Янычар легко уклонился от удара и снова притерся к лошади. Озверев от такой наглости чужака, лошадь попыталась ухватить его зубами за холку, но Янычар мотнул головой и во рту лошади оказался только клок гривы. Чтобы проучить строптивицу, Янычар крепко ухватил ее зубами за ухо и пригнул ее голову к земле. Лошадь вынуждена была опуститься на колени, а Янычар давил все сильнее и сильнее, вминая ее голову в непросохшую грязь.
Почувствовав приближение сзади, Янычар скосил глаз и увидел сразу двух коней, которые заходили на него, охватывая с двух сторон. Не отпуская кобылицу, он резко развернул круп и лягнул ближнего. Удар оказался такой силы, что конь, получив удар в грудь сдвоенными копытами, покатился по земле шаром, сбив своим телом второго коня, и так и не смог подняться. Пару раз приподняв голову от земли, он захрапел, изо рта и из ноздрей хлынула черная, густая кровь. Конь умирал на глазах табуна…
Кобылица засучила ногами, пытаясь подняться, и Янычар отпустил ее. Но едва лошадь встала, он снова ухватил ее зубами за холку и резко трепанул, разворачивая за собой. Лошадь покорно пошла за ним. Янычар призывно заржал, и табун боевых коней, уважающих силу и ловкость, и воочию увидевшие все эти качества в чужаке и, признавая за ним право быть вожаком табуна, сначала медленно, а затем все быстрей и быстрей, пошел за Янычаром.
Пораженный увиденным, Заруба, наблюдая за действиями своего коня, вышел из густого орешника, чтобы лучше видеть происходящее, и едва успел отскочить в сторону, когда табун, набирая скорость, помчался вслед за Янычаром…
Не менее были поражены пластуны, услышавшие издалека знакомый гул сотни конских копыт, и увидевшие Янычара, следом за которым в загон вошло более тридцати лошадей.
Казаки – знатоки лошадей с детства, с первого взгляда определи ценность табуна. Это были настоящие боевые кони, о которых можно было в их ситуации только мечтать.
- Как же так? – у опытного, прошедшего вместе с Зарубой весь долгий боевой путь из Сечи до Астрахани, а затем до отрогов Кавказских гор Грицька Солода даже челюсть отвисла. – Я такое в первый раз в жизни вижу, чтоб одного коня за табуном послать, и он бы его привел. Ну, не чудо, а?
- Так на то Заруба и есть характерник , причем, столько он уже характерств проявил, что и не счесть, - ухмыляясь в вислые усы и затворяя ворота загона, ответил Лукьян Синица.
- Я тебе расскажу один случай, - продолжил Синица. – Было это под Астраханью, когда мы тылы турок громили, что шли на город стотысячным войском. Так вот, пошли мы по следу обоза турецкого, чтоб выйти на место его стоянки и захватить. А было нас, во главе с Зарубой, всего-то десяток казаков. Проходим мы лесок небольшой и выходим на поляну и, Матерь Божья! Что мы видим? Обоз примерно из полста повозок и отряд янычар, которые эти повозки разгружают. Но отряд янычар, на нашу беду, состоит эдак из двухсот воинов. Они нас видят – мы их видим… А Заруба сидит, на коне, закрывши глаза. И так проходит какое-то время, ну, а мы ж во все глаза смотрим на нашего атамана – ждем команды. Открывает он глаза и вдруг выдергивает из ножен саблю, а с другой стороны у него всегда под седлом еще и ятаган, и кричит "вперед!" Можешь себе представить - вдесятером против двух сотен?
Грицько Солод только головой задумчиво покивал, представив себе положение, в какое попали казаки.
- Ну, а делать нечего – атаман уже мчится на ворога, как вихрь, раздавая с двух рук саблями направо и налево, - продолжал Лукьян. - Ну, мы ж, конечное дело, за ним. Завязали сечь. И вдруг, турки, не обращая на нас никакого внимания, начинают рубиться друг с другом – и рубка стоит меж ними страшная. А мы спокойно проходим сквозь их лагерь и исчезаем в лесу. С пригорка оглянулись – они уже последние друг друга добивали. Вот тебе истинный крест, - Лукьян вынул из-под ворота сорочки нательный крест и, перекрестившись, поднес его к губам. – Если б сам не видел, а кто рассказал – не поверил бы.
- А правду говорят, что он сквозь двери запертые проходит? – спросил Грицько.
- И такое я видел, - ответил Лукьян. – Как то добре мы выпили горилки с донцами в праздник Крещения Господня. Их человек тридцать приехали к нам на Сечь по приглашению атамана. И вот что-то заспорили про древних витязей – какие чудеса они могли творить. А кто-то из донцов говорит вдруг, что нету, мол, сейчас на Сечи таких молодцов, чтоб, к примеру, вот взяли тебя в плен вороги, закрыли в мешок каменный, а ты – раз и вышел! Встает Гнат и говорит: "Только чтобы показать тебе, козаче, что запорожцы могут делать то, что творили древние витязи, закройте меня вот в этот чулан." Начали донцы смеяться, говорить, что перепил ты, брат Заруба, а он глазом потемнел, как-то расправился телом, и опять говорит: "Закрывайте!" Заперли его в чулан, замок навесили, еще доской дверь подперли и сидят, хохочут. "Ну, как ваш батько - атаман припозорился? Где же он сейчас, что-то не видать его?"
А Заруба сидит за столом на своем месте и говорит: "Да здесь я, братцы – донцы, где сидел меж нашего товарищества, там и сижу. А вы думали, что я в темнице до сих пор?"
Что тут стало, брат Солод, ты себе представить не можешь. Донцы просто дара речи лишились. А ведь и я, как ни внимательно смотрел за действиями атамана, так и не понял, как он это сделал. Одно только понял, что он и не вставал со своего места, а нам всем виделось, что мы его в чулан закрываем. Как он смог нам всем показать, будто он в чулан заходит, понятия не имею. Но что было, то было. Как он сам потом мне объяснил: "Да я просто на вас морок навел, вот вы и видели то, что я хотел.…На самом деле, я даже со скамьи не вставал"…
(глава 13 отсутствует в оригинале рукописи)
14. ПЕРЕД ДОРОГОЙ...
В ожидании Янычара (путь в оба конца был неблизкий и времени достаточно) Гнат отправился в лагерь "водяных псов".
При виде человека стая шакалов и лисиц, лакомившихся мертвечиной, с визгом и тявканьем ринулась прочь в чащу леса.
Гнат прошел вдоль навеса, высматривая полезные трофеи, и обнаружил пять рушниц, а колчанов со стрелами и саадаков с луками вообще было немерянно. В дальнем углу навеса наткнулся он на сундук купеческий, неведомо как сюда попавший. Сундук был заботливо укрыт куском брезента, придавленного сверху тяжелым камнем. Открыв крышку этого сугубо мирного предмета обихода, ставшего добычей психадзе при нападении на какой-то купеческий караван, Заруба увидел две стандартные военные торбы с порохом, по полпуда каждая, и мешок с пулями. Еще в сундуке было две пулелейки, ружейное масло, два негодных пистоля, обломанная кавказская шашка, рукоять которой была густо усыпана драгоценными каменьями и обложена золотыми пластинами. Гнат уложил порох, пули и обломок шашки в брезент, обвязав его так, что получилось подобие седельных сумок, чтобы тяжесть равномерно распределилась по крупу коня, и стал дожидаться Янычара.
А пока решил он тела горцев, уже изрядно порченные падальщиками, сбросить в пропасть. "Хоть и вороги были лютые, - подумал Гнат, - а только негоже людской плотью зверью кормиться".
Время в хлопотах пролетело незаметно, и вскоре он услышал невдалеке знакомое ржание. Гнат свистнул в ответ и, вскоре в просветах между деревьями замелькал круп Янычара.
Уложив и увязав поклажу позади седла, Заруба вскочил в седло, и Янычар быстро понес его к кошаре.
Уже на подходе к кошаре Гнат услышал конский топот и ржание. Насторожившись, Заруба приготовил оба пистоля, и придержал Янычара. Но, выехав медленно из лесу, готовый немедленно вступить в бой, Гнат увидел своих пластунов, объезжающих трофейных коней. И видно было, что взаимопонимание между человеком и конем уже, в основном, достигнуто. Довольный, тем, что казаки времени, которого и так было в обрез, даром не теряли, Заруба улыбнулся в вислые усы, и наметом поскакал к кошаре.
Первым делом он собрал пластунов, которые должны были идти с ним на ночную вылазку и велел позвать Уляба.
Усевшись в круг на духмяное сено, пластуны приготовились слушать атамана. Заруба обратился сперва к Улябу:
- Ну что, сын гор, твоя задача – провести нас к стану наиболее короткой дорогой, так, чтобы мы с наступлением темноты попали в селение. При этом, мы должны миновать все дозоры горцев, потому как, если мы будем обнаружены раньше, чем попадем к своим, горе будет нашим казакам и егерям. Ну что, сможешь?
- Дорога есть такая, но только одна, - не задумываясь, ответил Уляб. – И проходит она через Черные горы. Это не дорога даже, а козья тропа, и вам по ней не пройти. Я не смогу провести вас по ней. Очень трудная и опасная тропа…
- Мы не пройдем, согласен, - сказал Заруба, - потому как не приучены ходить в горах. Тем более, с оружием и снаряжением. Но они, - Заруба кивнул головой на коней, ранее принадлежавших психадзе, - они не просто пройдут по этой тропе – они пролетят по ней, потому что приучены ходить именно по таким дорогам! Так, или нет, Уляб?
- Об этом я как-то не подумал, господин атаман, - покачал головой проводник. – Конечно, эти лошади пройдут там, да и ходили, я думаю, не раз. Психадзе ведь только такими тропами и ходят. Ходили, вернее, пока вы их не отправили к Аллаху.
- Ну, вот и хорошо. Давайте, козаченьки, быстро сбирайтесь в дорогу. Рушницы оставьте, берите только пистоли да луки со стрелами. Действовать нам придется очень тихо, так что, все, что звякает, холстиной обмотайте. Теперь – о деле. Ночью, я думаю, после полуночи, хиджреты придут в селение, чтобы от нефтяной скважины пустить ручей к саклям, где лежат раненные. До этого они должны будут вырезать все казачьи дозоры, и когда нефть дойдет до раненных, они взорвут скважину. Не надо объяснять, что тогда будет?
- Та ты откуда все это узнал, батьку – атаман? – удивленно спросил казак Дубовой, знаменитый своей невероятной силой. Коронный его номер был – подсесть под коня с седоком и поднять их, встав на ноги. – Ты, як будто, с ими разговаривал, и сами хиджреты тебе свой план доложили?
- Откуда узнал? – задумчиво переспросил Заруба, - То словами не объяснишь. А узнал я только о том, что хиджреты замыслили, остальное додумал сам. Просто поставил себя на их место – как бы я сам действовал. Вот и получилась картина… Ладно, слухайте задачу: мы должны всех их взять живьем, чтобы узнать, по каким сигналам от лазутчиков должны пойти в бой основные силы. Чтобы не сбрехали – надо пытать всех. Тогда получим точный ответ, когда сличим ответы, полученные от каждого. Ясно? Ну, если ясно, тогда – по коням!
15. КАРАТАШ
Караташ и его хиджреты, которых после взрыва завала в живых осталось шестнадцать человек, пошли на стан урусов, едва перевалило за полночь. Путь им предстоял неблизкий и опасный, но Караташ рассчитывал, что обремененные раненными и успокоенные одержанной победой казаки, не выставят дальних дозоров, и хиджреты проникнут в стан не замеченными.
Перед уходом отряда шамхала Караташ договорился с его оружейником - ногайцем Муслимом и выменял у него десять мешков пороха военного ведомства, по полпуда в каждом. За порох амир хиджретов отдал жадному оружейнику арабскую шашку, клинок которой был полностью покрыт золотой насечкой, выполненной арабской вязью, а ножны обложены сафьяном темно-зеленого цвета и богато украшены золотом и каменьями и стоившую, как минимум, табуна лошадей. Но чтобы покарать кафиров, Караташ не пожалел драгоценной шашки, и добыл порох.
Как и ожидал Караташ, до прохода, где произошел взрыв, хиджреты добрались без приключений. Да и ночь была разбойничья: все небо было затянуто темными грозовыми тучами, дул порывистый, холодный в горах ветер.
Здесь они разделились на три группы. Одна – самая многочисленная, которую вел сам амир, должна была отыскать скважину с земляным маслом, отвести от нее канаву к саклям с раненными, и заложить порох для взрыва скважины. Но до этого две других группы должны зайти с двух сторон в селение, обнаружить и вырезать все казачьи пикеты, чтобы обеспечить безопасность группы амира. И далее прикрывать людей группы, пока они не закончат работу со скважиной.
Когда хиджреты исчезли в ночи, Караташ поднялся вверх по склону саженей на сто и обратился в слух, потому что увидеть что-то в кромешной тьме предгрозовой ночи было невозможно.
Из лагеря урусов доносились только обычные звуки походного военного стана - похрапывание коней, слабые стоны раненных, приглушенные расстоянием, изредка доносилась перекличка дозорных: протяжное и тоскливое "слу–у–ша-а-й!" В саклях ни одно окошко не светилось, видимо узкие бойницы окон, казаки завесили чем-то плотным, чтоб не видно было огоньков свечей.
Караташ поднялся на склон, потому что ожидал условного знака хиджретов, которые, после того, как уничтожат дозорных урусов, должны будут послать в небо стрелу, обернутую промасленной и подожженной холстиной.
Ждать пришлось долго, но вот, наконец, горящая точка взмыла в небо, разбрызгивая вокруг себя искры, и Караташ, на пятках скатившись с пригорка, повел в русский стан свою группу. Хиджреты шли быстро, свободно ориентируясь в полной темноте, хотя и тащили на себе, помимо основного оружия, мешки с порохом и мотки огнепроводного шнура.
16. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПЛАСТУНОВ
Как и предупреждал Уляб, дорога оказалась невероятно тяжелой. В некоторых местах тропа сужалась настолько, что приходилось сходить с коней и передвигаться боком, буквально прилипая к скале и цепляясь за малейший уступ. Но как ни тяжел был подъем, спуск оказался еще сложнее. Предательски выглядевшая надежной земля, промоченная дождями, и на вид сухая лишь сверху, вдруг начинала ползти под ногами коней целыми пластами, обнажая каменное ложе – влажное и скользкое. Но привычные к подобным переходам кони, не шарахались и, не выказывая страха, вдруг становились поперек сползающего пласта и начинали передвигаться змейкой, выбирая почему то места, поросшие мелкой травой. Прошло немало времени в пути, пока Заруба понял хитрость горских коней – там, где трава мелкая, невысокая, там, значит, и грунта мало и корням некуда развиваться. Потому кони и выбирали такие места, не опасаясь оползня, что земли там мало и просыхает она быстро.
Когда уже в сгущающихся сумерках вдали показались сторожевые башни селения, где их ожидал недолгий отдых и, Бог даст, горячий ужин, только тогда пластуны заметно приободрились и воспрянули духом. Но главное, они пришли вовремя, даже немного раньше, чем планировал Заруба. А значит, можно было спокойно, без суеты подготовиться к встрече с хиджретами.
Встреча с сослуживцами и егерями была радостной. Каждый старался чем-то угостить вновь прибывших, зная, как нелегко было им там – в кошаре, в отрыве от основных сил, полагаясь только на Господа и на себя.
Заруба сразу уединился с полковником Зырянским и доложил ему о плане хиджретов нападения на стан, не вдаваясь в подробности, откуда ему стал известен этот план. Полковник, пораженный коварством шамхала, рвал и метал, но Гнат быстро успокоил его, рассказав о том, каким образом они пресекут попытку атаки горцев и надолго отобьют охоту людям шамхала предпринимать подобные попытки.
Быстро спланировав схему обороны и распределив казаков и егерей, которые будут отправлены на гребень, противоположный тому, по которому будет спускаться с гор войско горцев, Зырянский вызвал в штаб Осычного и Драгомила и, поставив обоим задачи, отпустил их готовить людей к ночному бою.
А Заруба, взяв с собой пяток пластунов, отправился к егерям, чтобы найти у них в обозе кое-какие предметы, необходимые для обмана хиджретов.
Покопавшись в обозной фуре егерей, пластуны нашли лишь две пары грабель да пяток вил. Этот сугубо огородный инвентарь призван был в эту ночь играть роли дозорных.
Вбив во влажную землю садовый инвентарь, пластуны с помощью нехитрых махинаций с веревками и ветками, соорудили в необходимых местах весьма похожие силуэты дозорных: в лохматых папахах, брезентовых накидках, с ружьями за плечами и саблями на боку. Потянув за веревку, укрытую прошлогодней листвой и присыпанной землей, "дозорного" можно было заставить двигаться, бдительно "осматривая" местность справа – слева от себя.
Время близилось к полуночи, и Заруба, еще раз обойдя места для засад и осмотрев "дозорных", которые в темени ночи выглядели вполне натурально, приказал пластунам занимать места, приготовленные для засад, еще раз напомнив, что хиджретов нужно брать только живьем. Трупы их не нужны, потому что сказать они ничего уже не смогут…
Потянулось время ожидания. Самое, пожалуй, неприятное в работе разведчика – сакмагона - это часами лежать пластом, не шевелясь, как бревно. Ни изменить положение тела, ни шепнуть пару слов напарнику, ни чихнуть, ни, тем более, покурить – уже нельзя. Но потому они и называются пластунами, что способны на это. А, надо сказать, что далеко не каждый, даже опытный и владеющий всеми казачьими хитростями казак, способен стать пластуном . Особый склад ума и характера нужен для этого…
17. ЗАСАДА
Василь Дубовой стоял, вжавшись спиной в дверной проем сараюшки, стоящей на окраине селения. Его напарник Вареник – саженях в трех от него лежал за огромной колодой, на которой рубили дрова. Он был накрыт куском брезента и сверху засыпан листвой так, что казался продолжением колоды. Их "дозорный" находился как раз между ними и, время от времени, Вареник тянул веревку, заставляя "дозорного" "осматривать" окрестности.
Хоть глаза Василя и привыкли к темноте, и он держал в поле зрения и "дозорного" и колоду, за которой укрылся напарник, а слух его был обострен до предела, двое хиджретов появились пред ним совершенно неожиданно. Они возникли, словно выплыли прямо из воздуха, с обеих сторон от "дозорного", но что-то, видимо, показалось им не так, поскольку оба замерли, не делая никаких попыток убрать его. А колода и напарник были теперь скрыты от глаз Дубового силуэтами хиджретов.
Василь сделал шаг, выходя из своего укрытия, и обрушил свои пудовые кулаки на головы врагов. Но его кулаки рассекли только воздух, и опытный казак тут же сделал шаг назад, а в том месте, где он стоял мгновение назад, сверкнули молниями два клинка.
Дубовому ничего не оставалось, как схватить саблю, которую он заранее прислонил к дверному косяку, и наотмашь рубануть ею, стараясь достать ударом обоих противников. Один из них рухнул, перерубленный почти пополам, а второй вдруг исчез, и в тот же миг из-под колоды раздался сдавленный хрип. Дубовой шагнул к колоде и, чуть не споткнулся о два тела, которые переплелись так, что невозможно было понять, где свой, где чужой. Но вот тело, находившееся сверху дернулось и затихло, а из-под него, хрипя и кашляя, с трудом выбрался Вареник. Видя, что с товарищем происходит неладное, Василь помог ему приподняться и прислонил спиной к колоде. Вареник обнял его рукой за шею и, притянув его ухо прямо к своим губам, едва слышно прошептал: "Вин мэнэ вбыв, сука нэхрэщена…" И тут только Дубовой нащупал рукоять кинжала, торчащую у друга прямо под сердцем.
Василь перевернул тело врага и понял, что тот тоже мертв. Удар кинжала Вареника, видимо, пришелся ему в печень, потому что вся земля под телом хиджрета была залита кровью, которая тяжелыми толчками била из распоротого правого бока горца.