. На реке холодная, злая зыбь. Грустны сжатые поля. Тоскливо дымит труба в лачуге рыбака. Осень. Грязная дорога заворачивает к мосту. Все как-то стало угрюмо и бедно. Лодка моя сиротливо лежит на берегу. Уж наступают сумерки. Иду домой. На сарае каркает ворона.
Дом мой показался мне мрачным. Вхожу в крыльцо. Терраса серая, мокрая. Болтаются веревочки, на которых летом рос пышно дикий виноград. Такая тоска!
Вхожу. Темно. На тахте спит приятель Юрий. Лицо круглое, скучное. Зажигаю лампу. Юрий просыпается, вздыхает:
- Пришел?
- А где же все? - спрашиваю его. - Не приходили с охоты?
- Нет. Кажется, нет: я все время спал… Никогда в Москве так не дрыхнул, как у тебя в деревне. А ты что же, поймал что-нибудь?
- Нет, я ничего и не ловил. Ходил к Макарову, в Никольское, принес меду.
- Ну, мед - ерунда: это не еда! Вы что-то ничего не делаете: ни рыбы не ловите, ни дичи. Застрелили бы зайца.
- Погода, холод, - говорю я. - Все куда-то попряталось.
Юрий Сергеевич сел на тахте. Кряхтя, стал надевать валенки.
- Скверная история… Ноги пухнут. Валенки не лезут. Отчего бы это?
- От вина, - говорю я.
- Ну, это - ерунда… Что же я пью? Вчера пустяки выпил, сегодня - ни капли, а вот не лезут никак!
- Ты чьи же валенки-то надеваешь? Вот у камина, посмотри, сушатся-то чьи?
- Да, верно, - радуется Юрий. - Мои.
И он в носках идет к камину, берет свои валенки и надевает.
- Вот! А говоришь: вино! Ты посмотрел бы, как Сафонов пьет. Кротков, Лихачев, Варгин? А как пил Мусоргский? Верно - я толст? Это у нас в роду… Смотри, смотри, - вдруг закричал он. - Снег-то какой валит!..
Я посмотрел в окно: в сумеречной синеве его кружились хлопья снега.
Я надел пальто и вышел на террасу. На сумрачный сад падал частый снег. И пахло чудной свежестью зимы.
Снег уже покрыл пятнами седые ели, крышу беседки. Что-то родное, свое, бодрое и радостное входило в сердце; снег, зима…
За поворотом дома показались мои приятели-охотники. Увидав меня, закричали, показывая глухаря: "Каков Вася?"
Как красив был огромный глухарь на фоне падающего снега!..
- Знаете, - сказал, подходя, Василий Сергеевич, - Колька спугнул.
- Да, брат, я, - торжествующе подтвердил Николай Васильевич.
- Собачье чутье у Кольки! - засмеялся приятель Вася.
- То есть как это "собачье чутье"? - обиделся Коля. - У меня, брат, ноги озябли. Ужас как!.. Я, брат, в штиблетах. Дай, думаю, пробегусь. Побежал, а из куста как затрещит. Вася - "бац-бац!". Я даже присел. Понимаешь ли? Вижу: дробь летит, прямо около.
- Ах так? Ты даже дробь видел, как летит? Замечательная личность! - сказал Юрий.
- И очень просто, - не сдавался Коля.
В доме из ягдташа Павел вынимал дроздов: "Раз, два, три, четыре, пять…" - и пару вальдшнепов.
- Каково? - радовался Юрий. - Молодцы!
- Вот, один, - сказал Герасим, кладя рябчика на стол. - Не идут: погода… Весь лес просвистал. Один, сердяга, отозвался.
Василий Сергеевич взвешивал глухаря на безмене, в кухне, и серьезно сказал:
- Двадцать два фунта…
- Довольно, - рассердился Сучков. - Врешь.
- Нет, не вру, - горячился приятель Вася. - Посмотри безмен.
Все пошли вновь взвешивать глухаря. Оказалось - безмен испорчен. Ленька вколачивал им кол на реке - привязывать лодку. Отправили сторожа-дедушку взвешивать глухаря к рыбаку Константину. Вышло 30 фунтов.
- Вздор! - вконец рассердился Павел Сучков.
Чтобы не забыть, Василий Сергеевич записал в "охотничий календарь": "12 октября 1909 года взял из-под Николая к вечеру, в Феклином бору, на просеке, у межевой ямы, глухаря - весом 30 фунтов".
Приятель Вася торжествовал за обедом. Говорил:
- Завтра утром мы с тобой, Николай, опять пойдем, по пороше. Я из-под тебя зайцев набью.
- Ну нет, брат!.. Снег. Я тебе что ж, собака, что ль? Нет, дудки!
Охотник Герасим Дементьевич смеялся, закрыв глаза.
- Вот ведь бывает, - говорил он. - Ведь там собака Патрон был. Я видел, как он вел. Признаться, думал: по косачу. Ан вон что… Верно: глухарина - велик.
- Я его в Москву возьму. Пускай Мишка Клинов посмотрит…
- Ну, положим! Не будь меня - не видать тебе глухаря как ушей своих, - сказал медленно и серьезно Коля Курин.
- За Николая надо выпить, - предложил Юрий Сергеевич, - он охотничьей породы…
- Как это "охотничьей породы"? Я, брат, дворянин…
- Бросьте эти дурацкие шутки! - сердился Павел Александрович. - Надо завтра чуть свет, по пороше. Смотрите: все снег идет, - показал он на окно.
- Не забыть Кольку по лосиному следу пустить, - сказал приятель Вася.
- Это правильно, - подтвердил Юрий Сергеевич. - Выпьем за Колю!
- "Пустить"… как глупо, - сказал Коля обиженно.
- Лось днем в чепуре, в болоте держится. Не подойдешь. Ходу нет: потонешь, - говорил охотник Герасим. - А ночью - не видать: может, он вот тута, около, ходит. Утром видно: след даст. И волчий след увидать можно утром. А найди-ка его!.. И рысь у кручи, на Поповке, след даст. Я завтра покажу. А днем прячется…
Жареные дрозды, вальдшнепы были хороши. Принесла тетушка Афросинья. Говорила: "Не жарила рябца: полежать надоть!.."
- Присядьте, тетенька Афросинья, - попросили мы.
Налили ей рюмочку рябиновой. Она выпила и закусила маринованным грибком. Сказала:
- С охотой вас, господа; хорош тетерь - глухарь! У, велик! Василию-то Сергеевичу посчастливилось стрельнуть. Герасима Дементьича обстрелял.
- Я его увидал, да на него спугнул, - сказал Коля. - А то бы…
- Ишь ты! Вот что! Какой молодец! А заяц-то наш, ручной… Вот снегу рад, вот у крыльца кувыркается. Пляшет. Снег-то ест. Ныне утром рано, - разговорилась Афросинья, - я на реке белье полоскала, а на том берегу Прохор ходит. Пьяней вина!.. Кричит мне: "Иде мост? Моста нету!.." - "Э-ка, ты, - говорю ему. - Мост-то - ниже, эвона!.." - "Да нету его! - кричит. - Господи, и чево делатца". - "Где, - спрашиваю, - ты в таку рань набрался?" - "Под арестом был, - говорит. - У лесничего, за порубь. Двенашину спер. Так вот, с им, по случаю вдовства, дернули. Мы с им - одногодки, вдовы… Жен вспоминали, упокойниц. Оба… Вспомнили, поплакали… Оба, по такому случаю… Без жен тоже повоешь… Авдотья моя была работяга. Раз меня кнутом попотчевала…" - "За вино, знать". - "Да, за это самое… Дрался… А когда померла, не с кем стало и поругаться. Вот, зима на носу. Сиди один, пей чай. Дело-то какое… И моста не найду…"
- Женился бы опять, - сказал Юрий Сергеевич.
- "Женился"… А кто пойдет? У его трое детёв. Да бедность. Кому надо? Дети-то у чужих кормятся. У его и коровы нет. Доить некому. Тоже жисть вдовья - лихо дело. Вот мы дивуемся на вас в деревне: вы по охоте балуете, а никады при вас жен не видно… Вот только Василь Сергеич привозил, по лету, Ольгу Ликсандровну. Эх, и хороша!.. Ласкова. У нас ее все бабы полюбили.
- Не беру, - перебил серьезно Афросинью приятель Вася. - Еще подстрелят ненароком друзья.
- Жены охоту терпеть не могут, - сказал я.
- Да и верно: не женская часть.
- Моя жена - медвежатница: медведя убила, - сказал Павел Сучков. - А тут медведей нет. Ну, и не едет…
- Ишь ты! - удивилась Афросинья. - Неужта ведмедя?.. страсть какую! Вот бы поглядеть на ее.
- Верно, - говорим мы, - восемнадцать пудов медведь.
- Ишь ты! - повторила Афросинья. - Вот так барыня!
Когда Афросинья ушла, мы оделись и вышли посмотреть зиму.
Сверху, из небесной тьмы, падал хлопьями снег на побелевшую пустыню. Вдали мелькал огонек, в избе деревни. И среди тишины и тьмы кто-то кричит:
- Кто тут? Я иль нет? Пил, исенат! Не твое пил. Черта лысого, исенат!.. Я иль нет мешок дал? А говоришь: пьян… Ты подносил, исенат! Рупь тридцать… кто дал? Я дал. А грит: пьян… Не твое пил.
- Что ты выпил? На пятачок, на рупь показываешь. Знаем тебя… Татарина убил…
- Караул! - закричал кто-то.
И потом - тишина, все смолкло.
Коля Курин подошел ко мне и кротко сказал:
- Мне, брат, за воротник снегу насыпало, прямо ужас! Ноги озябли.
- Ну что ж, - ответил я. - Пойдемте домой!
Хорошо было прийти в теплый дом. Какой контраст с ночной метелью. Горит камин. Чай. Коля сидит у камина: греет ноги.
- Вот, - говорит Коля, - плохо в такую ночь тому, кому пойти некуда! Да, брат… Это у нас - не Палестина. Там всегда лето, тепло. Взял камень, положил под голову и спи. Проснулся, на дереве гранаты висят, акриды, дикий мед. Ешь, брат! Все задаром.
- В пещерах - девушки голые женихов ждут, - сказал Юрий.
- Откуда? Вот всегда, Юрий… Почему в пещерах девушки… И к чему это? Ерунда!?
- Позволь - жара. Они и лезут в пещеры - прохладиться, женихов ждут.
- Как глупо! - сказал Коля.
- Это… из Библии.
- Ты читал в Библии? - спросил Василий Сергеевич. - В Палестине Иаков спал эдак, камень под голову подложил. Пришел лев да его и сожрал.
- Нет, что-то не помню. В Библии этого нет.
- Ну, довольно этой ерунды, - сердился Павел Александрович. - Скажи, Герасим, в такую ночь, в метель ты найдешь дорогу домой?
- Э-ка, - ответил охотник Герасим Дементьевич. - В таку пургу я шел раз из Остеева. Снег глаза слепит. Иду на авось, без пути-дороги. Под горку спускаюсь, и где - я не знаю. Вижу, обрыв, лес по ём спускается. Гляжу: дом. Узнал: Козиха. Дом там брошен. Мельник жил ране. Говорили: он деньги фальшивые делал. Под золото серебро подгонял. Ну, его и услали в Сибирь, а дом старый подгнивал. Вижу: в окне огонек светит, чуть-чуть. Я, это, подошел тихонько - в окне одно стекло, а то забито досками. Гляжу: там за столом сидят двое. На столе у них свечка горит, а они в карты дуются. Один - вот здоров, рыжий, а другой - помоложе, худой, вроде барина. И барыня - в стороне, платком голова повязана. А на столе деньги: сотни лежат. Куча! Водка в бутылке. Баранки, закуска разная: колбаса копченая, и револьвер лежит. "Батюшки, - думаю. - Чего это? Не иначе - лихое дело". Я, это, отошел тихонько да сбоку в кусту залег. Окно мне вбок видать. Я по нему из ружья: а-ах! Стекло звякнуло. Погасло!.. Они с другой стороны бегом из дому да в гору. Я крикнул: "Гони, справа! Эй, бери!.." Вот они бежали! И-их как!..
- Ты же убить их мог, - сказал Юрий.