– Тонечка, – начал он, когда девочка завершила свой рассказ. – Видишь, у нас тут галерея славы!
И показал девочке на выставку, тянувшуюся, пожалуй, вдоль всей стены школы.
– Ты ведь не хочешь, чтобы твой диплом пылился в домашнем архиве? – заискивающе спрашивал Налимов. – А скажи мне, у тебя есть младшие сестры или братья?
– У меня есть брат, ему шесть лет, – запинаясь, ответила Стебелькова.
– Ну вот, представь себе, Тонечка, твой брат начнет завидовать, испортит рамку диплома, стекло разобьет, – убеждал ее Налимов, – а в школе ты всегда сможешь подбежать к витрине, посмотреть на свой диплом, похвастаться перед сверстниками.
– А родители? – смущаясь и краснея, пробормотала Стебелькова.
– Родители будут приходить на родительские собрания, и гордиться своей дочерью! – с жаром воскликнул Налимов. – Представь себе, ни у кого дети не победили в областном конкурсе пианистов и не победят в ближайшие сто лет, а у них, дочь, Антонина Стебелькова одержала такую победу!
И он с восхищением посмотрел на девочку.
Она смутилась еще больше, но тут в переговоры вступила завуч. Перейдя на строгий тон, Наталья Михайловна, произнесла:
– Стебелькова, это еще что такое? О чем ты думаешь, Стебелькова? Немедленно поддержи честь школы! Другие ребята на выставку школьных достижений свои кубки отдают и ничего! А когда вырастают, приводят своих детей, полюбоваться на почетные грамоты, дипломы и благодарственные письма!
И она, взяв девочку за плечи, подвела ее к самому стеклу витрины, где сверкали золотыми надписями почетные грамоты тридцатилетней давности.
– А как же бабушка с дедушкой? – попыталась в последний раз отбить свою награду, Тонечка. – Я вообще думала сделать ксерокопию с диплома и вам оставить!
– Ксерокопию! – с ужасом в глазах, отшатнулась Наталья Михайловна. – Да ты с ума сошла!
– Дедушку и бабушку я беру на себя, – успокоил девочку, Налимов и продолжил уговаривать, – а про тебя мы по школьному радио сообщим и обязательно напишем в стенгазете!
– К первому сентября? – спросила Тонечка.
– Конечно, – расплылся в искренней улыбке Налимов и, видя, что совсем одержал победу, добавил, – безусловно, этого мало и потому мы пригласим юных корреспондентов с детского телевидения, они сделают про тебя репортаж, и ты сыграешь на школьном фортепьяно. Ведь сыграешь же?
– Да! – зарделась Тонечка и прижала ладони к щекам. – Ой, мне тогда надо платье розовое с блестками погладить!
– Ну вот, иди, готовься, а я, как договорюсь с телевизионщиками, с тобой свяжусь!
И Налимов подняв диплом кверху, залюбовался яркими бликами солнечного света, отражающимися от стеклянной поверхности чужого предмета славы.
– Ну вот, в вашем полку и прибыло! – поворачивая ключ и приоткрывая стеклянную витрину, произнес Валентин Михайлович, с непередаваемым удовольствием водружая диплом Стебельковой, на самое видное место.
– Эх, еще бы фотографии с конкурса! – сокрушенно покачал он головой.
– Будут! – заверила его завуч и помчалась вслед за Стебельковой.
10
В двери постучались, и в щель просунулась голова молодого ученого.
– Я вас слушаю, Андрей Алексеевич! – воскликнул с воодушевлением, Налимов.
Он знал, по-другому с учеными, преподававшими у него в школе, нельзя.
Ученые, что люди творческих профессий, что дети, как на подбор были легкоранимые и чрезвычайно обидчивые существа. Одним словом, люди с неустойчивой психикой.
Андрей Алексеевич пристально и испытующе посмотрел на Налимова.
– В лаборатории, – он показал глазами вниз, – я изобрел машину времени.
– Дорогой, Андрей Алексеевич, – встал Налимов, улыбаясь, – машину времени уже столько раз изобретали, право не удивительно, когда и вы объявили о своем триумфе.
– Как? – расстроился ученый. – Изобрели! Но кто? Кто меня опередил? Американцы?
Налимов пожал плечами, изображая недоумение, ох уж эти ученые, не знают элементарных художественных фильмов и произведений писателей-фантастов, а между тем года не проходит без новшеств, в сфере киноиндустрии на эту тему, не говоря уже о фантастических рассказах.
Налимов пришел вслед за ученым в подвальное помещение школы, переобуродованное под лабораторию. Пришлось потратиться, иначе заполучить некоторых светил наук ему нипочем бы не удалось.
В лаборатории Налимов бывал редко, он побаивался опытов и клевал носом под непонятные объяснения ученых, азартно исписывавших классную доску в попытке объяснить директору то или иное направление своих исследований, математическими или химическими, иногда физическими формулами.
Налимов ничего не понимал в точных науках, ближе всего ему была литература, и еще он обожал природоведение. В детстве Налимов каждый день вел дневник, в котором до пятнадцати лет одержимо указывал, какая температура воздуха за окном и рисовал солнышки или облачка, в зависимости от погодных условий.
– Ну, где же ваша машина? – встал в дверях лаборатории, Налимов.
– Как где? Да вот же она, перед вами! – воскликнул ученый, указывая на пустой белый стол на колесиках, сиротливо стоявший посередине большого, но полупустого помещения.
Налимов еще покрутил головой, не в состоянии понять, куда девалась остальная мебель, куда пропали шкафчики с колбами и прочей лабораторной ерундой?! Но ученый ждал ответа, напряженно глядя на директора.
– Отлично! – бодро сказал Налимов, добросовестно пялясь на идеально чистую столешницу.
– Что же делать? Я хотел запатентовать свое изобретение! – ученый неуклюже приблизился к Налимову и взял за руку, но Валентин Михайлович мягко высвободился, продолжая улыбаться, не хватало еще скорую психиатрическую вызывать, в панике подумал он, но виду не подал.
– Очевидно, меня опередили, – бормотал ученый, – но мы еще посмотрим, кто кого! Вот я возьму и скакну назад во времени, объявлю миру о своей машине времени раньше америкосов! Как вам такой вариант?
И он жутко расхохотался. Налимов попятился, но тут, ученый, склонившись к белому столу, чем-то защелкал и исчез вместе со столом…
Налимов моргнул, ошеломленно поглядел на опустевшую лабораторию и бросился бежать вверх, по лестнице.
Вслед ему раздался взрыв хохота. Налимов застыл на верхней ступеньке.
– Валентин Михайлович, мы вас разыграли! – радостно сообщил Андрей Алексеевич.
Налимов повернул обратно, спустился, недоверчиво вглядываясь в оживленные лица молодых ученых глядевших на него с детским восторгом.
И где они все прятались, подумал Налимов и поежился, чувствуя нарастающую обиду.
Лаборатория теперь была отнюдь не пустынна. Вся мебель, шкафчики вернулись на прежние места, и белый стол был тут же.
– Я не понимаю, – указал на мебель дрожащим пальцем, Налимов.
К стыду своему он никак не мог оправиться от шока.
– Фокус-покус! – хором прокричали ученые, и Налимову показалось, что вот сейчас они как первоклассники возьмутся за руки и поведут вокруг него хоровод.
– Но как? – вскричал Налимов и схватился за голову.
– С помощью зеркал! – торжественно сияя гордым взглядом, произнес Андрей Алексеевич.
– О, боже! – выдохнул Налимов и, не слушая путаных объяснений ученых, ринулся вверх по ступеням лестницы.
– Я спешу на обед! – вырвался он от них во двор школы, прыгнул за руль своей иномарки и дал газу.
Чтобы успокоить нервы, он, поставив машину возле дома, на место постоянной стоянки, отправился в рюмочную.
Его приятели, актеры драматического театра, усатый, долговязый в вязаной шапочке и толстый в очках, уже были тут.
Без слов подвинулись за круглым столом, уступая место еще и Налимову, взявшему свободный стул от соседнего столика. За столом сидел еще один человек, небритый, угрюмый и очень худой пьяница.
Налимов прислушался.
– Чем же ты питаешься? – ласково спрашивал усатый, подкладывая худому на тарелку кусочки нарезанной колбасы.
– Нахожу остатки овощей на опустевшем рынке, – вздохнул пьяница, – подбираю капустные листья, собираю закатившиеся под прилавки картофелины.
– А живешь на улице? – спросил долговязый и потрогал шапочку на голове.
– Живу в заброшенном доме, развожу огонь в печи и в котелке варю похлебку.
– Разреши тебе не поверить, – усомнился усатый, – разве в России есть заброшенные дома? Мне кажется, эти русские родную мать продадут в рабство лишь бы причередить себе ее кособокую хибарку.
– Погоди-ка, – сдернул очки, толстый, – почему ты говоришь: "эти русские"? Разве сам ты не русский?
– Я – цыган! – с вызовом ответил усатый и уставился на своих приятелей.
Долговязый раскрыл рот от удивления, но толстый не сдался:
– Как же ты можешь быть цыганом, если у тебя волосы русые и нос картошкой?
– Что же я, по-твоему, и цыганом не могу побыть? – обиделся усатый.
Толстый махнул рукой и посмотрел на пьяницу, под шумок уже прикончившего всю колбасу на тарелке. Толстый милосердно ссыпал ему свою порцию закуски.
– Так что же там с заброшенными домами? – напомнил он ему.
– Бывают заброшенные дома, еще как бывают, – оживился пьяница, – особливо, на окраинах города, в старых районах, где алкашня живет да полоумные бабки. Бабки помирают, алкашня помирает, дома остаются ничейные!
Выразительно посмотрел он в недоверчивые лица собутыльников.
– Как же ты без денег живешь? – продолжал допытываться толстый.
– Деньги – зло, а кто придумал их, пускай жарится в аду! – горячо вскричал пьяница. – Я зарабатываю. С утра нанимаюсь к "черным" на рынке. Товары перетаскиваю, фуры с арбузами разгружаю. Руки после трясутся так, что меня принимают за перепившего ханыгу.
– Платят тебе? – осведомился усатый.
– А то, как же, каждый день фунфырик или пол-литра водки отпускают! – выпрямился пьянчужка.
– Стало быть, ты им дешево обходишься, наверное, рады тебе "черные" хозяева жизни? – горько усмехнулся усатый.
– Я – ценный для них, работник! – подтвердил пьяница, кивая.
– Да, – сказал усатый и заметил Налимова, – будем знакомы!
Протянул он руку через весь стол. Долговязый снял шапочку, а толстый сдернул очки.
– Так ведь мы знакомы, – заявил Налимов, в испуге глядя на приятелей, – вы – актеры нашего городского драматического театра.
– Ох уж, это бремя славы, – засмущался усатый.
Толстый надел очки, а долговязый шапочку.
– За театр! – торжественно предложил тост, усатый.
Актеры встали, пьяница поспешно подскочил, присоединяясь и Налимов, поставив купленную в баре, бутылку водки на стол, поднялся на ноги.
11
Налимов проверял почту трижды в день, утром, когда спускался с пятого этажа на улицу; днем, когда поднимался на обед и вечером, когда возвращался с работы. И хотя ему никто не писал, все мыслимые и не мыслимые корреспонденты давным-давно перешли на электронный вид общения, все равно, Налимов тщательно перелистывал ежедневные рекламные газетки, что ему подкладывали в почтовый ящик неутомимые распространители. И однажды, Валентин Михайлович раскрыв газету заметил, как немедленно оттуда выпал длинный конверт – письмо от дочери, покинувшей город вместе с мужем и устроившейся еще лет десять назад, в деревне. Названия поселения, где жила дочь, Налимов не смог вспомнить, также, как и почерк дочери, однако обратный адрес был указан на конверте.
Налимов прочитал письмо, стоя на лестничной площадке. Через несколько минут он осознал, что все еще стоит на площадке и ему плохо.
Какое-то время он сидел на ступенях. После поднялся в квартиру и лег на диван.
Однако, необходимо было действовать и Налимов сделав неимоверное усилие над собой, поднялся, оделся, вышел во двор, не отвечая на приветствия скамеечных старушек, направился к своему автомобилю.
По дороге, к деревне, откуда и пришло письмо, он вспомнил было, что кажется позабыл водительские права дома, но тут же отвлекся от столь мизерного вопроса и сосредоточился на дороге.
Через два часа он подъехал к старым воротам, что вели во двор одноэтажного покрашенного сиреневой краской, домика. Вокруг дома росли желтые подсолнухи, при других обстоятельствах Налимов, скорее всего улыбнулся бы этому факту, но тут не обратил внимания.
Его ждали. Представители власти и соседка согревшая своим участием сердца двух заплаканных детей, внуков Валентина Михайловича. Оказалось, пока шло письмо, люди схоронили близких Налимова: бывшую жену, зятя и дочь.
– Как это произошло? – имея в виду их смерть, спросил Налимов, глядя на внуков.
Внуки внушали ему жалость и ужас. Внутренне, он содрогался при мысли, что же делать дальше?
Местный участковый, обрюзгший, ленивый мужик, ответил, растягивая слова:
– Известное дело, приехали нуворишики с девками отдыхать на "зеленую". Расположились на берегу реки, за деревней. Напились и за руль. По ночным дорогам гонять, а тут ваши возвращались с работы.
И видя непонимание в глазах Налимова, удивился:
– Да вы хоть знаете, что у них кафе придорожное было, расположено на трассе, километров за десять отсюда?
Налимов вынужден был покачать головой, он не знал.
Участковый передернул плечами, хмыкнул, но продолжил:
– Ихняя "Лада" в клочья, нуворишики тоже малость побились, но выжили, потому как гоняли на "Хаммере".
И он выжидательно уставился на Налимова. А Налимова охватила безудержная дрожь, ему необходимо было забрать внуков. Такая миссия страшила его.
Как? Нарушить весь привычный уклад жизни?! И больше не допускать маленькие слабости – вести себя аморально!..
Внуки глядели на него большими глазенками. К стыду своему, Налимов не знал, как кого зовут. Он никогда не видел внуков, да и не знал об их существовании.
Ничем не выдав столь вопиющего беззакония перед представителями власти, он на все согласился, подписал соответствующие документы, из которых быстренько узнал, что семилетнего внука зовут Виктором, а пятилетнюю внучку Яной.
Дочь Налимова была поздним ребенком, жена все никак не могла решиться родить от него и сама дочь стала мамой, когда уже у ее подруг дети пошли учиться в университеты, а некоторые сами родили.
Налимов даже вздрогнул, его внуки при нормальном раскладе жизни вполне могли бы быть ему правнуками.
Не откладывая дела в долгий ящик, Налимов подхватил чемоданы, собранные заранее сердобольной соседкой и направился к машине.
Внуки не отставали от него ни на шаг. Брат и сестра держались вместе. Девочка кусала губы, чтобы не разреветься, а мальчик все наклонялся к ней, уговаривая не плакать.
Пожав руки начальству деревни, Налимов запер дом и отдал ключи заплаканной старушке-соседке с тем, чтобы она комнатные цветы в доме поливала. Оставались еще представители животного мира: кошка и собака.
Они смотрели на детей глазами, полными слез.
– А Мушка, как же? – спросила Яна, взяв серую полосатую кошечку, на руки. – А Тяпа?
Наклонилась она к ласковому псу.
Налимов остановился, повернулся к старушке-соседке:
– Послушайте, как вас зовут?
– Баба Клава, – прохныкала старушка и заботливо обняла сирот.
– Я вам денег оставлю, – доверительно сообщил Налимов, – и внуков! Буду приезжать каждый выходной!
– Ой, – обрадовалась баба Клава, – согласная я!
И затараторила:
– Я и раньше за ними приглядывала, кормила, поила, детского садика у нас нету, так ребятишки ко мне ходили!
– Но разве так можно? – растерялся участковый, глядя на Налимова в большом замешательстве. – Ведь это внуки ваши!
– Однако, я же приехал! – насупился Налимов. – И я не отказываюсь от вспомоществования!
– Тогда уж лучше в интернат отдать! – покрутил головой участковый.
Глава сельского поселения, женщина лет шестидесяти, нахмурила брови:
– Вы соображаете, что несете, товарищ Налимов? Оставить родных внуков, несовершеннолетних детей на попечение чужой женщины, пускай даже бабы Клавы? Я вынуждена буду сообщить в соответствующие органы!
Это заявление подействовало и Налимов не говоря более ни слова, запихнул чемоданы в багажник, усадил детей на заднее сидение вместе с Мушкой, дворовым песиком, Тяпой и рванул с места.
– Мы приедем с проверкой, так и знайте! – прокричала ему вслед глава сельского поселения.
А участковый громко произнес, так что Налимов услышал:
– Даже на кладбище не сходил, нелюдь!
12
Внукам Налимов молча, уступил большую комнату. Молча, потому что не был готов к подобной ситуации. Нечто надломилось в его душе, нечто, составляющее единое целое со всем его организмом. Так бывает, когда здоровый молодой человек, попадая в больницу с приступом аппендицита, замечает в какой-то миг после операции, что всегда гибкое, сильное, послушное тело перестало подчиняться и заставить его двигаться невозможно.
За животными дети принялись ухаживать сами, каждый день, по три раза, выгуливая их во дворе дома, где скамеечные старушки соболезнуя известной на весь дом, истории (и откуда только узнали?!) наделяли детей липкими карамельками, которые сами беспрестанно жевали и утверждали, что это их самое любимое лакомство – карамельки из детства "Дунькина радость".
Кошка оказалась охотницей и в два счета расправилась с мышами, скакавшими раньше по кухне совершенно свободно, несмотря на расставленные повсюду мышеловки.
Пятилетняя Яночка усовершенствовала блюда, приготовленные дедом, она просто принялась добавлять приправы.
Сбившись с ног и обзванивая знакомых, Налимов, наконец, устроил внучку в детский сад. Тут надо пояснить дотошному читателю, во времена государственные, то есть при Советском Союзе детские сады были практически в каждом дворе. Местные власти строили новые районы города и исходя из количества жителей, а соответственно и детей решали, сколько детских садов необходимо построить, чтобы взрослые могли спокойно работать на благо государства, а дети под присмотром воспитателей и нянечек могли бы свободно играть, кушать, развиваться, готовиться к поступлению в первые классы школы.
А, когда государственную систему пришли и развалили "враги народа", имена которых всем и каждому в России известны, но не каждый думает о них, как о врагах (здесь, срабатывает механизм генетического рабства или лучше сказать, следующее: "Моя хата с краю, я ничего не знаю!")
Почему-то "враги народа" в первую очередь развалили и продали детские сады. Соответственно тогда и рожать люди стали меньше, куда в такой стране, где взрослые частенько попросту голодали, еще и ребенка кормить?
И тут "враги" объявили о большой сумме денег (правда, сумму выплачивают через три года после рождения ребенка), за каждого дитятю. Дескать, рожайте! Но про детские сады вспомнили лишь, когда очереди в два-три чудом сохранившихся дошкольных учреждения выстроились до самого Марса, но у марсиан свои заботы и свои дети, с какой стати им еще и землянам помогать, к тому же русским?..
И вот началось, выстроят "враги" раз в пятилетку новый детский сад и с помпой, под объективами услужливых телекамер разрезают ленточку, дескать, преподнесли вам, дорогие жители района, великий подарок!
Одним словом, многие мамочки, опираясь на своих мужей, так и вынуждены были сами заменять своим деткам и нянечек, и воспитателей, теряя навыки в работе, но это, как говорится, издержки "государственной" системы жизни.