Он напустил на себя строгий вид и вчерашним председательским тоном спросил:
- Товарищи студенты, вы, говорят, с наших старух допросы снимаете? - Вода протекала ему под ремень, и Мишка попеременно поднимал ноги. - Толкаете их на то, чтобы они чернили нашу действительность? - Вода холодила ему в пахах, и он завзбрыкивал как жеребец. - К ответственности притянем!
- Отчепись! - засмеялась Надежда и выплеснула на Мишку еще один ковш.
- Вот так, - подытожила Тишиха. - Запрягай дровни да езди по ровне.
Фаина Борисовна что-то выговаривала Надежде. Тишиха отпрянула от окна и заступилась за свою неунывающую квартирантку.
- Да попустись ты, - сказала она Фаине Борисовне. - На него, на собаку, надо бы целое ведро выплеснуть. Да и под зад напинать.
- Во-во, бей наших, чтобы чужие боялись. - Мишка поставил бидончик на подоконник, который был на уровне его груди, и, вытянувшись на цыпочках, заглянул в избу: - Фаина Борисовна, - позвал он, - вы не думайте, мы не в обиде. Мы же умеем понимать шутки…
Фаина Борисовна все-таки, видать, по-прежнему опасалась Мишки, не могла еще, видать, свыкнуться с мыслью, что он не председатель сельсовета, а Киря не бригадир.
- Нехорошо, взрослые люди - и вдруг их водой, вдруг какое-то вульгарное "отчепись", - осуждала она свою помощницу.
Надя не очень-то серьезно воспринимала ее укоры. Глаза у нее горели, и по лицу то и дело пробегала гримаса сдерживаемого всеми силами смеха.
- Правильно, девка, - не согласилась с Фаиной Борисовной Тишиха. - Задай им перцу, - и победно притопнула ногой. - Ой, Надька, тебе бы сапоги подковать, дак искры бы из земли высекала!
Киря тоже подошел к окну. Вот уж никак не ожидал он, что так хорошо повернется разговор.
- Здравствуйте, - кивнул Киря всем, кто стоял, сидел и ходил по избе.
- Что? - спросила Тишиха. - И тебя, соколик, завидки грызут?
Киря, краснея, нахмурился. А Мишка, поросенок, захохотал:
- Ой, смотри, Тихоновна, в тихом-то омуте черти водятся, - и толкнул Кирю локтем.
Киря смутился еще больше.
- Ну, что же вы своего бригадира обижаете? - посочувствовала Кире Лариса. Она сидела на том самом месте, где вчера хозяйничал Мишка. - И в прошлый раз на него шумели за невыполнение плана. Сегодня он тоже, что ли, какой-то ваш план завалил?
- Да он всегда с недовыполнением идет, - засмеялся Мишка и подмигнул Ларисе. - Ну так как там в Москве Беговая, 28, живет?
- Надо же! - удивилась Лариса. - И адрес запомнили.
Киря хотел сказать: "Зачем и паспорт смотрели", да вовремя спохватился - Мишка не простил бы ему ротозейства.
- Я вот на будущий год поеду в университет поступать, - заявил Мишка. - Так по этому адресочку хочу кое к кому за консультацией заглянуть. - Он выжидающе смотрел на Ларису и улыбался.
- Заходите, - пригласила она будничным голосом. - Только я на будущий год опять в экспедицию уеду.
- А мы подождем, - не переставал улыбаться Мишка.
Лариса склонила набок голову: ваше, мол, дело.
А Надя не выдержала.
- Миша! - крикнула она. - Вы ее на тракторе покатайте, она уступчивей будет.
- Замарается, - не согласился Мишка.
Фаина Борисовна, видимо, уже отчаялась одергивать девчат. Ушла за комод и деловито начала копаться в своих тетрадях. Тишиха подмигивала девкам: ваша, мол, воля теперь, делайте что хотите.
- Я в самом деле надумал в университет податься, - засерьезничал Мишка.
Ну залива-а-ть… Никогда Кире не говорил об учебе, а тут решил цену себе набивать.
- И на какой факультет? - спросила Лариса.
- А на какой примут.
Вот уж никогда не поймешь у человека, где он правду говорит, а где врет.
Но Тишиха не на шутку встревожилась:
- Ты что? А кто за тебя работать-то будет? Все выучитесь, так в Полежаеве некого будет и на трактор посадить.
- А теперь, Тихоновна, звеньевая система будет. - И потому, что Тишиха не поняла его, пояснил: - Один человек по нескольку машин станет обслуживать. Вот я Кире и сдам свой трактор, пускай на двух работает: на своем попашет, на моем поборонит.
- А Киря-то что, пальцем деланный, за тебя работать?
Тут уж даже Мишка смутился. Хорошо, что Фаина Борисовна не слышала Тишиху и как ни в чем не бывало подошла к окну и протянула Мишке два рубля:
- Передайте, пожалуйста, бабушке за молоко.
- Да вы что? - обиделся Мишка. - Мы не берем.
Фаина Борисовна растерялась:
- Тогда мы не можем принимать от вас молоко, - упавшим голосом сказала она.
- Ну уж вы тогда с бабушкой договаривайтесь, - махнул рукой Мишка. - Мое дело десятое. Сказано - унеси, я и понес. Освободите посуду, - ткнул он в бидончик так, что молоко в нем заплескалось и бидончик запокачивался на подоконнике.
- Фаина Борисовна, - засмеялась Надя. - Да вы или не видите, он боится, что Лариса умрет с голоду. Берите, и нам кое-что перепадет.
Мишка весело подмигнул ей.
А Тишиха, обеспокоенная Мишкиным заявлением об учебе, твердила свое:
- Ой нет, Михаил, не уезжай никуда. Мы и так всех деток распустили по городам. С кем жить-то будем?
9
Фаина Борисовна уже по просвечивающей крыше приноровилась определять, какое утро: если дранка золотится - то солнечное, если матово тускнеет - то облачное. Дождливое же заявляет о себе не светом, а шумом. Крыша на повети в непогоду дрожит и стонет от напора дождя.
На этот раз Фаина Борисовна проснулась от стукотка синицы и сначала испугалась, что начало покрапывать, но разглядела на крыше золотистые полосы и успокоилась.
Где-то в углу повети гундосил шмель. На улице с кем-то разговаривала Федосья Тихоновна.
Фаина Борисовна прислушалась к разговору, но ничего не смогла разобрать, и все же в нее закралась тревога. Фаина Борисовна долго не могла уяснить причины все сильнее охватывающего ее беспокойства.
На другом соломеннике спокойно посапывали девчонки, накрывшиеся одеялом до подбородков: к утру на повети становилось свежо и, если не подогнуть под ноги одеяло, снизу, от половиц, наносило промозглой сыростью.
Фаина Борисовна перевернулась на другой бок и снова услышала, что Федосья Тихоновна с кем-то стояла и разговаривала.
- Ой, нынче и грачей развелось, - жаловался Федосье Тихоновне чужой голос. - В комбайновых трубах гнезд навили - не пересчитать… Сколько птенцов выведется, и ведь все на будущий год прилетят где родились… А через пять лет сколько их будет в Полежаеве…
- Люднее-то лучше, - засмеялась Федосья Тихоновна. - А то обезлюдело Полежаево. - И пожаловалась на свое: - Не знаю, где она и несется… Утром щупала - с яйчом была, а сейчас уж пустая.
- Это которая? Рябая, что ли? - узнала Фаина Борисовна голос Степахи. Видимо, опять молока принесла. Но не это же обеспокоило Фаину Борисовну: не берет деньги за молоко, можно какой-то подарок ей сделать на ту же сумму.
- Не курича - паразитка, - сказала Федосья Тихоновна. Фаина Борисовна вздрогнула: только сейчас до нее дошел смысл испуга. Уже сколько раз за сегодняшнее утро она слышала, как и Федосья Тихоновна и Степаха повторили это слово - курича - не так, как оно записано у Фаины Борисовны в блокноте, не так, как разнесено по карточкам девушками. Они же раньше-то говорили: куриця. Не могла же Фаина Борисовна ослышаться: Федосья Тихоновна произнесла несколько однотипных слов с ясным "ця" на конце: куриця, водиця и, кажется, дровця… Да, они ходили с Федосьей Тихоновной за дровами, и хозяйка сказала: "Дровця у меня сухие". Потом отправились "по воду", и Федосья Тихоновна сказала: "Водиця у меня близко".
Фаина Борисовна торопливо оделась, вышла во двор.
На крыльце стоял Степахин бидончик. Сами старухи сидели под окном на завалинке.
Фаина Борисовна поздоровалась с ними и, не в силах удержать в себе недоумение, спросила:
- Федосья Тихоновна, вы же мне говорили "куриця"…
- Чего? - не поняла хозяйка.
- Вы же мне "куриця" сказали, "водиця", "дровця", а сейчас говорите "курича"… Куриця или курича все-таки?
- Ой ты господи, - поняла наконец Фаину Борисовну Федосья Тихоновна. - Меня вот хоть горшком называй, только в печь не ставь.
- Федосья Тихоновна, это же для науки нужно.
Федосья Тихоновна пристыженно шмыгнула носом:
- Ну дак, мы ведь и знаем, что это для науки. Зачем мы будем неладно-то говорить, позорить себя. Это уж мы между собой как попало бухаем. А для книг надо правильно.
Фаина Борисовна ослабела ногами и чуть не опустилась на дымившуюся от подсыхающей росы траву.
- Федосья Тихоновна, что вы наделали! - ужаснулась она. - Мы же теперь в полном неведении, что истинное, а что ложное.
Степаха остановила ее взмахом руки:
- Будет скуку-то распускать! Курича или куриця - не все ли равно?
- Нет, не все равно, - чуть не заплакала Фаина Борисовна. - Для науки самое важное - точность.
Степаха пожала плечами.
- Дак мы ведь когда скажем так, когда эдак, - оправдала она Федосью Тихоновну. - Это раньше все говорили "курича". А теперь и мы за молодыми тянемся: один-то на один еще когда и чавкнем, а так только правильно говорим. Не то ведь Мишке нашему на язык попадись - и проходу не даст, так и будет, не переставая, дразниться: "Курича, овча, рукавича".
У Фаины Борисовны, кажется, родилась спасительная идея:
- А что? Михаил поправляет вас? - затаив дыхание, спросила она, а сама уже готовила новый, более важный вопрос:
- Ой, подь ты к ляду с таким учителем, - засмеявшись, сморщила и без того сморщенное лицо Степаха. - Этого учителя в детстве мало учили, чтобы над стариками не изгалялся.
Но Тишиха заступилась за Мишку:
- Да чего ты, Степанида, на парня несешь? Мы с тобой бестолковые, нас и надо учить…
- Не учить, а в могилу класть.
Но Тишиха замахала на Степаху руками:
- Прикуси язык-от. С сыном живешь, со снохой, внук вон хороший какой, а ты о могиле… Я одна мыкаюсь, да и то молчу.
- А не все равно - одна, не одна? Мы уж - в нашем-то возрасте - все теперь под низом у жизни. Это им теперь высоко летать, - кивнула Степаха на Фаину Борисовну.
Разговор уходил явно в сторону, и Фаина Борисовна снова спросила:
- Ну а Михаил… - Она замялась, сознавая, что вопрос ее странный, и не зная, как выразить его и понятно для старух, и деликатно, без обидного оттенка высокомерности. - Ну а он знает… как раньше данное слово произносилось, как вы его в былые годы употребляли?
Она ушла-таки от определения "неправильное произношение", которое вертелось на языке и, торжествуя, внутренне похвалила себя за это.
- Мишка-то? - удивилась Степаха. - Да он же здесь вырос! Конечно, знает. - И хитровато подмигнула Фаине Борисовне: - Его-то не проведе-е-ешь…
Фаина Борисовна молча проглотила укор. Главное она выяснила: Михаил может откорректировать их записи. Надо будет поговорить с Ларисой, чтобы она попросила Михаила об этом. Фаина Борисовна была приметлива и не сомневалась, что Ларисе он не откажет.
- Слушай-ко, - вывела Фаину Борисовну из состояния задумчивости Тишиха. - Вы бы ребят-то поспрашивали… Они ведь разговаривают лучше нас… Я-то вот дальше своей печки никуда не бывала, и грамотешка-то у меня какая: полкласса и два коридора… А ребята-то десятилетку кончали - ой, люто много знают…
- Да, да, поспрашиваем, - кивала им Фаина Борисовна. Настроение у нее выправлялось.
10
В избе у Тишихи опустело: девки разбрелись по своим делам - Фаина Борисовна ушла записывать хуторскую Огрёшу, Лариса с Надей, кажись, убежали к Степахе. Без них стало в доме совсем тоскливо - вот ведь как к людям-то привыкаешь. Пока никого на постое не было, так хватало и кошки: с ней поговорила, послушала, как мурлыкает, посмотрела, как беснуется у нитки с бумажкой, поулыбалась - и спать легла. А теперь за неделю сжилась с девками - не знаешь, как и вечера дождаться без них. Как одной-то - уедут - быть?
Тишиха заварила в кипятке зверобой. Почему-то он глянулся ей больше чая. После зверобоя хотелось летать. Но сейчас и зверобой оказался бессильным от придавившей ее тоски.
Затосковала-то Тишиха, пожалуй, не в отсутствие девок, а при них, когда Мишка Некипелов запоговаривал об учебе. Ведь если они с Кирей уедут, так Тишихе каюк. С Петей-то молоковозом не скоро столкуешься о дровах - загуляет, так по неделе не привести в чувство.
Сегодня Тишиха утром видела, что с молоком поехала Нюра, Петькина жена. Тишиха пересчитала фляги - восемь штук, - только бабе и валандаться с ними. Ой, сгорит от вина мужик - шестой день уж не просыхает.
- А лешой с ним! Заадался бы до смерти, - вслух сказала Тишиха и опять перевела думы на Мишку: ведь уедет, собака, уедет… У него втемяшится в голову - своего добьется. А в городу-то такого парня с ручками отхватят: на дороге не валяются эдакие ребята. Чего хочешь умеет сделать, из рук не выпадет ничего…
Тишиха уже закидывала удочку и Степахе, пытала ее:
- У тебя внук-то не ладится уезжать?
- А он и здесь хорошо зарабатывает.
Значит, Степаха не в курсе. Заработками нынче молодяшек не удержать.
Вчера ребята опять приходили к девкам. Тишиха дождалась, когда они начитались девкиных записей, вышла за ними на крыльцо.
- Миш, - спросила она, - не передумал с Москвой-то? - спросила вроде бы бодро, смешком.
И Мишка ей смешком же и отозвался:
- Книжки, Тихоновна, с подволоки за десятый класс притащил, все в пы-ы-ли - еще и сегодня прочихаться не могу…
За книжки зря не берутся. Уедет!
Да и Кирю сманит еще за собой. Вот собака…
11
Фаина Борисовна уезжала с окрыленной душой. Программа была выполнена экспедицией полностью. Девчонки оказались у нее молодцы: все записи разнесли по карточкам, не по одному разу проверили их точность у местных ребят.
- Федосья Тихоновна, большое вам спасибо за все, - прощаясь с Тишихой, сказала Фаина Борисовна.
А Тишиха-то вроде собиралась расплакаться - то и дело отворачивалась в сторону, поднимала к глазам угол повязанного на голову платка.
- Письмо-то хоть напишите, когда доедете…
- Обязательно, Федосья Тихоновна, напишем, - пообещала Фаина Борисовна и сама поверила своему обещанию, хотя очень уж не любила эпистолярный жанр и даже на деловые бумаги садилась отвечать через силу.
Федосья Тихоновна стояла у машины, на которой и предстояло ехать в Переселенье, - низенькая, сморщенная, в высоченных валенках с галошами. Валенки у нее, когда она шла, волочились по земле, и из травы за ней поднималась пыль.
- Коля, ты их ходко-то не вези, - обратилась Федосья Тихоновна к шоферу. - А то на дороге-то больно ям много.
- Не стеклянные, не разобьются, - засмеялся шофер.
Девчонки уже сидели в кузове, и, хоть кабина была пустая, Фаина Борисовна тоже полезла к ним.
- Ветерку хочешь? - догадался шофер. - Ну, давай.
У кабины, чтобы девкам было мягко сидеть, была взбита вытряхнутая из соломенников осока, уже высохшая, нерезучая и, кажется, пахшая потом - все-таки неделю спали на ней.
- Федосья Тихоновна, и ты напиши нам, - растроганно попросила Фаина Борисовна.
Тишиха обрадовалась ее словам, закивала:
- Да, да, напишу…
Шофер опять засмеялся:
- На почте ее почерк не разберут.
- Поштё? - встрепенулась Федосья Тихоновна. - Я письмо-то уж напишу, так и в Крым и в Мурман уходит.
Она намекала на дочерей. Фаина Борисовна все семь дней собиралась расспросить о них хозяйку, но все забывала.
С пригорка торопливо спускалась Степаха, руками махала, чтобы шофер ее подождал.
- Ой! - останавливаясь, она еле перевела дыхание. - Али бы уехали без меня? И не дождались бы?
Она подала через борт узелок.
- Яичек хоть на дорогу возьмите…
Фаина Борисовна было прижала к груди руки - спасибо, мол, зачем беспокоиться, но Степаха закричала на нее:
- Я те откажусь, я те откажусь! Бери - они вареные, не разобьются…
Шофер спустил машину с тормозов, она покатилась под уклон сначала бесшумно, а потом зафырчала мотором.
Старухи махали руками, Федосья Тихоновна украдкой от Степахи утирала платком глаза.
У Фаины Борисовны вдруг и у самой запершило в горле. Она никогда не замечала за собой такой слабости, чтобы при прощании с кем-то ей хотелось заплакать.
Фаина Борисовна скосила глаза на своих помощниц. Лариса тоже сидела подавленная, ушедшая в себя. Одна Надежда не унывала, вздымала вверх руки, ловила ветер.
В стороне, в лугах, рокотал трактор. Надежда толкнула Ларису и, дурачась, запела:
- Прокати нас, Петруша, на тракторе…
Лариса не обратила внимания на ее намек, но все же нахмурилась.
Старух еще долго было видно. Они по-прежнему стояли у дороги и махали руками. Федосья Тихоновна, чтобы ее было заметней, сняла с головы платок и махала им.
Фаина Борисовна не могла больше смотреть назад. Она встала к кабине. Ветер рванул ее волосы, перехватил дыхание.
Машина влетела на взгорок, и перед ней расступилась другая деревня, уже не Полежаево, а, кажется, Большая Медведица. От амбара, жавшегося к дороге, испуганно шарахнулись куры.
И Фаина Борисовна, заново переживая старое удивление, вспомнила, что глаза у куриц закрываются снизу. Вот ведь: сколько раз ездила в экспедиции - и не знала.
Алевтинино гостеванье
1
Нюрке жалко было Алевтинины туфли. Они на весь каблук вдавливались в мокрый песок, хотя Алевтина старалась идти на цыпочках. Но разве выдержишь через всю-то деревню: чуть оступишься, и на земле, как от козьих копытец, - вмятины.
- Сняла бы да босиком, - сказала Нюрка. - Не по асфальту ведь, за два дня обдерешь.
- Ничего, Илюша новые купит, - ответила Алевтина и пошла смелее, будто на ногах у нее сапоги; козий след потянулся точеной строчкой.
Нюрка еле сдерживала себя, чтобы не спросить Алевтину: "Передо мной-то чего рисуешься? Знаю я твоего Илюшу…" Да неудобно было со встречи ссориться: только увиделись - и в задир. Не за этим Алевтина, едва с дороги опомнилась, прибежала к подруге, не за этим домой к себе повела.
Тропка после дождя была узковата - натоптать еще не успели, - и Нюрка, страдая, шагала сзади, не в силах смотреть, как вязнут в земле Алевтинины туфли.
- Босой-то, что ли, боишься? - не удержавшись, укорила она подругу. - Корост от земли не будет…
- Да уж отвыкла, Нюрочка, я босиком ходить. Перед людьми неудобно: не девочка все-таки.
Нюрка чуть с досады не плюнула и, утешая себя, вспомнила о матери Алевтины: "Ничего, Петиха за отпуск научит тебя обутку беречь".
Мария Петиха - известная в селе скупердяйка. У нее зимой снегу не выпросишь. Она и сама изведется, и дочери жизни не даст, когда увидит, как Алевтина обращается с обувью.
Но Мария Петиха девок встретила молча, посмотрела, как Алевтина сняла раскисшие туфли, как, потягиваясь, прошлепала босыми ногами к зеркалу и, словно понимая, что родную дочь упрекать все равно бесполезно, - а выговориться, видно, хотелось, - заворчала на Нюрку: