6
Тишиха накосила в лугах осоки: соломы-то старой нет, а до свежей еще неблизко, но ведь матрацы девкам надо чем-то набить, не на голом же полу им спать. Осока уже выветрела, будто ее и дождем не мочило, а теперь вот повянет часика три на солнышке - и не хуже соломы: не отлежишь на такой постели бока.
Тишиха обтерла косу травой, повесила ее на плечо и повернула к дому. Глядь, торопится к ней Фаина Борисовна, по-журавлиному переставляет ноги в траве.
- Не ходи, осокой изрежешься, - замахала на нее руками Тишиха. Но Фаина Борисовна не понимает ничего: она как маленькая - в городе выросла. Ноги уже кровоточили у нее порезами.
- Федосья Тихоновна, давайте я помогу, - отобрала она у Тишихи косу. Не велика тяжесть - коса, да вниманье приятно.
- Вот вам работа к вечеру, - указала Тишиха на свою кошенину. - Соломенники будете себе набивать.
- Да, да, хорошо, - закивала Фаина Борисовна.
На дороге их поджидала Степаха, простоволосая, без платка, в вышитой - красными лапушками - кофте, в пестрядинном - еще в молодости, наверное, вытканном - сарафане. В руке у нее был белый бидончик, и Тишиха сразу догадалась, что Степаха пришла с молоком.
- Ухайдакалась, девка? - сочувственно спросила Степаха у Тишихи и посмотрела в луга, где среди зеленеющего колыхания травы недвижно покоилась плешь выкошенного пятачка.
- Ой, подруга, не говори, - призналась Тишиха. - Охапки три натяпала осоки, так как после бани - вся мокрая.
- Да, теперь уж старые кости и солнце вполсилы греет, - сказала Степаха и подала Фаине Борисовне бидончик. - Это вам… У нее коровы-то нет, - указала она на Тишиху. - А в деревне без молока и хлеб не жуется.
- Ну что вы! - заотнекивалась Фаина Борисовна. - У нас консервы есть.
- Бери, бери, - посуровела Степаха. - Кому говорят, бери.
Фаина Борисовна растерялась и, видать, перестала прижимать к груди косьевище - полотно жалом воткнулось за спиной в землю, в двух вершках от ноги.
- Изувечишься! - Тишиха забрала у нее косу.
Фаина Борисовна даже испугаться не успела, да она, наверно, и не заметила, что чуть не отхватила себе полпятки.
- Я сейчас за деньгами схожу, - сказала она, держа бидончик в вытянутой руке.
- Я тебе схожу за деньгами! - прикрикнула на нее Степаха. - У нас молоко свое, не продажное.
Она говорила это и смотрела куда-то вдаль, в луга, и уже слушала Фаину Борисовну вполуха.
- Господи! - всплеснула Степаха руками. - Да лошади-то за что такая кара?
Она, горбясь, засеменила вниз по дороге - побежит, побежит, схватится руками за грудь, пойдет шагом и опять побежит.
За рекой ходила в лугах запряженная в одноколку лошадь. Пустые фляги перекатывались в телеге с боку на бок.
Тишиха тоже охнула: лошадь могла залететь в зыбун - в полежаевских лугах через каждые двадцать шагов болотистые трясины. Для запряженной лошади страшнее лугов и места нельзя сыскать.
- Ой, опять молоковоз сшибаловкой занимается…
- Чем, чем? - не поняла Фаина Борисовна.
- Чем же еще? Водку хлещет. Лошадь-то, бедная, оголодала, наверно, стояла-стояла привязанная к углу, да не выдержала, оторвалась.
- А почему сшибаловкой? - недоумевала Фаина Борисовна.
- Да как не сшибаловкой-то? Весь пропился, теперь только и ждет, кто угостит. На чужие сшибает.
Не любила Тишиха Петьку-молоковоза. Ой, не любила. Про таких говорят, что у них память совсем отшибло, где пообедали, туда и ужинать идут. Бывало, постучит Петька-молоковоз в окошко: "Тихоновна, опохмелиться нет ли?" А не откажешь: потом его же и будешь умолять, чтобы дров привез. А ведь с паразитом давно расчет сделан, на прошлой неделе свалил у ограды воз осинника, так сразу же и заткнула горло бутылкой; весной привозил березовые дрова - так тоже деньгами не взял: "Нет, нет, - говорит, - ничего не надо", а от бутылки не отказался. Вот повышали цены на водку, говорили: мужики меньше пить станут. А им чего меньше-то пить? Повышение-то сказалось на старухах, а не на пьяницах. Раньше, до повышения, по бутылке за воз брали и теперь по бутылке. Так мало того, уж пообедали бы вроде давно у тебя, а еще и ужинать не один раз забредут. Хорошо, что в Полежаеве Мишка с Кирей есть.
- Тихоновна, ты с этим оглоедом больше не связывайся, - посоветовал как-то Мишка. - Мы с Кирей силосование закончим - прямо ко крыльцу тебе полную тракторную тележку хорошей березы подкатим.
Это бы, конечно, все так. Не по один год они выручали ее дровами. Дак от людей стыдно: не берут, собаки, за помощь ничего - ни "натурой", ни деньгами. А ведь не сыновья. Да и своей работы у них по горло.
У того-то охломона, у Петьки, от безделья губы блином обвисли. Пусть хоть с чужими дровами поразомнется немного. Тишиха с сумой не пойдет, если откупится от него поллитровкой.
Тишиха сплюнула:
- Работают как маленькие, а пьют как большие.
Степаха уже перебежала по мосту через реку, свернула в луга. Раза два, перебираясь с кочки на кочку, оступилась, вывозив сапоги в торфяной жиже, - да хорошо хоть не утопила совсем их.
Она поймала лошадь за узду, повела ее на пригорок. Фляги, перекатываясь, загремели.
- Боевая старушка, - восхищенно сказала Фаина Борисовна.
- А вашего председателя сельсовета родная бабушка, - засмеялась Тишиха. - Мишки-то Некипелова, который вас на сенокос отправлял, - и горделиво протянула: - По-о-роду видать. И Мишка на работе ни перед чем не постоит. Такой же ухватистый.
- Хулиган он, - нахмурилась Фаина Борисовна.
- Ой нет, - не согласилась Тишиха. - Когда ему фулиганить-то? Его ведь ночь угнала и ночь пригнала: я печку встаю затоплять - а у него уж под окошком трактор регочет; вечером я уж спать легла - он только с работы едет, от трактора в рамах стекла дрожат… Не-ет, Мишка не фулиган. Он веселый - вот это правда.
Степаха уже вывернула на проселочную дорогу, поднялась на мост и, держась левой рукой за передок, правой раскрутила над головой вожжи:
- А ну, залетная!
Лошадь сбежала с моста впритрус.
- Нет, не фулиган Мишка. Он у нас настырно работает, - не успокаивалась Тишиха. - Они с Кирей-Обабком… с бригадиром-то вашим, - опять засмеявшись, подоткнула она под бок Фаину Борисовну, - с доски Почета не сходят. Лю-ю-ты до работы…
- Я о работе ничего не говорю, - сказала Фаина Борисовна. - Я имею в виду поведенье.
- А что поведенье? - еще больше обиделась за ребят Тишиха. - И поведенье хорошее. Выпивать зря не выпивают, не матюгаются.
Фаина Борисовна поджала губы.
Тишиха перевесила косу с одного плеча на другое:
- Это уж они с вами-то раздухарились, - заулыбалась она. - Ну так еще бы: такие девки приехали. На ранешних бы ребят нарвались, так они бы попусту-то молоть языками не стали, а раз-два - и пощупали бы вас…
Фаина Борисовна возмущенно покраснела, хотела чего-то сказать, но подъехала на телеге Степаха.
- Тпру, - остановила Степаха лошадь и повернулась к Фаине Борисовне: - Девки, приходите вечером ко мне ужинать… Я вон там за сельсоветом живу, второй дом налево.
- Они твоего внука боятся, - сказала Тишиха.
- Да его уж и след простыл… Силосуют на Межакове хуторе. Дай бог, если в полночь домой заявится… Приходите, у меня мяса нажарено.
Фаина Борисовна не успела сказать "спасибо", как к ней потянулась здороваться хуторская Огрёша. Тишиха и не заметила, когда Огрёша подкатилась к ним. На локте у нее висела сумка с двумя буханками хлеба - из магазина бежит.
- И ко мне приходи, - пригласила Огрёша Фаину Борисовну. - У меня тоже в печке мясо томится.
Фаина Борисовна растерянно кивала бабам:
- Да, да, спасибо.
Степаха взмахнула вожжами, поехала на конюшню выпрягать лошадь:
- Дак вечером жду…
Бидончик оттянул Фаине Борисовне руки.
- Я, пожалуй, пойду, - замялась она.
- Иди, иди, милушко, - отпустила ее Тишиха.
И едва Фаина Борисовна отошла от старух, Огрёша хуторская наклонилась к Тишихе и спросила шепотом:
- Это что за девка? Чего-то признать не могу.
- Дак ты же в гости ее звала…
- Ну, Степаха-то ведь тоже звала…
Тишиха расхохоталась: она уж было подумала, что Огрёша успела записаться у ее постояльцев.
- Экспедичия это, - доверительно пояснила Тишиха. - За языком приехала.
Огрёша виновато заморгала ресницами:
- А чей язык-от?
- Да наш.
- Ой, господи, дак чего они с им делать-то будут? - все еще не понимая, о чем идет речь, засмеялась Огрёша.
- Да не солить же! - рассердилась Тишиха. - Про жизнь записывают, кто как расскажет.
Огрёша удивленно качнула головой.
- Гли-ко, и про нас вспомнили. - Радостные морщинки залучились у нее под глазами. - Ой, ведь у меня есть чего про жизнь рассказать… Ты видела ли, сколь у меня на заборке Почетных грамот наклеено? Ой, мне ведь и медаль первой вручали. Еще значок какой-то из Вологды привозили - три года ни один теленок не умер, падежа не было.
- Да они не про работу спрашивают, - поправила Огрёшу Тишиха. - Они про жизнь.
- Ой, дак, какая это жизнь без роботы? - удивилась Огрёша. - Я про роботу только и помню.
7
- Вот еще одна славутница, - представила Тишиха своим квартиранткам хуторскую Огрёшу. - Сорокина Аграфена Матвеевна.
Огрёша кивала головой: да, да, мол, Сорокина Аграфена Матвеевна, все правильно. Она села к столу на лавку.
- Вот ее записать-то, - продолжала Тишиха. - Ой, много переживаний у нее было.
- Да, да, - согласилась Огрёша и без всякого предложения со стороны Фаины Борисовны сказала: - Не знаю, откудова и начать: как в девках жила, али с колхозу.
Фаина Борисовна выдернула с подоконника свой блокнотик. И Лариска с Надей тоже настропалились.
- Ну, давайте немного скажу, как в девках жила - решила Огрёша. Она уложила руки на колени, но там им было, видно, неловко, и она спустила их к полу. - Мозжат, - вздохнула Огрёша. - У меня пальцы всякую непогодь знают: видно, опять погода сомнется…
Пальцы у Огрёши были пухлые, как коровьи соски, только соски розовые, нежные, а у нее хоть и розовые, да все в трещинах.
- Ты, Огрёша, сколько лет в доярках-то ходила? - спросила Тишиха.
- А с самого колхозу, - похвалилась Огрёша. - С тридчеть второва году… - Она улыбнулась воспоминаниям. - Ой, я ведь долго роботала! Из доярок-то выстала уж старухой… Семилетку объявили как раз… Дак я уж семилетку-то не дотянула, сил не хватило, а через пятилетки прошла через все, от первой и то захватила хвостик…
- Так сколько же вы на ферме работали? - уточнила Фаина Борисовна.
Огрёша напрягла память - зашевелила губами, уйдя в расчеты.
- Федосья, - обратилась она за помощью к Тишихе, - когда для колхозников пензии-то ввели?
И Тишиха наморщила лоб, прикрыла глаза ресницами:
- Да уж давно, - сказала она.
- Это я и без тебя знаю, - отмахнулась от такой помощницы Огрёша. - А вот когда?
Она еще пошевелила губами и высчитала:
- Пензии ввели с шешдесят пятого году… - и пояснила девкам, откуда она заключила это: - Семилетку-то объявляли в петьдесят девятом… Ну да, в петьдесят девятом. У меня Нюрка… дочка моя… через две зимы после объявленья-то завербовалась на стройку, а я ишшо без ее больше года коров доила… Дак вот, шшитайте сами, сколь роботала. - Огрёша победно посмотрела на девок, уже в уме-то давно все высчитав и расставив годы один за другим в том порядке, в каком они были в жизни. - Двух лет только до пензии-то и не додержалась… А и мне дали пензию, да-а-ли, никому не пожалуюсь…
- Ну так, еще бы не дать: тридцать лет отработали, - посочувствовала Фаина Борисовна.
Огрёша, уловив в ее голосе жалость, нахмурилась:
- Ой, почету-то мне ведь сколь было… Нигде эстолько не бывает, сколь в доярках…
И Тишиха тоже вспомнила, что на всех собраниях Огрёшу садили в президиум, а уж на совещания-то в район возили несчетно раз.
Как-то само собою вышло, что натолкнули ее говорить про колхоз.
- Да-а, мы в колхоз-то вступали, так все хозяйство отдали и самих себя. С наших капель все начиналось. - Огрёша пошевелила внизу, у пола, распухшими пальцами. Видать, к непогоде их ломило неудержимо, и Огрёша морщилась. - Да чего вам про то время рассказывать, сами знаете, грамотные.
- Нет, не знаем мы, - вытянула шею Надежда. Верхние пуговицы у нее на блузке выскочили из петель, из-под разъехавшегося ворота выставились острые ключицы. Лариска, та себя не рассупонит, сидит, как при парнях, все до единой пуговки застегнуты.
Огрёша помяла пальцы, и Тишиха подумала, не предложить ли ей блюдо холодной воды: пусть помочит - вода-то сымает колотье. Но разве Огрёша согласится при девках - гордости-то и сейчас через край.
- Вот посмотрю на вас, какие вы нарядные, - без всякой зависти сказала Огрёша. - А я в девках-то ходила в пестрой юбке, в лаптях…
Видно, все-таки вспомнила, что обещала рассказать, как в девках жила.
- Ну-ко, глупые какие были… - рассмеялась она своим воспоминаниям. - В шешнадчетом годе были у тяти петьсот рублей золотых. Мама-покойница и говорит: "Купи девке хоть кофту. А то ведь замуж скоро отдавать - и не в чем". Замахнулся на маму: "Молчи! Без тебя знаю. Вот обменяю деньги - тогда". А золотые-то меняли в банке на бумажные, на каждую сотню накладывали по десятке лишку. Вот тятя и обменял, петьсот петьдесят получил - и все на ветер. Весь мой наряд.
- Почему? - не поняла Надя.
- А новая власть пришла - новые деньги.
- A-а, революция…
Тишиха тоже встряла в разговор:
- Ну, нынешние ни на чего не скупятся, - сказала она. - Косить и загребать в шелковом ходят. А на стенах-то, посмотри, по четыреста рублей ковры висят.
- И на полу, милая, по четыреста, - дополнила ее Огрёша. - Ну дак ведь чего и жалеть: теперь кто работает - по деньгам ходят.
- А мы-то молодость за что погубили? - спросила Тишиха.
- Ой, милая, да на нас-то плевать. У меня вот на два раза не хватит пензии - поодинова буду есть… Лишь бы деткам-то хорошо было.
- Это-то так, - согласилась Тишиха. - Да ведь ты сама говорила, что с наших капель все начиналось. Сейчас конюха, скотницы по полторы сотни зарабатывают в месяц, трактористы, дак вон и до трехсот с лишним. У них пензия-то, знаешь, какая выйдет, не то что у нас с тобой. По восемьдесят рублей и боле…
Огрёша беззаботно махнула рукой:
- Подожди, прибавят… Одинова прибавляли, поймут, что мало, и вдругорядь прибавят. Только бы надо кое-кого подоткнуть на это дело. - Она выжидающе посмотрела на девок, сидевших с карандашами в руках, и, увидев, что они - все трое - чего-то записали в блокнотах, успокоилась и подбодрила их: - Я думаю, и партия бы пошла на это, только бы подоткнуть.
С руками ей, видно, стало невмоготу. Огрёша поднялась:
- Девки, да вы приходите ко мне, у меня вся заборка Почетными грамотами оклеена. А сколько я самоваров в премию наполучала - и не сосчитать. Теперича три только осталось, а штук восемь размаркиданила. - Она скосила взгляд на блокнот Фаины Борисовны. - Дак али это все и записали, чего я тут перед вами навычеверкивала?
- Записали, - сказала Фаина Борисовна.
- И напечатают это все? - не поверила Огрёша.
- Да, готовится сборник научных работ по диалектологии.
Огрёша недоверчиво покачала головой, и ей, видно, хотелось прочитать про свою жизнь.
- Про меня вообще-то много в газетах писали, - похвасталась она. - Бухну за год три тысячи от коровы - напишут: у Сорокиной три тысячи. Бухну три двести - опять напишут: у Сорокиной три тысячи двести… Еще бы на ферме работала: больно почета много. Да руки можжат… Не могу и трех коров теперь продоить.
Она расслабленно потрясла пальцами, будто вытряхивала из них боль, надернула лямки черной кожаной сумки на локоть и, скособочившись от тяжести двух буханок, пошла на улицу:
- Приходите ко мне! У меня мясо в печке томится.
8
Киря удивился Мишкиной быстрокрылости: на минуту не задержался дома - раз, раз, от еды отказался - некогда! - сполоснет руки под умывальником, надел белую шелковую сорочку - и к дверям. Степаха навязала с ним бидончик молока:
- Ну-ко, что они у Тишихи-то всухомятку будут питаться? Неси, неси и не разговаривай.
Мишка взял молоко.
- Пошли!
Киря чувствовал себя неловко: по Полежаеву уже прошелестел слушок, что девки после, их председательского налета собирались в бега. Но Мишка ржал как жеребец:
- Так мы-то при чем? Они рты пооткрывали, шуток не понимают, а мы виноватые, да?
Времени у них было в обрез: переезжали силосовать на Большую Медведицу.
- Ну, посмеемся хоть немного между работой, - сказал Мишка, а Киря подумал, что после вчерашнего девки с ними и разговаривать не будут.
- Ничего, у меня заделье к ним есть, - беззаботно смеялся Мишка и кивал на бидончик с молоком.
Но у Кири-то никакого заделья не было. И все-таки какая-то необъяснимая сила тянула его за Мишкой. Может быть, на посмешище заманивала, на позор…
Небо было безданное. Солнце припекало спину. Мишка ухарски расстегнул у безрукавки верхнюю пуговицу, беспечно лыбился:
- На денек бы отгул попросить…
- А два не хочешь?
Мишка двух не хотел. Поставил на тропу бидончик, достал из кармана расческу, пригладил волосы, продул у расчески зубчики.
- Артист, - подколол его Киря, - из погорелого театра.
Мишка оскалил зубы.
- Ого! - воскликнул он. - Окошко открыто. Приготовились!
У окошка сидела Тишиха.
- Тихоновна, привет! - подходя к окну, крикнул Мишка. - Квартирантки дома?
Из избы послышалось какое-то волнение, будто девки разбегались прятаться по углам. Киря почувствовал, как из вытолкнувшейся на улицу волны на него нанесло запахом духов.
- Ой-ой-ой, - укорила ребят Тишиха, - собачье полежаевское… Явились, и стыд не гнет…
Мишка заулыбался во весь рот:
- Тихоновна, я к твоей селедке бутылку кагору принес.
- Я ведь не больная, кагор-то пить, - отпарировала Тишиха.
Киря стоял в отдалении как бедный родственник.
- Вот, леший, не сообразил, - притворно хлопнул себя по колену Мишка. - Думал, Тихоновна сладкое любит, а ей русскую горькую подавай.
И в этот самый момент из-за плеча Тишихи на Мишку выплеснулся полнущий ковш воды.
Сорочка Мишки, прилипнув к телу, порозовела.
- Надя! Что вы делаете? - раздался в избе взволнованный голос.
- Фаина Борисовна! Да надо же расквитаться, - растерянно отозвалась Надежда.
Мишка стоял осклабившись, расшеперив руки. С него стекала вода.
- Ну, как поживаем? - довольная, захохотала над ним Тишиха.
- А как графин, - отряхиваясь, сообщил Мишка. - Все норовят за горло взять.