Витю, Налимов взял к себе в школу. Собирая внука в первый класс, Валентин Михайлович пришел в ужас. По крайней мере надо было быть весьма богатым человеком, чтобы подготовить первоклассника к первому сентября.
Бездарное управление страной известными всем господами привело родителей и детей к печальному результату. Школьное образование сделалось неподъемным для многих родителей, а так называемая помощь от "государства", естественно в мизерных суммах, еще надо было получить, бегать, обивать пороги чиновников и при этом умудряться на хлеб зарабатывать (чиновники же принимают страждущих исключительно в рабочее время). Ей богу, все это сильно напоминает "Алису в стране чудес", где чаепитие с безумными персонажами никогда не кончается, только чаепитие надобно заменить на все, буквально на все, что затевают, так называемые "слуги народа" в Государственной Думе.
Нередко. обыватель включая новости, говорит с неприязнью: "Ну, что вы еще задумали?" и добавляет непечатное слово, ожидая от правителей очередную порцию гадостей, призванных не улучшить благосостояние народа, а напротив, ухудшить.
В полной мере это чувствуют на себе школьники, несчастные дети. Даже, будучи из семьи середнячков, даже при поддержке бабушек, все равно, ущемляются их права, и в ответ о просьбе починить, скажем, велосипед (предположим, цепь слетает), ребенку, делая страшные глаза, взрослые говорят: "Ты что, ведь надо готовиться к школе!" И здесь, не имеется в виду заданное летом, внеклассное чтение (если речь идет уже не о первоклассниках, а старше), нет, в ужасе взрослые теребят школьные костюмы выставленные на продажу, воют от цен на спортивную форму, а обувь, а портфели, а канцелярские принадлежности?! Да, на такие деньжищи можно было бы шар земной обогнуть! А уж, чтобы подготовить первоклассника, впору кредит в банке брать…
Изрядно потратившись и не позабыв помянуть недобрым словом "врагов народа" приведших страну к полной анархии, в том числе и в системе образования, Валентин Михайлович испытал гордость, когда его внук, маленький, молчаливый человечек взял деда за руку.
– Ну, ну, не надо бояться, – подбодрил его Налимов.
Витя шумно вздохнул, выглядывая из-за большущего букета гладиолусов.
– Мне страшнее! – поведал Налимов, прижимая руку к сердцу. – Я речь буду произносить перед всей школой!
Стоя на крыльце и обозревая праздничное море школьников, выстроившихся в линейку, он пожалел, что не взял на праздник, внучку, ей бы понравилось. И вообще внуки оказались вовсе не проблемными, а напротив, разумными и воспитанными детьми.
Налимов поискал глазами внука, Витя стоял впереди колонны первоклассников. Маленький, скромный мальчик, потерявший маму, папу и бабушку в одночасье.
Только теперь, перед всей школой, Налимов осознал всю трагичность случившегося, восхитился стойкостью внуков и поругал себя за черствость и невнимательность. Обещая исправиться, он с восторгом помахал рукой внуку и Витя ответил деду слабой улыбкой.
13 (Последняя)
Первое сентября Налимов посвятил семье. Забрав досрочно из детского сада Яну, он поехал в парк развлечений и с удивлением обнаружил, что парк переполнен, очень многие родители привели школьников покататься на каруселях.
– А как же! – хохотал Щербаков, летая на качели-лодке вместе с новой дочкой, Мариной. – Когда еще школярам выпадет праздник!
И Марина позабыв былые недоразумения, связанные с поведением Налимова, послала Валентину Михайловичу воздушный поцелуй.
Встретил Налимов в парке и троицу неразлучных друзей, усатого, долговязого и толстого. Абсолютно трезвых и одетых нарядно. У всех троих были жены и дети.
– Сезон открывается, – радостно сообщил усатый, – отпуск кончился, в театр пора!
– Репетировать! – добавил долговязый и пригладил светлые волосы, он был без шапочки.
– Спектакли играть, – мечтательно улыбнулся толстый и снял очки.
Налимов смотрел с удивлением.
– Приходите, у нас и детские спектакли есть, – кивая внукам Налимова, сообщил усатый, – а мы вам контрамарочку и за кулисы проведем!
– Ага! – подтвердил долговязый.
– Вдохнете запахи театра, – прикрыл глаза толстый.
– Деда, – дернула за руку, Яна, когда троица актеров обремененная семьями, скрылась восвояси, – а какие они, запахи театра?
– Вероятно, речь шла не совсем о запахах, – задумался Налимов, – скорее об ощущениях, о мире фантазии, об эйфории признания и аплодисментах.
– В театрах кричат "браво", я знаю! – добавил Витя.
– Вот-вот! – закивал Налимов, обрадованный взаимопониманием и заверил детей. – Мы обязательно сходим с вами в наш городской драматический!
P. S. Налимов прожил еще десять лет вместе с Витей, Яной, Мушкой и Тяпой. Находясь на смертном одре, в больнице, он приветствовал изможденным от боли голосом священника, Николая Проскудина. Батюшку уложили на соседней койке. Но не успев перекинуться и парой слов, они скончались. сердца перестали биться, тела отказали держать души.
Очнулся Налимов в той же палате, но сидя рядом с телом. И безо всяких эмоций наблюдал, как к священнику подошел громадного роста черный, рогатый, едва умещающийся в пространстве палаты, явно не рассчитанной на подобных верзил. Но был ли то Сатана или кто-то из демонов, он не знал. Тем не менее, батюшка обрадовался ему так, что ручки протянул, рогатый взял его на руки, будто дитя малое и ушел. А Налимов переведя взгляд на неподвижное тело отца Николая заметил краем глаза возле себя двух служек смерти в черных плащах с капюшонами. А, где же у вас косы, хотел, было, возмутиться Налимов имея в виду общеизвестные рисунки "старухи", но служки не дав ему собраться с мыслями, подхватили и понесли в туннель, где в общей очереди к ангелу смерти, он, было, затосковал, но когда дошел его черед и ангел, положив теплую ладонь на его лоб, сейчас же резюмировал о Толпе, воспрянул духом.
В Толпе он обрел прежнюю говорливость, встретил родных, маму с папой и посетил дом предков. В доме тикали часы с кукушкой, играл граммофон и топилась печка. Возле печки, на маленькой скамеечке, сидел прадедушка, которого Налимов при жизни никогда не видел и глядя на правнука, кивал, улыбаясь: "Гляжу на тебя, будто на самого себя смотрю!" И Налимов чувствуя, что это так и есть, уселся возле прадеда на крепко сколоченный дубовый табурет, чтобы также, как и прадед кивать и улыбаться новопреставленным родственникам.
После смерти Налимова, Щербаков немедленно взял шефство над детьми. Во всем ему сопутствовала Марина, к тому времени получившая юридическое образование. И Валентина не осталась в стороне, а проявила участие, под чутким руководством семьи Щербаковых, Витя поступил на юридический, Яна выбрала актерскую профессию, она стала актрисой городского драматического театра, где престарелые артисты, усатый, долговязый и толстый всегда готовы были ее поддержать.
В деревне, еще при жизни Налимова поселились ученые и каждый день ездили на рейсовом автобусе преподавать, в школу. Ученые сильно сдружились с бабой Клавой и рыдали в голос на ее похоронах.
После смерти Налимова они так и остались жить в доме, пугая деревенский люд своими экспериментальными опытами, но тем не менее урожай они собирали богатый и не в пример другим огородникам, успевали выращивать и убирать некоторые овощные культуры аж два раза за лето. Для того они использовали некую машину, что собирала из окружающего пространства "чистую" энергию и перенаправляла ее на огородные растения. В дальнейшем, ученые планировали экспериментировать на мышах, добиваясь отмены такой болезни, как старость. При удачно проведенных опытах, они бы заявили миру о создании прибора против старости да и болезней вообще, но это уже другая история.
Знаменитый школьный огород перешел в руки завуча, Натальи Михайловны, возглавившей школу и после смерти Налимова не нарушившей традиции вверенного ей учреждения ни на йоту.
Наталья Михайловна поставила на свой стол портрет Налимова и частенько разговаривала с ним, советуясь и высказывая свои сомнения вслух. Люди видели ее и на городском кладбище, куда она относила охапки свежих цветов, практически каждый день меняя букеты возле мраморного памятника Налимову…
Пьяная Россия
1
Джек очнулся с листьями во рту. Он ел листья! Совсем, как маленький или очень пьяный человек. Попытался встать, но земля неожиданно волчком завертелась под ногами. Добрая, надежная земля. Джек всхлипнул, оказавшись лицом в ворохе опавшей листвы. Долго рассматривал очертания красного кленового листа, с горечью обдумывая прискорбную мысль о том, что бог обделил его талантом художника, зато у его сестры Джилл есть способности и не плохие. Как она замечательно рисует, боги бы обзавидовались!
– Джилл! – позвал Джек и пополз на голоса, звучавшие невдалеке.
– О, Джеки! – раздался над ним добродушный бас.
Володя Соловьев поставил его на ноги, отряхнул одежду и, не давая упасть, подхватил легко, будто куклу понес к весело трещавшему костру.
Искры взметнулись вверх, похожие на фееричных огненных павлинов.
– О! – встретили Джека радостными восклицаниями и засуетились.
– Выпей, Джек! – протянула ему чашку крепкого чая, Джилл и заговорила по-английски, сердито сверкая глазами. – Ох, не надо было тебе пить, Джек. Вечно ты пытаешься всем что-то доказать. Но ты не привык к таким крепким алкогольным напиткам, а русские привыкли, но не валяются, как ты, подметая лес вокруг. Что о нас подумают, Джек? Русские итак не самого лучшего мнения об американцах.
– Пьяная Россия! – воскликнул, покачиваясь, Джек.
Его заставили выпить чаю и отвели на берег озера, где на надувном матрасе, Джек улегся созерцать водную гладь и бормотать всякий вздор.
– Извините его! – сказала по-русски Джилл и прижала руки к груди. – Он обычно не пьет!
– Ничего, – пробасил улыбчивый Володя Соловьев и глубоко вдохнул чистый воздух, – места у нас тут заповедные, волшебные, быстро в себя придет!
– Надо только следить, как бы он не вздумал купаться! – произнес Денис Курицын, решительный молодой человек с бородкой клинышком.
– Ну, он же не русский! – отмахнулся Володя.
– И все-таки! – Денис прошел к Джеку, поглядел на него с недоверием и уселся на краешек матраца, сторожить.
– Неужели, в такую холодную погоду можно купаться? – недоумевала Джилл, сжимая в ладонях кружку горячего чая.
– Всякое бывает, – философски заметил Соловьев, – дурачья у любого народа хватает!
– Это верно! – согласилась Джилл, вспоминая попойки нью-йоркских портретистов нередко заканчивающихся выяснениями отношений и мордобоем. Тогда только и слышно хвастливое: "Я изображу лучше тебя!", "Твоя мазня никуда не годится!", "А не пойти бы тебе мультяшек рисовать?!"
Мультипликаторы вызывают у портретистов яростную ненависть и презрение. Заяви кто-нибудь в баре, что он работает на диснеевскую корпорацию и его, безо всякого сомнения, с ревом негодования изобьют и выбросят вон, на улицу.
Джилл глухо засмеялась.
– Что такое? – наклонился к ней Соловьев.
Она коротко рассказала. Они посмеялись вместе.
– У нас в России ничего подобного нет! – заверил ее Володя и с чувством поглядел на хорошенькую американку, худенькую девушку с прической каре.
– Переехать бы к вам! – мечтательно вздохнула Джилл. – И природа у вас так похожа на нашу, северо-американскую!
– А, давайте! – воодушевился Соловьев. – Организуем эмиграцию американских художников!
– Мой брат не художник! – возразила Джилл, глядя на распластавшееся по матрасу тело Джека.
– Уснул! – доложил Денис Курицын, возвращаясь к костру.
– А мы тут решили эмигрировать! – сказал Володя, сияя влюбленными глазами.
– Откуда, куда? – деловито выкапывая печеную картошку из золы, поинтересовался Денис.
– Из Америки – в Россию! – улыбаясь во весь рот, сообщил Володя.
– Давно пора! – тут же согласился Курицын.
– А, поглядите-ка, сколько белых грибов мы насобирали! – крикнул веселый голос.
На кромке леса стояла компания бородатых, счастливых мужиков: Васенька Кокорин, Санечка Михайлов и Борис Юрьевич Беляев.
Санечка Михайлов поднимал кверху связку грибов. Сквозь грибы шла леска, давая, таким образом, преимущество грибникам не напрягаться с тяжеленной корзиной.
Правда, корзина имелась, но набита она была шишками и лесными орехами.
– Что это? – Джилл с восторгом погрузила пальцы в груду шишек.
– Дары леса! – важно произнес Борис Юрьевич Беляев.
– Ах, какую картину можно будет нарисовать! – причмокнул губами Васенька Кокорин.
– Великолепную! – кивнул Санечка Михайлов.
Джек очнулся от голода, в животе урчало, по воздуху плыл ароматный запах жареных грибов с картошкой.
– Джеки! – встретили его радостно у костра и протянули железную миску, полную восхитительной пищи.
– Я же говорил, места у нас тут заповедные, – глядя, как быстро расправляется со своей порцией жарехи американец, произнес Соловьев и рассмеялся, – на вольном воздухе и аппетит проснулся!
Володя положил Джеку из большой чугунной сковородки, отставленной от костра в сторонку, на плоский камень, еще порцию жарехи. А, когда он все съел, сунул ему в руки алюминиевую кружку с ароматным, ни на что не похожим чаем.
– А как же, чай с брусникой! – пояснил ему Володя.
Джек кивнул, он понимал, что ему говорят русские, но вот сам говорить еще затруднялся, не то, что сестра, кстати, где она?
Джек огляделся. Художники, расставив этюдники, стояли невдалеке, развернувшись к озеру. Мелькали кисти, зачерпывая с палитры краски. Среди вдохновенных лиц творцов виднелось и мечтательное личико Джилл.
– Обмен опытом? – спросил Джек у Соловьева, с трудом проворачивая языком во рту русские слова.
– А, баловство одно! – отмахнулся Соловьев. – Развлекаются!
Из леса вышли две тетки, божьи одуванчики. Встали, приложив козырьком ладони ко лбу, вгляделись в художников. Повернулись к Джеку с Соловьевым, бойко направились к ним.
– И чего малюют, – удивленно произнесла одна тетка, – эка невидаль, вода да небо серое!
– А чего же рисовать? – протягивая теткам две кружки горячего чая, спросил Соловьев.
– Эвон, – рассердилась вторая тетка, но кружку взяла, покосившись на закопченный большой чайник в руках у Соловьева, – деревня за лесом, на холме, домик к домику. Рябины красной видимо-невидимо, ведьмачка своя есть!
Художники на берегу пришли в движение. Теток взяли в плотное кольцо.
– Как это ведьмачка? – прищурился Борис Юрьевич.
– Сиротка она, – доверительным тоном сообщила одна из теток.
– Приютская, – кивнула другая, – взяли мы ее и сами теперь не рады!
– Что же она делает? – спросил Джек, страшно заинтересованный, он любил магические приключения.
Тетки замялись.
– Сразу и не скажешь, видеть надо! – решила одна.
– Пойдемте к нам в гости, – пригласила другая.
– Роднусеньки, – обрадовался Санечка Михайлов, – как вас звать, величать?
– Тетушка Анфиса, – поклонилась одна.
– Тетушка Лизавета, – поклонилась другая.
Художники в ответ назвали свои имена и заметались, собирая свое имущество. Джек набрал воды из озера в чайник и залил костер.
– Неужто, правда, ты американец? – спросила его тетушка Анфиса, глядя с любопытством и таким восторгом, что Джек засмущался.
– Правда, американец, – подтвердил он и кивнул на сестру, – я и Джилл!
2
У тетушек была трудная жизнь. Все восемь лет, с момента рождения приемной дочери, они трудились, не покладая рук и заботились о девочке, называя ее своей, она в свою очередь платила им абсолютной любовью и преданностью. Называла мамами, тем не менее…
– Ничего магического в нем не вижу! – сомневаясь, покачала головой, тетушка Анфиса.
– Человек, как человек! – подтвердила тетушка Лизавета.
– Дуры, – встрянул в разговор, дед Пафнутий, – Ничего вы не понимаете, ведьмаки завсегда кажутся обыкновенными! Они должны выглядеть людьми!
– Слиться с толпой! – поддержала деда Пафнутия, восьмилетняя Тонечка.
Тетушки взглянули на нее. Дед, напротив, отвел глаза. А вот приезжий колдун посмотрел на девочку внимательнее, нежели на прочих собравшихся деревенских жителей.
Проследив за его взглядом, старуха Терентьевна заголосила:
– Свояк свояка видит издалека!
– Уймись, Терентьевна! – рявкнул дед Пафнутий и униженно поклонился. – Дорогой колдун, просим тебя вмешаться и помочь нашей деревне!
– Чудеса одолевают!
– Белая ведьма нападает на рыбаков и утаскивает под воду!
– Люди умирают, из сотни жителей в живых осталось лишь тридцать человек!
Наперебой принялись выкрикивать деревенские.
Колдун, еще совсем молодой мужчина, лет двадцати пяти задумчиво оглядел лица встревоженных людей.
– Я посмотрю! – коротко бросил он.
Медленно, колдун шел вдоль деревни. Люди на почтительном расстоянии следовали за ним. Колдун останавливался и люди замирали. Так продолжалось довольно длительное время.
Наконец, он поманил к себе Тонечку. И, когда девочка подошла, спросил:
– Что ты чувствуешь?
Тонечка взглянула на опустевший лет десять назад дом и поежилась:
– Сущности ждут, кого бы пожрать!
Люди зашумели:
– В этом доме молодожены погибли! Власти сказали, мол, угорели они, вьюшку закрыли не вовремя, – возмущенно прокричала тетушка Анфиса.
– Наши дети погибли в этом доме! – подтвердила тетушка Лизавета. – Моя дочь и ее сын.
Обняла она за плечи подругу и обе разрыдались.
Колдун вздохнул, но ничего не ответил.
Процессия двинулась дальше.
– А теперь что ты чувствуешь? – спросил колдун, повернув девочку лицом к реке.
– Утопленница. Погибла так давно, что и не сосчитать всех прошедших лет. Но утопила стольких мужчин, сколько листьев вон на том дереве!
Указала она на буйно разросшийся клен.
– Правильно говорит, – завопил дед Пафнутий, – белая ведьма утащила на дно речное всех мужчин моего рода, прадеда, деда, братьев и даже моего сына!
По щекам его потекли мелкие слезинки.
Колдун и на это ничего не ответил. Процессия двинулась дальше.
Дошли до погоста.
– А теперь? – наклонился к девочке, колдун.
– Много неупокоенных душ, – тихо ответила Тонечка, – погибших не вовремя, ушедших не по своей воле.
– Кто же причина, что они мертвы? – спросил колдун.
– Она! – указала пальцем девочка на стоявшую в сторонке ото всех незаметную женщину средних лет. – Черная ведьма!
– Да, что ты себе позволяешь? – завизжала женщина и сильно побледнев, ринулась прочь.
– Стойте! – остановил людей, было, бросившихся преследовать ведьму, колдун. – Она лишь виновница недавних смертей.
– Что же делать? – спросил дед Пафнутий.
– У вас тут неспокойно, – заметил колдун, – но что же, я могу сделать?
Задал он вопрос собравшимся вокруг него жителям.
– Я не сражаюсь с себе подобными, – покачал головой колдун, – и белая ведьма по-прежнему будет утаскивать под воду мужчин, мстя всему мужскому роду за обиды, нанесенные ей одним-единственным мужчиной.
– Ее женихом, – добавила тут Тонечка.
– Прости, дитя? – удивился колдун.