Пока швейцар закрывает за ней ворота, большая машина барона отъезжает от сторожки. И, слегка вильнув, пропускает идущего по въезду Адриана.
Швейцар возвращается в сторожку. Его жена в холодной прихожей как раз вешает трубку внутреннего телефона.
- Листер разговаривает, ну как всегда, - говорит она мужу.
- А как он, по-твоему, должен разговаривать? И охота тебе, ей-богу?
- Но чтобы так, совершенно обыкновенным тоном! - шепчет она. - Ох, мне страшно!
- Ничего не будет, миленькая, - вдруг он крепко ее сжимает. - Ничего, ничего не будет.
- Нет, я просто в воздухе чую, это как электричество, - шепчет она. Он берет ее за руку, тащит в теплую комнату. Она маленькая, совсем юная. Хотя вид ее не вызывает подобных опасений, она говорит: - Я, кажется, с ума схожу.
- Клара! - почти кричит швейцар. - Клара!
Она говорит:
- Ночью я видела ужасный сон.
Сесил Клопшток, барон, - у себя на пороге, осунувшийся, дряблый. Дверь открыта, подле нее стоит Листер.
- Баронесса? - спрашивает барон, рассеянно роняя на руки Листеру свое пальто.
- Нет, сэр, баронессы нет еще. Мистер Пассера ожидает.
- Давно?
- С половины седьмого, приблизительно, сэр.
- Был с ним кто-нибудь?
- Две женщины, в машине, ждут снаружи.
- Подождут, - говорит барон, по белым и черным плиткам направляясь к библиотеке. Мешкает, собирается повернуть, потом говорит: - Там помоюсь, - разумея, очевидно, душ при библиотеке.
- Я счел за благо, - говорит Листер, входя в людскую, - сообщить ему про тех двух особ, которые ждут снаружи, по его лицу угадав, что он и сам их видел. "Был кто-нибудь с мистером Пассера?" - спрашивает, а сам в глаза заглядывает. "Да, сэр, - говорю, - две женщины, ждут в машине". И зачем понадобилось задавать мне этот излишний, праздный вопрос, ума не приложу.
- Это он вас пытал, - говорит Адриан, взбивая в мисочке яйца.
- Я, собственно, и сам так решил, - говорит Листер. - И я задет. Я открыл дверь библиотеки. Пассера встал. Барон говорит: "Добрый вечер, Виктор", Пассера отвечает: "Добрый вечер". После чего, поскольку услуги мои не требовались, я почтительно ретировался. Sic transit gloria mundi.
- Посидят, выпьют, - говорит Пабло. Он навел красоту и теперь издали любуется своими волосами в овальном зеркале. Так и сяк поворачивает голову, и волосы темно поблескивают.
- Льда не требовал? - спрашивает Элинор. - Вечно льда им не хватает.
- Льда у них в баре предостаточно, - говорит Листер. - Я сам положил, и под вечер еще поставил намораживать, я, лично, пока вы тут все были заняты собственными делами и названивали по телефону. Льда у них предостаточно. Им не хватает только баронессы.
- А-а, приедет она, будьте спокойны. - Кловис, встряхивая, тщательно уравнивает края в стопке своих бумаг.
- И где ее только носит. - Элоиз плюхается в пухлое, обитое кретоном кресло. - Уж хочется покушать тихо-спокойно.
Адриан приготовил поднос: поставил на него блюдо с омлетом, тарелочку с намасленными тостами, чашку на блюдце и серебряный термос с каким-то питьем. Элинор, оторвавшись от сервировки стола, рассеянно кладет на поднос нож, вилку, ложку; потом накрывает серебряными крышками тосты и омлет.
- Ты что? - Адриан сгребает с подноса нож и вилку. - Совсем уже?
- Ой, забыла. Весь день такое состояние. - Элинор заменяет нож и вилку большой ложкой.
Листер подходит к внутреннему телефону, снимает трубку, жмет кнопку. Телефон жужжит.
- Ужин направляется к нему, на чердак, - говорит Листер. - Ваш воспоследует.
Телефон опять жужжит.
- Мы будем держать вас в курсе, - говорит Листер. - От вас требуется одно: оставаться на месте вплоть до дальнейших наших указаний. - Вешает трубку. - Сестра Бартон дергается, - говорит он. - Этот, на чердаке, разгулялся и, возможно, к ночи еще ухудшится. Тот же случай - интуиция.
Адриан берет поднос, несет к двери, с порога спрашивает:
- Может, сказать сестре Бартон, чтобы доктора вызвала?
- Предоставим это сестре Бартон, - отзывается Листер мрачно, явно занятый другими мыслями. - Пусть уж она сама, как знает.
- Я с ним, на чердаке, тоже, если что, могу управиться, - говорит Элоиз. - Я всегда с ним очень даже хорошо умела.
- Ты бы, девушка, лучше, как поешь, прилегла поспать, - говорит Кловис. - Впереди у тебя важная ночь. Репортеры набегут с самого утра, а то и раньше.
- Это не случится раньше чем, примерно, в шесть утра, - говорит Элоиз. - Они как начнут ругаться, так всю ночь и не уймутся. У меня интуиция, вот и мистер Листер говорит, и...
- Только, что касается твоего положения, исключительно, - уточняет Листер. - В прочее время интуиция твоя равна нулю. В прочее время ты пень пнем. Просто, в твоем положении Ид стремится одолеть Эго.
- Меня надо баловать. - Элоиз жмурится. - Почему мне винограду не дают?
- Дали бы ей винограду, - говорит Пабло.
- Только не перед обедом, - говорит Кловис.
- Клара! - кричит швейцар Тео. - Клара!
- Я умираю просто - такое желание спросить, что у них там творится в доме, - говорит она.
- Иди, иди сюда. Ну иди же, миленькая. - И он тащит ее в комнату, где огонь пылает за каминной решеткой. - Такое желание. - Он говорит.
- Тео! - говорит она.
- Вечно ты со своими кошмарами. - Тео говорит. Он прикрывает дверь комнаты, садится рядом с женою на диван и рассеянно оглаживает ее бедро, глядя на огонь. - Вечно ты со своими кошмарами.
Клара говорит:
- Нам-то все равно ничего не светит. Мы в Мадриде в "Ритце" лучше жили.
- Ну-ну. Нам и тут неплохо. Мы гораздо лучше тут живем. Листер щедрый. Листер очень-очень щедрый.
Тео берет кочергу, ворошит в камине угли, они вспыхивают, и Клара забрасывает ноги на диван.
- Тео, - она говорит, - я тебе сказала, что Адриан заходил, занял два яйца?
- А еще что, Клара? Что еще?
- Ничего. Просто два яйца.
- Только отвернешься, он тут как тут, - ворчит Тео. - Вот я завтра утром барону на него нажалуюсь. - Подходит к окну, опускает шторы. - И на Кловиса. - Он говорит. - Совсем за ним не смотрит. - Тео возвращается к дивану. Клара кричит:
- Нет, нет, не надо, я передумала! - Она его отпихивает, завязывает пояс отороченного шнурком халата.
- И не надоело тебе, Клара. - Тео говорит. - Да-нет, да-нет. Я бы баронессу мог иметь, была бы охота. В любой момент. В любое время дня и ночи.
- Ох, Тео, это же из-за тебя мне такие ужасы снятся, - шепчет Клара. - И зачем так говорить про баронессу, ведь у нее седые волосы. Постыдился бы.
- У нее, возможно, седые волосы повсюду, - говорит Тео. - Собственно говоря.
- Будь я мужчина, - Клара говорит, - меня бы от одной мысли стошнило.
- Собственно говоря, меня не так уж тянет с нею спать, - говорит Тео.
- Слушай, там машина на дороге. Я слышу, - говорит Клара. Но Тео не слушает. Она вцепляется в его подтяжки, шепчет: - Стыд-то какой, в доме ни одного яйца на ужин идиоту-мальчику на чердаке. Нет, что-то там случится. Я всю неделю чую, а ты, Тео?
У Тео нет слов, все существо его теперь сосредоточено на Кларе. Она говорит:
- Там машина подъезжает, Тео. Остановилась у ворот. Тео, лучше ты иди.
Он отрывается от жены только на долю секунды, чтобы сказать: "Молчи".
- Я слышу у ворот сигнал. - Она почти кричит. - Она там дудит, неужели не слышишь? Всю неделю во сне я слышала эти сигналы у ворот.
Тео сопит.
Машина гудит дважды, и теперь уж Тео надевает ливрею, берет себя в руки и обретает обычное свое достоинство не привыкшего суетиться человека. Идет в прихожую, берет из ящика стола ключи и выходит в сырой холод - отпирать ворота, за которыми продолжает сигналить скромный бежевый автомобиль-купе.
Впущенный во двор, он тормозит возле сторожки. Скуластая женщина за рулем одна в машине. Она опускает окно, улыбается:
- Как дела, Тео?
- Очень хорошо, спасибо, мадам. Прошу прощения, что заставил ждать, мадам. Там был вопрос насчет яиц для бедного джентльмена на чердаке, ему на ужин.
Она прелестно улыбается из-под большой меховой шляпы.
- Все без меня разлаживается, правда? А Клара как? Нравится ей новый маленький домик?
- О да, мадам, мы очень довольны этой службой, - говорит Тео. - Мы очень уютно устраиваемся.
- Вы привыкнете к нашим распорядкам, Тео.
- Да, мадам, мы много чего испытали, мы с Кларой. И мы очень хорошо тут обживаемся. - Он весь дрожит, стоя на холодном ветру с непокрытой головой, в своей легкой ливрее.
- С другими слугами найден общий язык? - ласково осведомляется баронесса.
Тео мешкает, наконец открывает рот. Баронесса его перебивает:
- Отношения хорошие? Поладили?
- О да, мадам, вполне, мадам. Спасибо. - Он слегка пятится, с некоторой поспешностью, видимо норовя поскорей нырнуть в тепло сторожки.
Баронесса и не думает класть на руль руку в теплой перчатке. Она говорит:
- Ну, я очень рада. Среди слуг разных национальностей не всегда легко достигается гармония. В здешних краях у нас чуть ли не у единственных достойный штат прислуги. Не знаю, что бы мы с бароном делали без всех без вас.
Тео, скрестив руки, дергает оба рукава ливреи пониже плеч, весь дрожа, как одинокая звезда на ледяной орбите. Он говорит:
- Наверное, рады домой попасть, мадам. Такой с озера ветер.
- Ах да, вы же замерзли. - И она трогает с места.
- Спокойной ночи, мадам.
- Спокойной ночи.
Он пятится к крыльцу сторожки, потом быстро поворачивается, распахивает дверь. В прихожей хватается за внутренний телефон и несколько секунд, трясясь, ждет, когда он оживет. "Баронесса, - говорит он, - прибыла. Ожидается кто-то еще?"
Из кухни большого дома ему что-то кратко отвечают, сразу вешают трубку. "Что?" - спрашивает Тео у смолкшего телефона. Потом вешает трубку, выскакивает, бежит запирать ворота. И поскорей возвращается в теплую комнату, где Клара томно раскинулась на диване, одной рукой обняв спинку, другую свесив.
- Фотографа ждешь? - говорит Тео.
- О чем так долго? - спрашивает Клара.
- Весь издрог. Ей-то что, в машине. То да се. Про тебя спросила. Спрашивает, мы довольны тут?
Пабло нырнул в машину и отвел ее от фасада, как только Листер помог баронессе вылезти, принял свертки, захлопнул дверцу и провел баронессу по ступеням в холл.
- Ну вот, - говорит она, стягивая перед зеркалом большую меховую шляпу.
Листер принимает шляпу, баронесса взбивает седые букли. Роняет с плеч твидовое пальто, зажимает локтем сумочку, спрашивает:
- Где все?
- Барон в библиотеке, мэм, с ним мистер Пассера.
- Ну что ж. - Она снова охорашивает свои букли. Потом оправляет платье, тесное в талии и в боках, приказывает: - Скажите Айрин, что я через полчаса поднимусь переодеться.
- Айрин сегодня выходная, мэм.
- А Элоиз тут?
- Да, мэм.
- Все еще работает? И как она?
- О, в полном здравии, мэм. Я скажу, чтобы она вам приготовила переодеться.
- Если только ей не будет трудно, - говорит баронесса. - Я так высоко ценю Элоиз, - говорит она, тяжко подходит к библиотеке, сама берется за дверь, опережая Листера, медлит на пороге и поворачивается к Листеру, тогда как в комнате вдруг смолкают голоса. - Листер, - говорит, стоя на пороге, баронесса. - Тео с Кларой, они должны уйти. Очень, очень жаль, но домик мне понадобится для одного кузена. И нам, собственно, швейцар не нужен. Тут я на вас полагаюсь, Листер.
- Хорошо, мэм, хотя материя довольно деликатная. Они ничего такого не подозревают.
- Знаю, знаю. Вы уж там придумайте что-нибудь, Листер. Мы с бароном будем вам исключительно благодарны.
Чуть театрально она распахивает дверь, входит, и мужчины разом вскакивают с серых кожаных кресел. Листер ждет в комнате у двери.
- Ничего не нужно, спасибо, Листер, - говорит барон. - Все у нас тут покуда есть. - Он поводит рукой в сторону бара, явно занятый своими мыслями.
Баронесса грузно опускается на диван, Листер хочет выйти, но замирает на пороге, задержанный запоздалым соображением барона:
- Листер, кто бы ни объявился, нас ни в коем случае не надо беспокоить. - Барон поднимает взгляд на часы, золоченые, в синей эмали, затем сверяется со своим запястьем. - Кто бы нас ни спрашивал, мы просим ни под каким видом нас не беспокоить.
Листер послушно склоняет голову, согласно шевелит губами и уходит.
- Так привидения осаждают дом, - говорит Листер, - они как духи бестелесные, хотя пока и живы. Думаю, нам предстоит долгое ожидание. - Он занимает свое место во главе стола. - Велел ни под каким видом их не беспокоить. "Не беспокоить, Листер". И видели бы вы, какое у нее было выражение лица. Мысли мои расплываются, цепляясь за фантомы, я неотступно думаю про это ее лицо. Я должен избавиться от этого лица, иначе мне кусок в горло не полезет.
- Неплохая женщина, - говорит Пабло.
- Любит милости и блага раздавать, - говорит Листер, - а неприятное чтобы делали другие. "Пара в сторожке должна уйти, Листер, - я полагаюсь на вас, вы уж с ними переговорите. Сторожка мне нужна для моих кузенов"... или это был "мой кузен"? Один, два, три? Не знаю. Короче, ей для них нужна сторожка.
- И сколько же у нее может быть этих кузенов? - Элинор зачем-то изучает чистые зубья вилки, прежде чем всадить их в кусок телятины. - Плюс все эти секретари.
- Кузенов без счета, секретарей, возможно, и поменьше, - говорит Листер. - Если бы только она успела ими насладиться. Но сторожку, по-видимому, придется отменить. И никакой нет нужды беседовать с бедной глупой парой.
- Ну мало ли, - замечает Элоиз.
- Слушайте! Какой-то шум! - говорит Пабло.
- Ставни наверху хлопают, - это Адриан.
- Нет, просто он, на чердаке, посуду швыряет, - это Элоиз.
- Да не посуду, а стучат, - говорит Пабло. - Вот, опять. Слышите?
- Вы кушайте-кушайте, - говорит Кловис. - Это, видно, те дамочки опять, которые в машине. Разнервничались.
- Но почему не позвонить? - Листер вслушивается в грохот у черного хода.
- А я звонок черного хода отключил, - говорит Кловис. - Поскольку на меня взвалили почти всю стряпню, мое слово решающее. Никто не выйдет из-за стола, пока не кончен ужин.
- А если из библиотеки позвонят? - спрашивает Элинор.
Листер берет бокал, потягивает вино. Стук продолжается. Кловис говорит:
- Едва ли они нам позвонят. И, собственно, мы не должны им отвечать. Ни в коем случае. Короче говоря, как я пишу в моих мемуарах, любовный треугольник свершил свой полный круг.
- Они как бы уже отправились в лучший мир, - говорит Листер. - Тем не менее, это мне решать, отвечать ли на вызовы, гипотетические либо иные.
- Листеру решать, - поддерживает его тетушка Элинор.
II
Половина одиннадцатого вечера. Листер переоделся, как и его молодая тетушка Элинор. Рука об руку они поднимаются по огромной витой лестнице с узорно кованными ампирными перилами, в свое время сюда завезенными, как и многое другое. Листер щелкает выключателем, отворяет раздвижные двери длинной гостиной Клопштоков, пропускает Элинор вперед, в простор, отграниченный пышной сборчатостью шелка над рядом высоких окон. За окнами - балюстрада, дальше - ночь. Паркет лоснится, не топтаный с утра. Розовость и синева ковра, розовость и бежевость пухлых кресел, столики, витиеватые конторки, фарфоровые вазы вытягиваются, застигнутые Листером и Элинор, как лакеи при входе первых гостей на торжественный прием. Снежно-белый фарфоровый агнец, убедительно пушистый, мирно дремлет на каминной полке, где одиннадцать лет тому назад поместил его барон, когда был построен дом и заполнялся всякой драгоценной всячиной. Неоклассический камин вместе со многим прочим преодолел швейцарскую таможню, как и его близнец в прихожей. Элинор, в сером шерстяном платье, с черной сумочкой, изящно опускается в широкое, мягкое кресло и, облокотясь о столик рядом, охорашивает свежие бледные гвоздики, которые сама же утром и поставила.
На вид ей года тридцать четыре. Листеру, племяннику, хорошо за сорок. На нем темный деловой костюм, белая рубашка, матово-красный галстук. Их можно принять за кого угодно, всего естественнее за хозяина с хозяйкой, только что вернувшихся в столь поздний час после поездки в город - в Париж, в Женеву - или собравшихся в аэропорт, к ночному рейсу. У Элинор волосы стриженые, в тусклых кудерьках. У Листера блестящие, литые пряди. Лица - длинные, между собой похожие. Листер сидит напротив Элинор, уставясь в часть стены, увешанную миниатюрными портретами. Здесь, в большой гостиной, многое миниатюрно. Нет крупных картин, какие скорей были бы ей под стать. Моне из небольших, и Гойя. Таковы же и несколько портретов, по всей видимости, фамильных, и напрашивается вывод, что то ли склонность к миниатюрности - черта, наследованная нынешним владельцем через поколения, то ли портретики эти ловко и не так давно скопированы с оригиналов покрупней. Декоративные ключи, эмалевые табакерки, яркие монеты дружно пасутся на столиках.
Листер отводит взгляд от стены и устремляет на Элинор.
- Милая. - Он говорит.
Она говорит:
- Я слышу их голоса.
- Они покуда живы, - говорит Листер. - Очевидно. Это еще не произошло.
- Но произойдет, - говорит она.
- О, моя радость, это неизбежно. - Он берет сигарету из серебряной продолговатой сигаретницы, закуривает с помощью настольной зажигалки. Потом поднимает палец, как бы требуя тишины, хоть Элинор и не думает шуметь. - Слушай! - Он говорит. - Спорят в повышенных тонах. Элинор, ты права!
Элинор вынимает из сумочки длинную стальную пилку для ногтей, встает, идет к краю ковра, его приподнимает, опускается на колени и пилкой поддевает расшатанную паркетину.
- Движением нежным и проворным, любовь моя.
Она поднимает взгляд:
- К чему эти остроты. Сейчас не время веселиться. - Она нагибается, чтобы поддеть другую планку, слегка пятится, переступая коленками и помогая себе локтями, ухом прижимается к обнаружившимся под паркетом простым деревяшкам.
- Оставь, Элинор, тебя это недостойно, - говорит Листер. - Ты сейчас похожа на горняшку. А минуту назад отнюдь не была.
Она усиленно вслушивается, как в забытьи глядя сквозь пространство на высокий потолок. То и дело смутная волна голосов плещет в пол гостиной - взвизг, снова взвизг, потом страстно-перебивчивый дуэт. Сверху слышен грохот, потом опять, и шарканье, и голоса. Элинор поднимает голову, в отчаянии шепчет:
- Этот, на чердаке, лает, стучит, да ты еще, просто же невозможно толком разобрать, о чем у них там речь внизу. И почему эта сестра Бартон не сделает ему укол?