За бледной кисеей, покрывавшей небо, неровным белым пятном просматривалось солнце. И хотя тепла оно не сулило - просто никак не могло сулить, светило вообще выглядело по-зимнему, - было тепло, кожу под гимнастёркой даже покалывало, отсыревшее дно низины дымилось, это испарялась болотная вонь, запах её ощущался довольно сильно… Неудачное место они выбрали для землянок, но не Горшков выбирал его, другой человек - сам Сосновский.
Мустафа, сидя на ведре, шевельнулся, сполз чуть в сторону, устраиваясь поудобнее.
- Есть какие-нибудь новости насчёт наступления, товарищ старший лейтенант? - спросил он.
- Конечно, есть, - ответил Горшков. - Ищи шило!
- Зачем?
- Чтобы дырку в гимнастёрке для ордена проковырять.
- Да ладно, товарищ старший лейтенант, - не поверил Мустафа. - Разыгрываете.
- Точно, точно!
- Дырку, если понадобится, мы без всякого шила приготовим. Зубами просверлим, - Мустафа улыбнулся неожиданно счастливо - наконец-то он поверил Горшкову, вновь по-ребячьи забавно пошевелил пальцами ног, сладко потянулся. - Хорошо-то как, товарищ старший лейтенант!
Горшков вновь оглядел распадок, остановил взор на припыленной дымкой низине. Природа русская - ненавязчивая, нет в ней кричащих резких красок, как, допустим, в природе южной, но очень уж она мила, неприхотлива, почти нет людей, которым она не приглянулась бы, не легла на сердце - во всякую мятежную душу эта природа приносит спокойствие. И в первую очередь тому человеку, который среди этой природы вырос.
Через месяц, уже после наступления, Мустафе вручили орден. Мустафа раскрыл непрочную, наполовину бумажную, наполовину матерчатую книжицу и улыбнулся печально: имя в его наградной книжке было написано так, как захотел когда-то майор Семёновский: "Мастуфа"…
С лёгкой руки Мустафы одиночный поиск решил совершить Арсюха. Проворный, ловкий, с косящим взглядом - ухватить за глаза его было совершенно невозможно, Арсюха верил в свою удачу, понимал, что он нисколько не хуже Мустафы, способен приволочь туза более крупного, да и места для орденов у него на гимнастёрке будет побольше, чем у башкирца, а значит, и возможностей больше, и брюки он умеет гладить лучше, и пилоткой обзавёлся офицерской, шевиотовой (а Мустафа довольствуется солдатской, сшитой из рубчика и будет ходить в ней, пока от пилотки не останется одна дыра, а в центре дыры будет красоваться звёздочка); в общем, сказано - сделано - тёмной ночью Арсюха ушёл на ту сторону.
Возврат Арсюха запросил через два дня. Все детали он обговорил с Горшковым, место неплохое для возвращения выбрал - высыхающее болото, обозначенное на карте не самым лучшим именем - Змеиное.
Но сколько разведчики ни высматривали змей на болоте, так ни одной и не обнаружили: либо передохли гады, либо умели хорошо маскироваться, но название как вошло во все штабные донесения, бумаги и карты, так и осталось.
Горшков сам пошёл к пехотинцам встречать Арсюху. Ночь выдалась тёмная, почти беззвёздная, лишь кое-где сквозь чёрную наволочь просвечивали неровные ломаные сколы, схожие с кусками бутылочного стекла, в деревьях пронзительно кричали цикады, нагнетали тревогу, напряжение буквально висело в воздухе словно песок, лишь только на зубах не скрипело.
С Горшковым в окопе находился старший лейтенант с обожжённой щекой и седыми висками - командир стрелковой роты.
- Ночь в самый раз для перехода, - сказал командир роты, - повезло вашему товарищу…
- Рано говорить, повезло или не повезло, - угрюмо произнёс Горшков, - вот когда снова будет на этой стороне, тогда и поговорим.
- Тоже верно, - согласился с ним командир роты. - Надо по деревяшке постучать, - он стукнул себя по темени костяшками пальцев.
Участок фронта был тихий - ни немцы тут впустую не палили, не разбойничали, не сотрясали воздух, ни наши, если уж и завязывалось что-нибудь горячее, то по делу. Внезапными налётами друг на друга особо не тревожили, местность была тщательно заминирована, так что проход Арсюхе прокладывали целых два сапёра, пропотели они основательно, прежде чем проложили надёжный коридор.
Перед самым рассветом откуда-то с севера приволокло облако гари - видать, где-то бушевал большой пожар, вместе с гарью приполз сырой, пробирающий до костей холод. Цикады разом умолкли. Командир роты невольно поёжился:
- Осенью запахло.
- А что… Пора уже. До осени календарной совсем немного осталось.
На этом разговор прекратился. Горшков напряжённо, до звона в ушах вслушивался в пространство, засекал звуки, приносящиеся с той стороны, морщился, когда чернота неба расползалась гнило под светом ракеты и ночное пространство делалось прозрачным, пытался что-нибудь разглядеть, но в прозрачности этой ничего, кроме собственного носа, не было видно. Горшков так же, как и командир стрелковой роты, ёжился, приподнимал плечи и угрюмо затихал, продолжая вслушиваться в ночь.
Затем присел на дно окопа, включил трофейный фонарик и, отогнув рукав, посмотрел на часы. Было три сорок пять ночи. Часа через полтора начнёт светать.
В это время раздался жирный, словно бы смоченный маслом хлопок, за ним - отчаянный прощальный крик, вверх взвился плоский красный столб огня, на нейтральную полосу с грохотом опустилось несколько тяжёлых комков, потом противной дробью прошлись комки мелкие, каменно-твёрдые, и всё стихло. Горшков всё понял. Застонал, уткнулся лбом в грязный, холодный, как намерзь, край окопа.
Не может быть, не может быть…
- Всё, старлей, не придёт твой человек - сказал командир стрелковой роты, - погиб он.
Горшков промолчал, затем вновь неверяще, будто пробитый осколком, ткнулся лбом в край окопа. Сглотнул твёрдый горький комок, возникший в глотке, затем приподнялся и долго всматривался в холодную встревоженную темноту.
Немцы после взрыва всполошились, открыли частый пулемётный огонь. Жаркие тяжёлые струи кромсали воздух, всаживались в землю, ворошили её, от ударов пуль окоп вздрагивал нервно. Наши молчали, молчание это было погребальным реквиемом по Арсюхе.
Всё, нет больше разведчика Арсюхи Коновалова…
Позже выяснилось, что Арсюха лицом в грязь не ударил, захватил штабного офицера, но при переходе через линию фронта сплоховал, вышел за границы коридора, отмеченного сапёрами, и подорвался. А может, пленный, поняв, что шансов убежать больше не будет, вскочил внезапно, метнулся в сторону, либо просто шарахнулся в испуге и угодил на мину.
Что именно произошло, угадать уже не удастся, а по позе убитых, лежавших на нейтрально полосе, понять ничего было нельзя. Тем более, издали. Немец лежал лицом вниз, неловко подогнув голову под себя, словно собирался бодаться с матушкой-планетой, Арсюха распластался вольно, будто живой, свободно раскидав руки в стороны - ну, ровно бы уснул на несколько минут, сейчас протрёт глаза и поднимется, одной ноги и одной руки у разведчика точно не было, а умертвил его крохотный осколок, всадившийся в висок, ничтожный железный обломок, отодравшийся от корпуса мины - вошёл осколок в голову Арсюхе и навсегда утихомирил его.
Два дня пытались разведчики выволочь Арсюхино тело с нейтральной полосы, но немцы не давали этого сделать - открывали такую пальбу, что и небу и земле становилось тошно, потом до них дошло, что русским не надо мешать - пусть уберут тело, которое уже начало здорово припахивать, и своего также надо убрать, зарыть в землю, не то штабист уже вздулся и так воняет, что солдаты скоро побегут с этого участка фронта, - дышать становится нечем.
Немцы привязали к плоскому, похожему на школьную линейку с заострённым концом штыку белую тряпицу - обрывок простыни и, вскинув эту немытую тряпицу над своим окопом, начали размахивать ею в воздухе.
К командиру роты, на которого навалилась отчаянная простуда и он, сидя в окопе на снарядном ящике, пил травяной взвар - говорят, полезный, но взвар не помогал, - прибежал солдатик, исполнявший обязанности вестового, и захлебываясь рвущимся из груди кашлем, доложил:
- Товарищ командир, немцы сдаются… Белый флаг выбросили.
- Такого быть не может, - размеренным горячим голосом - не своим, простуженным, - произнёс командир роты, - просто не должно быть!
- Честное слово - сдаются!
- Это они просят не стрелять, хотят убрать своего дохляка с нейтральной полосы.
- Что делать, товарищ командир?
- Не стрелять, передай мою команду по роте, - пусть фрицы убирают. А потом мы заберём своего.
- А если они захотят убрать нашего?
- Зачем он им?
- Ну всё-таки?
- Тогда стрелять. Но нашего они трогать не будут, это точно. Даю голову на отсечение.
Немцам дали беспрепятственно убрать своего убитого, после чего двое бойцов из стрелковой роты вытащили тело Арсюхи, закатали его в рваную, просечённую пулями и пропитанную кровью плащ-палатку, ни на что, кроме погребального савана уже не годную, и приволокли в свой окоп.
Когда Арсюхино тело уже находилось в окопе, прозвучал одинокий выстрел, первый в паузе перемирия, - прозвучал он с немецкой стороны.
Природа после этого выстрела посмурнела, увяла, и сам день увял, сделался серым, стало видно, что здорово подступает осень, она находится совсем уже близко - и трава стала жухлая, ломкая до костистости, и краски земли потускнели, и небо стало невесёлым, каким-то очень уж холодным.
Через час прибыл Горшков с Мустафой и старшиной Охворостовым, старшина горько кривя губы, посмотрел на убитого, покачал головой:
- Эх, Арсюха, Арсюха… И что тебя, дурака, понесло за орденом? Сидел бы сейчас в землянке, трофейный кофий глотал бы, ан нет - понесло…
Рот у старшины устало дёрнулся, кончики губ сползли вниз, задрожали, он повернулся и попросил командира пехотинцев севшим скрипучим голосом:
- Пусть ваши ребята помогут нам вытащить тело из окопа.
- Будет сделано, - пообещал тот и, переступив всем корпусом, поменяв позицию, словно у него, как у волка, не поворачивалась шея - очень уж старший лейтенант был простужен, на шее у него сидела целая горсть чирьев, - крикнул в глубину окопа: - Зябликов!
- Старшину Зябликова - к командиру!
Пехотинцы помогли разведчикам оттащить тело Арсюхи метров на сто, в выщербленный снарядами лесок и вернулись к себе, а Горшков с Охворостовым потащили труп дальше. Старшина по дороге отирал пот, обильно появляющийся на лбу и, не переставая, вздыхал:
- Эх, Арсюха, Арсюха!..
Могилу Арсюхе Коновалову вырыли на высоком месте, где росли сохранившиеся после жестокого артобстрела сосны, - удивительно было, как они уцелели, когда снаряды сплошным ковром накрыли рослый лесной холм, - на могиле соорудили земляную пирамидку, которую украсили деревянным щитком: "Здесь похоронен разведчик 685-го артиллерийского полка Арсений Коновалов". Внизу поставили две даты - рождения и гибели.
- Вот что берёт человек с собою на тот свет - две даты, - скорбно вздохнул старшина, - больше ничего, - отошёл от щитка на несколько метров, прикинул кое-что про себя и, вернувшись, нарисовал над Арсюхиной фамилией звёздочку.
У могилы выпили - Горшков налил в каждую кружку немного спирта, откупорил фляжку с водой.
- Помянем нашего Арсюху. Пусть земля будет ему пухом.
Выпили молча. Запивать никто не стал - научились пить спирт всухую, не боясь сжечь себе горло.
- Вот и всё, - тихо и горько произнёс старшина, - кончилась война для нашего Арсюхи. Всё!
Кроны сосен тяжело зашевелились, на макушку могилы свалилась большая шишка.
- Считайте, что памятник готов - целая композиция получилась, - Довгялло улыбнулся скорбно, вновь протянул старшему лейтенанту свою кружку. - Давайте ещё понемногу, товарищ командир. Арсюха любил это дело…
Горшков молча налил спирта в подставленную кружку.
Утром к Горшкову прибыл посыльный из штаба - мрачный грузин с плохо выбритым чёрным лицом, похожий на большого растрёпанного грача.
- К начальнику штаба, - невнятно пробурчал он, - вызывает.
Ранний вызов к Семёновскому всегда сулил что-нибудь неприятное. На этот раз Семёновский даже головы не оторвал от бумаг.
- В двенадцать часов дня прибудет пополнение, - сказал он, - готовься встретить. Будешь первым смотреть бойцов. Остальные - потом.
Судя по всему, майор находился в худом настроении, если бы находился в хорошем, обязательно бы что-то добавил, какое-нибудь хлёсткое, а то и обидное словцо вставил, не упустил бы момент, но, видать, не до этого было Семёновскому. Он вяло мотнул в воздухе рукой, отпуская старшего лейтенанта.
Пополнение - это добрая новость. Новость вызвала прилив сил, старший лейтенант был готов скакать молодым козленком, - после Мустафы он взял ещё двоих разведчиков, но вскоре должен был отдать их в расчёты - оба раньше служили в артиллерии. Хотя ребята были подходящие… Но Семеновский посчитал, что разведчики обойдутся без них, - всё равно ведь стрелять из пушек не умеют и расчёта из разведчиков не составишь. Хотя разведчики и носят в своих петлицах артиллерийские эмблемы, два скрещенных пушечных ствола, в будущем году, говорят, во всей Красной армии введут погоны, - разведчики будут носить скрещенные пушечки и на погонах.
Пополнение привезли на грузовиках и выстроили на берегу большого, чистого, исходящего тёплым парком озера. Все эти люди - и молодые, ещё не нюхавшие пороха, и старые, знающие, почём фунт лиха на фронте, прибыли в артиллерийский полк. Все останутся тут.
Старший лейтенант прошёлся вдоль строя, оглядывая лица. Разные тут лица - и такие, что нравились, и те, что не нравились, мягкие и жёсткие, открытые и с хитринкой, с двойным дном, простые и такие, что "без поллитра" не разгадаешь.
- Я - командир разведки полка, - сказал Горшков, - мне нужны люди. Такие, что не спасуют, когда окажутся по ту сторону фронта, умеющие метко стрелять и беспрекословно выполнять приказы… Возможно, среди вас есть знающие немецкий язык, это в разведке приветствуется очень даже. Есть такие? - старший лейтенант вновь прошёлся вдоль притихшего строя. - А?
Строй молчал.
- Значит, нет. Жаль!
- Есть! - неожиданно раздался напряжённый школярский голосок из глубины строя.
Старший лейтенант приподнялся на носках сапог - ему сделалось интересно. Попробовал отыскать глазами этого выдающегося храбреца, нащупать его, но попытка оказалась тщетной. Горшков машинально пробежался по пуговицам: проверил, застегнут ли у него воротничок гимнастёрки, и произнёс восхищённо:
- Очень лихо!
- Есть хорошее правило, товарищ старший лейтенант, - вновь прозвучал школярский голосок, - сам себя не похвалишь - как оплёванный сидишь.
- Не сидишь, а стоишь, - возразил старший лейтенант, - а потом, быть оплёванным совсем не обязательно. А ну, выйди из строя!
Строй зашевелился, сдвинулся вначале в одну сторону, потом в другую и несколько мгновений вытолкнул из себя невысокого мальчишку.
"Лет пятнадцать ему будет, не больше, - отметил про себя Горшков, - классе в восьмом, наверное, учился и удрал на фронт. Это что же такое делается - мы начали брать в армию детей? До этого уже дошли?" Горшков сощурился насмешливо и спросил, не сдерживая удивления:
- Боец, сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
Горшков согнул палец крючком и показал его мальчишке:
- Загибаешь!
- Клянусь мамой, не загибаю! - боец оттопырил верхнюю губу, поддел большим пальцем край чистых белых зубов, цыкнул, затем, рассмеявшись неожиданно счастливо, лихо провёл себя ногтем по горлу. - Ей бо!
Забавный тип.
- Фамилия?
- Рядовой Подоприворота.
- Ну и фамилия у тебя, боец…
- Какую фамилию папа с мамой дали, такую и ношу, товарищ старший лейтенант. Мне нравится.
- А зовут как?
- Волькой. Полное имя - Владимир.
- Владимир - это хорошо… Был князь такой в русской истории - Владимир Ясно Солнышко, - Горшков тянул время, - оглядел Вольку с головы до ног и обратно, вздохнул - уж очень тот был маленький для разведки, а с другой стороны, может, хорошо, что маленький, - переоденется в лохмотья, превратится в несмышлёного деревенского пацанёнка - поди унюхай, что это артиллерийский разведчик. Но как он будет таскать тяжёлых "языков" из-за линии фронта? Иной дядя может оказаться раза в четыре тяжелее его. Никакой узел на пупке не выдержит - развяжется.
- Стрелять-то хоть умеешь?
- Награждён значком "Ворошиловский стрелок".
- Почему не носишь?
- Чтобы хвастунишкой не считали.
- Ну, теперь давай, немного пошпрехай!
Вид у Вольки неожиданно сделался смущённым, он проворно отвёл глаза в сторону.
- Чего? - насторожился старший лейтенант.
Волька с шумом втянул в себя воздух, выдохнул, становясь совсем маленьким.
- Соврал я, товарищ командир, - тихо проговорил он. - Немецкий я, как и все. Не более того.
- Зачем соврал, боец?
- Очень хочется попасть к вам, товарищ командир, в разведку.
- М-м-м, - Горшков покрутил головой озадаченно.
- Но язык я подтяну, ей бо! Обещаю, что буду шпрехать не хуже переводчиков… Честное слово даю!
- Ладно, стой пока здесь, - Горшков огладил складки на гимнастёрке, прошелся вдоль строя. - Кто ещё признается в своих исключительных несуществующих способностях, как это сделал боец Подоприворота?
Смельчаков по этой части больше не оказалось. Горшков остановился против плотного сильного парня с насмешливыми зелёными глазами, похожего на дворового кота.
- Два шага вперед - арш!
Парень вышел из строя. Горшков велел развернуться лицом к шеренге и двинулся дальше.
- Два шага вперед! - скомандовал он следующему кандидату - долговязому ефрейтору с длинным лошадиным лицом.
Затем извлёк из строя ещё несколько человек, приглянувшихся ему, развернул их лицом к пополнению.
- Вас я забираю с собой, - сказал он им. - Допросов-разбирательств никаких устраивать не буду - всё в рабочем порядке, когда с котелками вокруг костра рассядемся.
С этими словами Горшков увёл отобранное войско к себе - всего семь человек. Увёл, чтобы делать из них людей…
Занятия с новичками проводили три человека - сам старший лейтенант, сточивший на разведделе все свои зубы, Охворостов - тоже дока немалый, способный у немца, пока тот стоит на посту, выведать все секреты, в том числе и главный - где живёт Гитлер, а потом прихватить незадачливого фрица и вместе со сменщиком уволочь на свою территорию, и сержант Соломин.
Неподготовленных людей брать с собою в разведку нельзя.
Вечером, у огонька, разведённого так умело, что его не видели ни немцы, ни наши, без единой дымной кучеряшки, - подводили итоги. Из пополнения выделялись двое - зеленоглазый Амурцев и ефрейтор Макаров, из них должны были получиться более-менее толковые ходоки за "языками". Отдельно, в числе принятых стоял также Волька Подоприворота, остальные были так себе - ни рыба ни мясо, ни солёные огурцы. Если бы была возможность пройтись по новому пополнению более тщательно, пощупать каждого человека, то толку было бы больше.
При вечерних беседах любил присутствовать Пердунок - хлебом не корми, дай послушать, о чём люди говорят…
Говорили не только о деле - о безделье тоже: довоенную жизнь вспоминали, интересные случаи, красивых женщин и школьные годы, которые у всех их, включая старшего лейтенанта, завершились совсем недавно.
Игорь Довгялло всё тянулся к грязному Пердунку, норовил погладить его пыльную лохматую голову, за ушами почесать, угостить чем-нибудь.