Про Тинины волосы Тишиха говорить не стала: начнутся расспросы, что да как. А ей сейчас распространяться о том, что у младшей дочери умер муж, нисколь не хотелось.
- Теперь уж у Тины детки, - сказала она. - Четыре ребеночка, все в школу ходят… Каждые каникулы привозила ко мне. А в прошлом году не привезла, так я не видала и лета, как потеряла чего…
Тишиха подумала, что уж сейчас-то они у нее спросят, привозила ли Тина ребят нынешним летом, и заторопилась, чтобы они не успели задать вопроса:
- Ой, не озорные у нее детки, нет, все с разрешенья. - Она шумно высморкалась и все-таки не смогла усидеть на месте, пошла будто бы в огородец, накопать на обед картошки-скороспелки.
Фаина Борисовна было засобиралась с ней, но Тишиха остановила ее:
- А чего ты со мной пойдешь? Два-то куста картошки выкопать невелика надсада.
Фаина Борисовна так и осталась.
Тишиха вышла из избы, проскрипела воротами в огородец и прислонилась спиной к заплоту ограды.
Дождь навымачивал из травы комаров. Они скопились под крышей, не вылетали на ветер и будто только и дожидались Тишихи. Она поотмахивалась от них рукой, но - это ведь не комары, а зверье, не дадут и погоревать - побрела к начатому загону картошки.
Картошку нынче опалило морозом, ветвина у нее побурела, как осенью. И ведь как дружно весной все двинулось в рост - и хлеба, и трава, и картошка. Но тепло продержалось недолго. В июне ударили холода - и все сразу присело.
Скороспелка уродилась нынче не больше куриного яйца. И дожидаться от нее, что она поправится, не приходилось, потому как ветвина уже отмерла от клубней, клубни жили в земле сами по себе.
Да-а, про Тину лучше и не затевать разговора. А как не затеешь, когда Тина из головы не выходит. В тридцать пять лет осталась одна с четырьмя ребятами - натерпелась горького до слез. Тут поседеешь…
Видно, богу угодно, чтобы какая-то из дочек повторила ее судьбу. Тишиха овдовела в сорок один. А Тина-то и того раньше. Вот уж пять лет мыкается…
По три года привозила Тина своих ребят к матери. А то ведь летом-то неизвестно, куда их и девать. Всех не забьешь в пионерский лагерь на три-то смены. Да Петька тогда еще в садик ходил, Вера в первый класс. - какие им лагеря.
- Вези, Тина, всех ко мне!
А это ведь только легко сказать: "Вези"… К семидесятилетней старухе. Лето Тишиха пропышкает над ними, а на осень сама сляжет: и голова болит (нервы-то уж никуда не годятся; ну-ка все три месяца в расстройстве: не заболели бы без матери, не заблудились бы в лесу - лес-то такой большой, не утонули б в реке), голова болит, да и ноги не ходят, и руки не действуют. Надо бы на зиму дров наготовить, а с ребятами и некогда было: то стирка, то варенье.
Три года выдержала, а больше-то не смогла. Сказала Тине:
- Не могу, Тина, больше…
Так сама же и покою нигде не находила, изболелось все сердце: как там Тина одна-то с четырьмя управляется? Да и не в деревне ведь, в городе. Выскочил на дорогу ребенок - и того гляди, как бы не попал под машину.
"Привози, Тина, на лето", - написала дочке опять. Но Тина ведь у нее неглупая, понимает, что через два года мать не стала моложе.
"Приезжай, мама, сама", - ответила ей дочка.
Господи, четыре рта на руках, а она еще и пятый зовет. Да куда уж ей, Тишихе, теперь ездить? Дожует свой кусок и дома.
Старшие девки тоже звали ее к себе, и им отказала: у одной с мужем не больно ладится, у другой у самой здоровье кулижками - то ничего, а то прихватит, что в больницу заставляют ложиться; у третьей квартира тесная - сами-то чуть друг по дружке не ходят; а Галя скоро на пенсию - ей только гнилого-то пенька около себя и не хватает.
Да уж и не в ее возрасте по городам разъезжать. Нечего теперь старыми костями трясти, грей на печке бока.
Тишиха накопала скороспелки - не картошка, а один смех, чуть крупнее гороха, - намыла в канаве той, что "похруще", а остальную свалила в ведро. Надо будет Степахе отдать, пускай поросенку скормит. Тишиха уже скота не держала, а Степаха ей чуть не через день приносила молоко и не брала за это никаких денег.
Тишиха пошла в избу и еще из сеней услышала, что в окошко стучат. Ой, господи, чего такое стряслось? Она открыла дверь. Девки все еще сидели за столом, сортировали по кучкам какие-то бумажки.
- Федосья Тихоновна, вас зовут, - сказала Лариска.
- Ти-и-хо-овна! - под окошком стоял Сережка Дресвянин, парнишечка с другого конца Полежаева. Он еще Тининой-то Вере ровесник. Когда Тина привозила ребят, так каждый день прибегал с ними играть.
- Чего тебе? - спросила, не открывая окна, Тишиха.
- Селедку привезли в магазин.
В кои-то разы…
Тишиха засуетилась, полезла в комод за деньгами.
- Ну, девки, картошку-то не зря я копала…
3
В душе Фаины Борисовны все плясало и пело: едва успели они приехать с девчонками в Полежаево, как в руки им повалил такой материал, какому сам Соболевский, отец русской диалектологии, и то обрадовался бы. Ну-ка, пошла Фаина Борисовна с хозяйкой за водой ("по воду", как сказала хозяйка), а Федосья Тихоновна и говорит:
- Чего-то брилы среди лета обветрели…
Фаина Борисовна повертелась в недоумении, где это обветревшие среди лета брилы. Все зеленеет кругом, ни одного побуревшего клочочка земли, ни одного ссохшегося кустика.
- Уж не лихоманка ли привязалась к ним, - вздохнула Федосья Тихоновна, и только тут Фаина Борисовна поняла, что хозяйка жалуется на губы: они у нее шелушились.
Переспросила - и точно: брилы - это губы, а губой, оказывается, называют в Полежаеве подбородок.
Да как разговорились по дороге к колодцу с Федосьей Тихоновной, так Фаина Борисовна четыре страницы избисерила в блокноте: "пожня" - это луга, "дрязд" - луковица на грядке ("выдерни один дрязд"), а уж "водиця", "куриця", "дровця" так и сыпались во время разговора как из рога изобилия. Что ни слово, то для науки находка.
- Девочки, - сказала Фаина Борисовна своим помощницам, когда Федосья Тихоновна ушла в магазин, - я вам советую быть ближе к объекту. Вот мы сейчас с Федосьей Тихоновной ходили по воду, - она улыбнулась себе, довольная, что так ловко вставила в свою фразу необычную для нее конструкцию, - и я записала сорок девять диалектизмов.
Фаина Борисовна с нескрываемым наслаждением прочитала девочкам эти сорок девять слов и выражений и посоветовала:
- Надо применяться к жизни объекта, к, его желаниям, привычкам, бытовым потребностям. Вот он пошел за дровами - помоги ему, за водой пойдет - тоже сходи с ним. И объект полнее раскроется, не будет чувствовать себя скованным.
Фаина Борисовна знала свое дело, выезжала в экспедицию уже пять раз. Трижды, еще в студенческие годы, побывала в Новгородской области, два раза, будучи уже аспиранткой, съездила на Кубань, и вот теперь, - не аспирантка, а почти ассистент кафедры русского языка, - по крайней мере, разговор с ней об этом состоялся еще весной, - она приехала руководителем группы в Полежаево.
Девочки ей попались хорошие. Фаине Борисовне было бы грешно на них жаловаться. Что она им ни скажет - выполняют беспрекословно. Ну, иногда Надежда, недовольная каким-нибудь приказанием, слегка взбрыкнет ("Фаина Борисовна, да это же мартышкины хлопоты!"), но стоит Фаине Борисовне на нее посмотреть построже, и та все сделает, и сделает-то на совесть, не подкопаешься.
Фаина Борисовна и сама во время первой экспедиции не все понимала - а ей казалось, что все! - и лезла к руководителю группы со своим особым и единственно правильным, как ей думалось, мнением.
Ничего, время лечит от зазнайства и переоценки собственных сил. Теперь-то Фаина Борисовна знала, что она не рождена хватать с неба звезды, но была твердо уверена, что кандидатскую диссертацию высидит и что ее кандидатская будет ничуть не хуже других, а может, в каком-то смысле даже и лучше - добросовестнее. Вот только обескураживало Фаину Борисовну, что она не успела завершить диссертацию, пока училась в аспирантуре. Так это еще раз подтверждало: на небе звезды не для нее.
Фаина Борисовна приглядывалась к своим помощницам. Они были моложе ее на каких-то пять лет - а какая разница! Будто между ними целая жизнь. И если бы Фаина Борисовна начала себе объяснять, почему это так, если бы она начала докапываться до причин этой резкой непохожести девочек на нее, она, конечно бы, отметила в первую очередь беззаботность, беспечность своих учениц. Фаина Борисовна никогда не была такой. Ею с первого курса - нет, значительно раньше, с девятого класса - была выбрана цель - стать… ну, не ученым, это громко звучит, а кандидатом наук и (Фаина Борисовна допускала такую возможность), может быть, доктором. Но и в этом, последнем, случае Фаина Борисовна чувствовала некоторое несовпадение между понятиями "ученый" и "доктор". Девчонки же бездумно жили сегодняшним днем. Фаина Борисовна однажды задала Ларисе такой вопрос:
- Лариса, через три года вы заканчиваете университет… Пора предпринимать какие-то шаги, чтобы устроить свое будущее.
- Да что вы, Фаина Борисовна, - смущаясь, сказала Лариса, - замуж мне еще рано.
Дурочка, Фаина Борисовна ей совсем о другом толковала, о карьере - не в плохом смысле этого слова, а в первородном. Фаина Борисовна не захотела ставить Ларису в неудобное положение, пояснять свой вопрос, но узнать, куда думает студентка уже, считай, третьего курса, податься после университета, ей было интересно, и она спросила по-другому:
- А где бы вы хотели, Лариса, работать?
- Куда направят.
- Даже в школе? - невольно вырвалось у Фаины Борисовны, потому что нынешняя школа для человека с нормальной организацией нервной системы, по ее разумению, - ад.
Лариса безразлично пожала плечами.
- Без работы никого не оставят, - сказала она.
Возможно, Лариса немного скрытничала, Фаина Борисовна уже заметила за ней, что она обладает завидной реакцией замыкаться в себе. Как это Федосья Тихоновна сказала про дочь? "Вся обида ушла в себя…" Да, да, кажется, так. И Федосья Тихоновна углядела в Ларисе такую особенность, иначе об этом не вспомнила бы.
И все-таки - Фаина Борисовна чувствовала - не настолько Лариса скрытна, чтобы не сказать преподавателю об обыденной для студента вещи, где бы ей хотелось работать. Видимо, Ларисе и в самом деле было безразлично, преподавать ли в школе или закончить аспирантуру и, как Фаина Борисовна, остаться в университете при какой-нибудь кафедре.
У Надежды же Фаина Борисовна о планах на будущее даже и спрашивать не стала. Тут ясно и без вопросов: Надежда - воплощение бездумности. Ей бы только покрикливее вырядиться да похохотать.
Нет, нет, Фаина Борисовна не обижалась на девушек. То, что нужно сделать сегодня, то, что требовала от них Фаина Борисовна в данный момент, они выполняли безукоризненно. Может быть, им не хватало инициативы, творческого жжения, так разве можно требовать этого от всех людей подряд? Творческий зуд возникает, когда перед человеком сияет заманчивая звезда.
Фаина Борисовна попросила девушек разнести по карточкам собранный утром материал.
- В Москве будет некогда… Мы все должны обработать здесь, на месте.
Надежда слегка нахмурилась, едва заметная тень проскользнула у нее по лицу, а Лариса сразу склонилась над записями.
Фаина Борисовна вышла на крыльцо.
Трава была еще мокрая от дождя. С крыши скатывались редкие капли. Но было уже совсем тепло. Фаина Борисовна села на лесенку и, вернувшись памятью к разговору со своими помощницами, подосадовала на себя, что забыла высказать девчонкам еще один, может быть, самый важный для диалектолога совет: нельзя эмоционально воспринимать душевные излияния объекта. Надо записывать и записывать, что он говорит. Сочувствовать некогда. Слово, как говорится в пословице, не воробей, вылетит - не поймаешь. А девчонки иногда забывали о том, что охать и ахать, ловить ртом мух профессионалам диалектологам строго-настрого противопоказано.
Ничего, она им об этом еще успеет напомнить. Они все-таки восприимчивые.
В огороде у Федосьи Тихоновны трава была уже скошена, сметана в стожок. На стожаре сидела ворона. Ветер, как у флюгера, заворачивал ей хвост.
Фаина Борисовна вдруг ощутила на себе пристальный взгляд сбоку. Она, не шевельнувшись, скосила глаза. На крыльце с поднятой для очередного шага лапой замерла курица. Фаина Борисовна хотела ее прогнать, но курица, выражаясь словами Федосьи Тихоновны, "посулила ей яйцо" - ко-ко-ко - и вкрадчиво переставила лапу на солнечный свет.
Солнце еще путалось в серых отрепьях ускользающих облаков, но уже испускало тепло, и курица чувствовала его. Она поджала лапы, повела шеей в сторону Фаины Борисовны и, успокаиваясь, пригреваемая слабыми лучами, сонно стала закатывать глаза. Фаина Борисовна впервые в жизни увидела, что веки у курицы закрываются снизу. Снизу, не сверху наплывает на роговицу желтый мешочек кожи.
Фаина Борисовна так удивилась этому, что, вспугнув курицу, побежала в дом.
- Девочки! - изумленно воскликнула она у порога, но, увидев, что Лариса с Надеждой сортируют на столе карточки, решительно подавила в себе по-детски выплеснувшийся восторг. - Вы уже работаете? - спросила она деловым тоном и так же деловито похвалила их: - Молодцы.
4
Солнце уже прорвало облака, и земля парила. Видно, верно подмечено стариками: с утра дождь - так под вечер день хорош… Разгуляется денек и сегодня.
Но через дорогу-то надо переходить, не дожидаясь вечера, а на ней грязи по уши. Мишка Некипелов посмотрел через дорогу на зазывно зеленеющую омытой травой лужайку и пошел напрямую:
- Давай за мной, пока Тишиха за селедкой не сбегала, - сапоги у него зачавкали, заскользили по мыльной глине.
Киря помялся-помялся, да делать нечего - не отставать же от боевого товарища - и, пытаясь угадать ногой в остающиеся после Мишки следы, сунулся в болотно засасывающее месиво.
Мишка выбрался на затравеневшую дернину, оттопал грязь с сапог.
- Скажем, поля проверяли… Просим, мол, извинить за такой затрапезный вид. - На нем был Кирин прорезиненный плащ, на лоб блином свисала Кирина фуражечка-восьмиклинка, в руках Мишка держал старый Кирин портфель, набитый газетами.
- Ну как? Похож на председателя сельсовета?
- Похож, - насмешливо успокоил его Киря, а сам подумал: "На раменского пастуха, тот с портфелем коров пасет…"
Они спустились под горку до Тишихиной избы. Окна у нее были низкие, и Киря с Мишкой, проходя мимо них, увидели, что девки сидят за столом и чего-то пишут.
- Интеллигенция, едриттвой налево, - завистливо сказал Мишка и сунул руку в темнеющий на дверях прорез, чтобы открыть с той стороны задвижку.
Дверь заскрипела, предупреждая тех, кто в избе, что пожаловали незваные гости.
Мишка с Кирей не решились перешагнуть порог в сени: полы отсвечивали яичным желтком.
- Мать честная, как языком вылизало, - сказал Мишка.
Ну, Тишиха чистюля известная. У нее не только в избе, но, наверное, во дворе не найдешь ни единой паутинки.
В углу у дверей стояли три пары туфель.
- Ого, уже и девок разула, - заметил Мишка. - Босиком шлёндают по избе. - Он запустил под кепку ладонь, почесал затылок. - Н-да, непредвиденное препятствие…
А Киря, кивнув на туфли, добавил:
- Как в иностранной церкви. - Он читал об этом в какой-то книжке, что будто бы там разуваются прямо на улице.
Мишка было стал снимать сапоги, но потом одумался: смешно же будет - председатель сельсовета предстанет перед девками босой, как Иисус Христос.
- Пошли, - позвал он решительно Кирю. - Девок столько, или не вымоют.
Они боялись оглядываться, чтобы не видеть своих следов.
Мишка открыл дверь в избу и, согнувшись в три погибели - косяки были низкие, - шагнул на еще чище, чем в сенях, вылизанные полы.
- Здравствуйте, - сказал Мишка, проходя на-избу и небрежно бросив портфель на лавку.
Девчонки притихше уставились на него. Начальница - по всему видно, засидевшаяся в старых девах кикимора - поздоровалась за всех и спросила:
- Вы к хозяйке? - и осуждающе посмотрела на Мишкины сапоги.
Киря от порога было начал извиняться за неопрятный вид: мы, мол, поля смотрели, но Мишка перебил его:
- Нет, мы к вам, - и строго уставился на старую деву.
- Чем могу быть полезна? - спросила старая дева и показала вставные зубы.
Мишка расстегнул плащ, по-хозяйски бросил кепку на свой портфель и пригладил ладонью волосы:
- Я председатель сельсовета, - представился он. - А это, - Мишка указал на оробевшего у дверей Кирю, - полежаевский бригадир.
Киря сделал два шага вперед, полупоклонно кивнул головой.
- Очень приятно, - сказала старая дева.
Ее помощницы, переглянувшись, прыснули, зажали ладонями рты. Наставница строго посмотрела на них, и они отвернулись к окну, чтобы не рассмеяться в открытую.
Киря немного смутился: "Чурбан неотесанный, - осудил он себя. - Раскланялся как царский офицер".
Девчонки обе и, отвернувшись-то, не выпускали его из-под обстрела своих глаз.
Киря кашлянул в кулак и смутился еще больше: девчонки неприязненно смотрели на его проскипидаренные мазутом руки. Киря как от огня отдернул их ото рта и спрятал за спину, сцепившись пальцами на пояснице. Вот так-то, пожалуй, стоять лучше, - и вид независимее.
- Та-а-ак, - начальственно протянул Мишка. - Кто такие? С какой целью приехали?
Старая дева полезла в чемодан доставать документы:
- Мы из Московского университета, - через плечо говорила она. - Диалектологическая экспедиция. Изучаем северный говор.
- Хорошее дело, - сказал Мишка и сел на лавку к столу.
Киря, торопливо отодвинув от Мишки портфель, занял место с ним рядом.
На полу после них кое-где отстали от сапог пластинки влажной земли с отпечатавшимися на них рубчиками подошв. Первым желанием Кири было собрать ошметки и бросить под умывальник в таз, но это было бы неестественно: начальство они или нет?
У Тишихиной кровати была привязана к деревянной точеной ноге нитка с бумажкой на конце. "Для кошки, - догадался Киря. - Тишиха себя развлекает - как маленькая". В детстве он тоже любил так забавляться: потрясет за нитку, а кошка тут как тут - выскочит из-под кровати и начнет бумажку ловить, ухохочешься.
Старая дева принесла командировочные удостоверения.
- Вот, пожалуйста… Да мы бы ведь все равно зашли в сельсовет отмечаться… Куда бы мы делись… - Она улыбнулась, опять показав вставные зубы, и добавила: - Без отметок нам и командировочные расходы никто не оплатит.
Мишка не поддержал ее шутку.
- Положено сразу отмечаться, - сказал он.
- Да мы уж как-то привыкли, что одновременно ставим отметку и о прибытии и о выбытии.
- Не положено одновременно. - Он взял удостоверения, повертел их в руках.
Киря испугался, что на них останутся жирные отпечатки Мишкиных пальцев. Уж не показывал бы никому свои руки. Ра-а-стя-а-па…
Девчонки уже не смотрели в окно, облокотились о стол. Та, что сидела справа, со щербинкой в зубах, белокурая, игриво протянула:
- Такие молодые, а строгие…
- Надя! - остановила ее старая дева.
- А нет, в самом деле, Фаина Борисовна, - обиженно обернулась к ней Надя. Русая коса стекла у нее со спины на предплечье. - Нигде таких строгостей нет, как здесь, в Полежаеве. - Она сердито отбросила косу назад.