– Не думаю, что Ферорас взялся бы за дело, дающее ему лишь равные шансы на успех. Я уверена, что он обеспечит тебе такую подготовку и такой подбор противников, которые превратят схватки в чистую формальность.
– Но ведь играми руководит император или один из его эдилов, и пары подбираются либо ими, либо определяются жребием…
– У Ферораса есть лишь одно твердое убеждение. И оно гласит, что каждого человека можно купить. Он полагает, что купить можно даже императора – надо только предложить ему соответствующую сумму. Во всяком случае, я уверена, что первым человеком, сумевшим подкупить римского императора, будет Ферорас. Он купил себе римское гражданство, хотя о том, что мы иудеи, знает в городе каждый. И если бы ты не принял его приглашение добровольно, он, наверное, просто купил бы всю школу вместе с гладиаторами, – засмеялась Мариамна.
– Ферорас сказал, что это ты пожелала видеть меня…
– Да, это так. Точнее говоря, моя дочь Тертулла, рассказав о твоей судьбе, заметила, что с таким необычным человеком следовало бы познакомиться. Почему бы и нет, ответила я и передала наше пожелание Ферорасу. Через пару дней ты появился у нас в Тибуре.
– Потому что мне нужны были деньги…
– В этом нет ничего постыдного. Если бы всем, у кого есть долги, велели раздеться, чуть ли не весь Рим, за исключением разве что рабов, ходил бы нагишом. Даже божественный Цезарь к концу своего преторства имел семьдесят два миллиона сестерциев долга.
– Но мне деньги нужны были для постыдной цели.
Мариамна вопросительно посмотрела на юношу. Покачав головой, он в отчаянии опустил глаза. Уже через несколько мгновений он, однако, не выдержал и рассказал гостье о том, как волей судьбы спас жрицу Весты, как в упоении только что одержанной победой ответил на чувства шестнадцатилетней девушки, как, занимаясь любовью, они были застигнуты Манлием и стали жертвами гнусного вымогательства.
С минуту Мариамна молчала, а затем встала, подошла к высокому окну, выходившему в благоухающий сад, и спросила:
– Зачем ты это сделал?
– Я забылся, – честно ответил Вителлий. – Я знаю, что не должен был так поступать. Тогда я был, однако, словно в чаду, и эта жрица была так похожа на девушку, которую я очень любил…
– Что случилось с этой девушкой? – перебила его Мариамна.
– Она была еврейкой, и ее выслали из Рима. Она оказалась одной из тех несчастных, кому не удалось найти убежище и которые не в состоянии были подкупить чиновников. Я был в Остии, когда ее судно уходило в море.
– Куда ее отправили?
– Это известно одним лишь богам. Евреев вывозили из Рима на торговых судах. По слухам, большая часть этих судов затонула. Вероятно, она погибла, и, может быть, ее труп лежит где-то, выброшенный на берег чужой страны.
Мариамна обернулась и посмотрела Вителлию в глаза.
– Ты очень любишь эту девушку?
– Да. Я отдал бы за нее свою жизнь.
– И ты умеешь молчать?
– Пусть отрежут мне язык, если я выдам хоть какую-то доверенную тобой тайну.
– Хорошо, – кивнула Мариамна и совсем тихо заговорила: – Тебе следует знать, что римский торговый флот вовсе не пошел на дно. Нептун никогда еще так не благоприятствовал Меркурию, как в этом году. Корабли, которые так и не вернулись, не лежат на дне, а были захвачены евреями и уведены в различные гавани. Ожидавшие их там торговцы-иудеи позаботились о том, чтобы каждый из прибывших сумел добраться до Палестины, а затем переделали и перекрасили эти суда заново. Это было проделано с сотней судов.
Вителлий с изумлением выслушал рассказ Мариамны.
– Откуда тебе все это известно? – спросил он недоверчиво. Мариамна не ответила. – Я понимаю, – кивнул Вителлий, – Ферорас…
– Да, – проговорила гостья. – Ферорас подкупил следивших за посадкой надзирателей, и они позволили пронести на борт оружие.
– Но почему он это сделал?
– Его собственный флот не был полностью загружен. Императорские суда перехватывали у него самые выгодные заказы. Теперь уже не перехватывают.
– Клянусь Меркурием, покровителем торговли! В этом деле никто в Риме Ферорасу и в подметки не годится.
Мариамна с горечью улыбнулась, и Вителлий вновь осознал, как волнующе чувственны ее красивые губы.
– Деньги – вот истинная супруга Ферораса, только их он и любит по-настоящему. Если бы другие сделки не были намного выгоднее, он и меня, я уверена, сумел бы выгодно продать.
В правильных чертах лица Мариамны можно было разглядеть сейчас печаль и какую-то безысходность. Несбывшиеся мечты проложили уже первые морщинки в уголках ее рта. Какой красавицей, подумал Вителлий, была эта женщина в молодости. Была? Да нет же, она и осталась красавицей. Густые, высоко зачесанные темные волосы, узкие округленные плечи, высокая грудь – и при этом осиная талия и широкие округлые бедра. С первой же встречи Вителлий почувствовал, что его тянет к ней. Причем иначе, чем к Ребекке, защитником которой он себя ощущал. А эта женщина вызывала в нем чувство защищенности и безопасности. Близость ее тела была приятна Вителлию, и его как-то странно влекло к ней.
– Вителлий, – проговорила Мариамна, – все женщины Рима завидуют мне, потому что у меня четыреста рабов, готовых по глазам прочесть каждое мое желание. Потому что я, словно перелетная птица, могу проводить каждый сезон года в другой провинции, где у нас повсюду большие поместья. Потому что я могу ежедневно носить новые украшения и платья. Но за всем этим скрывается то, что я живу одиноко и без любви. Я готова чем угодно заплатить за крохотку нежности, потому что у меня нет одного – счастья.
Сквозь желтый шелк платья Вителлий ощущал, как взволнованно колышется грудь Мариамны. Помимо собственной воли он провел губами по холодному шелку и в том месте, где должен был быть сосок, прижал их к трепещущей округлости груди.
– О Вителлий! – выдохнула Мариамна.
Юноша с готовностью заключил ее в еще более крепкие объятия.
– Я знаю, – прошептала Мариамна, – что гожусь тебе в матери и что ты можешь иметь сколько угодно девушек, которые намного моложе и красивее меня. Пойди, однако, навстречу просьбе так и не узнавшей счастья женщины и подари мне немного нежности. Ты не пожалеешь об этом!
Вителлий прижал указательный палец к ее губам, словно пытаясь заставить замолчать. Влажное тепло ее кожи, будто искра, обожгло кончик пальца.
– Ты прекрасная, чарующая женщина! Тебе нет надобности просить о любви.
– И все же я делаю это, чтобы ты знал, насколько я нуждаюсь в тебе.
Раб Пиктор вошел в атриум.
– Господин мой, время идти на встречу с Поликлитом!
Мариамна обняла Вителлия коротко, но сердечно.
– Прощай, гладиатор, завтра я снова зайду, чтобы проверить, все ли у тебя в порядке. А о вымогателе можешь больше не думать. Деньги свои ты получишь обратно. Мы сумеем заставить его молчать.
Прежде чем перед домом появился ее паланкин, она еще раз помахала рукой.
– Прощай, мой прекрасный гладиатор!
В который уже раз Вителлий задавал один и тот же вопрос: "Где можно увидеть списки с названиями кораблей и именами пассажиров, покидавших Рим во время изгнания иудеев?" Но хотя он обращался к высшим портовым начальникам, которые, как предполагалось, контролировали все происходящее в Остии, ни один из квесторов не мог, похоже, ему помочь. Управление в Римской империи было громоздким, но превосходно организованным. Ни о каких уступках и поблажках со стороны чиновников, получавших в год пятьсот сестерциев и больше, не могло, разумеется, быть и речи. Тем не менее проверка десяти тысяч прибывших из Рима людей обошлась, очевидно, без участия местной администрации, хотя квесторы с жаром это отрицали.
Когда Вителлий, прихвативший с собой в Остию грамотного раба Пиктора, перестал уже верить в успех, интересовавшие его документы нашлись у одного из ведавших поставками продовольствия чиновников, хранившего эти свитки почему-то под грифом "Тара".
– Клянусь Меркурием, теперь я припоминаю… – сказал квестор. – Евреев высылали на грузовых судах, которым так или иначе предстояло возвращаться порожняком… Половина флота, однако, погибла. Императору до сих пор приходится арендовать чужие суда.
– При погрузке, – сказал Вителлий, – каждый, кто поднимался на борт кораблей, должен был быть занесен в эти списки.
– Совершенно верно, – ответил квестор, – ни один еврей не избежал этого. А в чем дело?
– Я разыскиваю девушку по имени Ребекка и хотел бы выяснить название судна, на котором она отплыла.
На лице квестора появилась бесстыдная ухмылка.
– Девушка, стало быть. Лучше поскорее найди себе другую, потому что поиски эти лишены смысла. Я же сказал тебе, что половина флота погибла. И никто не знает, куда в конечном счете пришли остальные корабли, – у нас, во всяком случае, нет таких сведений.
– Мне нужно только название корабля, – повторил Вителлий.
– Не будь ты гладиатором Вителлием, – неохотно проворчал квестор, – я бы не стал даже разговаривать с тобой. Ты же мешаешь мне заниматься снабжением Рима. – Он показал рукой за окно. – Видишь вон те суда с красными парусами? Все они принадлежат богачу Ферорасу. За каждое из них императору приходится платить по пятьсот сестерциев в день. Можешь теперь представить, как дорого обходится мое время.
– Время отнимать я у тебя не собираюсь, – сказал Вителлий. – Покажи мне, где эти документы, и мы сами поищем Ребекку.
Поняв, что отделаться от упрямого гладиатора не удастся, квестор, молча поднявшись, отвел Вителлия и Пиктора в душную комнатку, где хранился архив.
– Вот здесь, – сказал он, показав на ряд свитков папируса, и вышел.
Пиктор начал по очереди просматривать запыленные хрупкие свитки. Вителлий напряженно наблюдал за ним. В десятом свитке первого ряда удача улыбнулась им.
– Здесь написано "Ребекка, дочь гладиатора Веррита".
– Это она! – вскрикнул Вителлий. – Как называлось судно?
– "Эудора", – ответил Пиктор, и Вителлий обнял своего раба.
На обратной дороге в Рим мимо них промчалась направлявшаяся в сторону гавани когорта всадников-преторианцев. Группы преторианцев в полном боевом вооружении стояли также на каждом перекрестке дороги.
– Что стряслось в городе? – спросил Вителлий.
– Умер император, – прозвучало в ответ.
Вителлий и Пиктор испуганно переглянулись.
– Да будут боги милостивы к нему!
Гораздо больше, чем смерть дряхлого императора Клавдия, которого они в последнее время и без того в глаза не видели, римлян волновал скандал вокруг жрицы Туллии. После ее самообвинения понтифик вынес приговор: смерть посредством захоронения живьем. Incesti causa… за распутство.
В жадном до сенсаций Риме никто не мог припомнить, когда в последний раз совершалась подобная церемония. Обвинения против весталок не выдвигались уже сто двадцать пять лет. Тогда жрица Весты Фабия позволила будто бы Катилине соблазнить себя. Обоим удалось, однако, отолгаться, и следствие было прекращено. И вот теперь, ровно через сто шестьдесят восемь лет после того, как великий понтифик приговорил к смерти сразу трех весталок, римлян вновь ожидало жестокое зрелище.
Одетый в пурпурную тогу понтифик в сопровождении двух ликторов и четырех центурионов вышел из дома весталок. Центурионы несли носилки, на которых лежала накрытая белым покрывалом и связанная ремнями Туллия. В соответствии с обрядом Вибидия, старшая из жриц Весты, положила на покрывало драгоценный венчик, украшавший прежде головной убор Туллии.
Римляне, тысячами собравшиеся на ступенях, пьедесталах статуй и крышах близлежащих зданий, с жадным любопытством вытягивали шеи. В отличие от обычного, царила полная тишина, молчание, в котором смущение своеобразно смешалось с любопытством. Станет ли привязанная к носилкам девушка жаловаться и плакать? Однако стоявшие поблизости ни разу не услышали ни звука.
– Конечно же, она потеряла сознание от страха, – прошептала одна из аристократок своей рабыне, и та согласно кивнула.
Глухо, почти призрачно прозвучали шаги центурионов по сверкающему мрамору ступеней храма Весты. Их ждала колесница с запряженными в нее лошадьми, которой весталки имели право пользоваться даже в центре Рима, – большая привилегия для города, в котором движение упряжек было запрещено. Центурионы поставили носилки между расположенными напротив друг друга сиденьями, пять весталок заняли свои места, и колесница тронулась с места.
Родители Туллии с окаменевшими лицами шагали вслед за колесницей, которая, обогнув базилику Эмилии и миновав Форум, направилась на север. Целью этой безмолвной процессии, к которой присоединялось все больше людей, было ровное поле у ворот в стене Сервия Туллия, неподалеку от которого располагался лагерь преторианцев. Там была уже вырыта глубокая гробница с возведенным над ней прочным каменным сводом. Из отверстия в своде выступал конец приставной лестницы. Внутри гробницы не было ничего, кроме деревянных нар, масляной лампы и рассчитанного на три дня запаса воды и хлеба. К третьему дню жрица Весты должна была уже задохнуться.
Прибыв на место, центурионы сняли носилки с колесницы и поставили их рядом с ведущим в гробницу отверстием. Вперед вышел палач, хотя меча в этот день у него в руках не было. Одним движением он сорвал покрывало с носилок, и многотысячная толпа вскрикнула в один голос. Обнаженная и дрожащая, стянутая грубыми ремнями, охватывавшими ее грудь, живот и ноги, Туллия лежала с широко раскрытыми глазами. Небо потемнело, предвещая приход бури. Палач рассек путы кинжалом. Подошедший понтифик воздел руки к небу, на котором начали уже сверкать первые вспышки молний, и обратился с громкой молитвой к Весте, умоляя богиню простить грех ее служительницы. У многих зрителей потекли по щекам слезы, когда палач и понтифик, схватив Туллию за руки, повели ее к спускавшейся в гробницу лестнице.
Тысячи зрителей не обращали никакого внимания на человека, стоявшего у городской стены и издалека наблюдавшего за всей этой сценой. Он не мог видеть блуждающего по сторонам взгляда девушки, которая, не обращая внимания на протянутые к ней руки родителей, искала глазами только своего возлюбленного. Действительно ли она верила, что он где-то рядом с ее гробницей?
Вителлий отвернулся и прижался лбом к шершавому камню городской стены. Он не хотел и не мог видеть, как нежная девушка ступит на верхнюю ступеньку лестницы, отвернув лицо от первых, крупных капель дождя, а затем медленно, ступенька за ступенькой, скроется в зияющем отверстии гробницы.
Хлещущий дождь за каких-нибудь несколько минут разогнал зрителей. Палач поспешно вытащил лестницу наверх, а четыре центуриона закрыли тяжелой плитой отверстие в своде гробницы. После этого все разошлись. Вителлий колотил сжатым кулаком по стене до тех пор, пока до крови не разбил суставы. Черные как уголь тучи неслись к городу, и зеленоватые вспышки молний на какие-то доли секунды рассеивали сгущавшиеся сумерки. Гладиатор оторвался от стены и, вытянув вперед руки, пошел сквозь хлещущую из туч стену воды к тому месту, где скрылась под землей Туллия. Стараясь перекричать раскаты грома и шум дождя, Вителлий выкрикивал:
– О Юпитер, посылающий громы и молнии в знак своего гнева! Направь в меня свою стрелу, чтобы я опередил в смерти эту весталку. Юпитер, снизойди к моей мольбе!
Поскользнувшись на размокшей земле, Вителлий упал. Рыжеватая грязь облепила его. Он приподнялся, пополз вперед и на четвереньках перебрался через земляной вал, окружавший гробницу.
– Юпитер! – кричал он, обращаясь к стихиям. – Юпитер! Взгляни на меня! Испепели меня! Жизнь ничего не стоит для меня! Я не хочу жить! Услышь меня, Юпитер!
Потоки воды, стекая с земляной насыпи, образовывали настоящий водоворот на том месте, где лежала закрывавшая вход плита. Стоя в круговороте воды, Вителлий отчаянно пытался ухватиться за край плиты. Он сломал ноготь, сорвал кожу с кончиков пальцев, но все было безрезультатно.
– Туллия! – с отчаянием крикнул он в кружащуюся воду. – Услышь меня, Туллия! Это я, Вителлий!
На мгновение Вителлию почудилось, что он услышал голос Туллии. Тут же, однако, он понял, что это невозможно, и снова начал толкать край плиты. Через несколько мгновений Вителлий с ужасом увидел, что образовались три новых водоворота, указывающих места, где вода хлещет в подземную гробницу. Стало ясно, что добиться он уже ничего не сможет.
– Туллия, – всхлипнул он, вытирая тыльной стороной ладони грязь с лица. – Туллия, я не хотел этого!
Неподвижный, словно статуя, он сидел на земляном валу, обхватив руками колени и глядя на бурлящую грязную воду. Маленькие воронки исчезли, и вся поверхность воды начала медленно кружиться. Дождь ослабел, и в рыжеватой воде видны стали всплывающие наверх молочно-белые пузырьки воздуха. Вителлий опустил голову на локоть и заплакал так, как не плакал еще никогда в жизни.
Глава восьмая
На столе между серебряной посудой и стеклянными кубками валялись устричные раковины, выпотрошенные домики улиток, куриные ножки и телячьи косточки. Греческий певец расхаживал с кифарой по рядам пирующих, напевая собственного сочинения песню о слепом рапсоде, полюбившем мраморную статую. После продолжавшегося более двух часов пиршества Ферорас подал знак убирать со стола, и два десятка рабов, вбежав, подняли уставленные посудой столы и вынесли их из комнаты. Другие слуги подавали желающим вымыть руки гостям чаши с теплой ароматизированной водой. Вместо полотенец юные рабы предлагали свои густые волнистые локоны. После этого ступни возлежащих за столиками для напитков гостей были умащены благовониями и увиты листьями лаванды и мяты.
Подняв кубок, Ферорас обратился к Вителлию:
– За твой следующий бой! Да благоприятствуют тебе боги!
Взяв в руки кубок, Вителлий с благодарностью улыбнулся собравшимся. На Мариамне его взгляд задержался чуть дольше, чем на других гостях. В отличие от остальных, она заметила это.
– Это будет трудный бой, – сказал Ферорас. – Не только потому, что, встречаясь со львами, гладиаторы чаще всего терпят поражение, но еще и потому, что главный бой в день открытия нового амфитеатра навеки остается в истории. В этот день все сражаются с гораздо большим ожесточением, чем обычно.
– Великолепная арена, – с восторгом проговорил Вителлий, – мы уже начали упражняться на ней. Это неоценимое преимущество, потому что так я учусь сохранять устойчивость на чужеземном песке.
– А что в нем особенного? – поинтересовалась Мариамна.
– Ну, он гораздо крупнее, чем наш отечественный. Император повелел привезти его из пустынь Египта и смешать с суриком, чтобы придать красновато-желтый цвет. Все это повышает опасность поскользнуться. Удерживать равновесие становится намного труднее, и особенно это относится к бестиариям, которым приходится сражаться с невероятно быстрыми львами.
– Воистину, наш Нерон – необычный император. Клавдий нанимал мои суда, чтобы было чем накормить римлян, а теперь у нас такое благополучие, что император завозит из-за моря песок, чтобы упавшие гладиаторы лучше выделялись на его цветном фоне! – Ферорас громко расхохотался.
– Ты еще никогда не выступал в роли бестиария? – озабоченно спросила Тертулла.
– Нет, – ответил Вителлий. – Только упражняясь в школе, а в настоящем бою – никогда.
– И ты не боишься? Ведь каждый твой бой может стать последним.