- Но ты же собиралась сказать ему, мы говорили…
- Я не смогла.
- Потому что я рожден вне брака.
- Потому что ты беден… пока. А он по уши в долгах.
- Но он может занять денег - он человек почтенный.
- Дело зашло слишком далеко. Поэтому я и сказала отцу, что с тобой мы только друзья и что я выйду за мессера Николини. Папа любит меня, и его волнует, что в семнадцать лет я все еще не замужем.
- Тогда все решено.
Леонардо чувствовал, что каменеет.
- Ничего не решено, Леонардо. Ты не понял? Это уловка, вроде твоих розыгрышей. Когда папа получит деньги, когда все устроится, я скажу ему, что люблю тебя, что раньше не понимала этого и просто не могу согласиться на брак с другим.
- Тогда будет поздно.
Леонардо сказал это обреченно, хоть ему и стало полегче. Тревога ушла, но в пустоте, оставленной ею, разгорался гнев. А Леонардо не мог пока дать ему вырваться. Дай он волю гневу - и неминуемо потеряет Джиневру.
- Твоему отцу придется возвращать деньги мессеру Николини, по меньшей мере приданое. Будет скандал.
- К тому времени дела у папы наладятся. Он сможет отдать деньги. Ему просто нужна передышка. - Она тихонько рассмеялась. - И скандала никакого не будет, милый мой Леонардо. Какой же мужчина признается, что подарил девушке приданое как заем, чтобы так добыть себе невесту?
- Мне все это не нравится, - сказал Леонардо, подавляя раздражение.
- Я знаю, но иначе нельзя. Для друзей объяснение есть: скажи им, что я тебе надоела. С твоей репутацией в это нетрудно поверить. Но у меня выбора нет.
Леонардо понял, что ее не переубедить.
- Я люблю тебя, - продолжала Джиневра, - но семья для меня важнее… пока мы с тобой не поженимся, а тогда я буду жить только тобой. Это я тебе обещаю.
Леонардо услышал скользящий шорох шелка: подняв сорочку, Джиневра придвинулась к нему. Она любила возбуждение и опасность, и он, любя ее и зная, что, несмотря ни на что, она тоже любит его, понимал, что она опасна. Но она покорила его. Она была его первой любовью, так же как он - ее.
- Я вправду люблю тебя, - сказала она. - Я все время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.
Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для нее уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И все равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.
Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь все настойчивей; и он, в свой черед, касался ее потаенных местечек, с ее слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал ее до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине, пол и она отдалась ему - а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на ее плоть, гладкую, чистую и твердую, как камень.
Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, по общему мнению, сейчас отдыхала, а сам торжественно вошел в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наполнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчеркивать греческий идеал фигуры. И вошел он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом - нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актер на сцене.
В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.
Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с темными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого юношу в дом совсем недавно.
Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий молодой человек, улыбнулся Леонардо - они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики - приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать (с Леонардо, лучшим из них, он дивно смирился, и тот работал когда хотел), но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди - вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся, - приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную мастерскую.
- Поди сюда, Леонардо, - позвал Верроккьо, - помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.
Тридцатитрехлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и в темной одежде, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнером Николини.
Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость в студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом, единственным другом. Кое-чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был тверже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо, полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны роскоши и дыхания жизни.
Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но хотя он и старался выглядеть спокойным и веселым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое, а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое-кто и счел бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.
- Я не философ, - сказал он, отвечая Верроккьо, - я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого-нибудь из его блестящих академиков - вот уж кто в совершенстве знает все, что сказано мертвецами.
Насмешка над гуманистами не миновала ушей Тосканелли, который обычно притворялся глухим, чтобы ему не мешали размышлять, но сейчас слышал прекрасно. В отличие от Леонардо, который подвергался остракизму, потому что не мог поддерживать беглой беседы на латыни, Тосканелли прекрасно знал этот язык и дружил со многими членами Флорентийской Академии последователей Платона. Он считал "Платоновскую теологию", недавний, но уже популярный труд Марсилио Фичино, обобщающий мысли великого грека о бессмертии души, - работой, достойной пера самого Платона. Леонардо же утверждал, что сей труд легковесен и является пустым переводом чернил и бумаги.
- Эта тема придется тебе по нраву, Леонардо, - саркастически заметил Тосканелли. - Она весьма легковесна.
Бенедетто Деи засмеялся словам хозяина, Америго Веспуччи слегка улыбнулся, но мальчик, что стоял за спиной у Тосканелли, внимательно, изучающе вглядывался в Леонардо. Сандро же просто наблюдал, словно все происходящее нисколько его не касалось, и тем не менее чего-то ждал, точно вот-вот должен был выйти на сцену.
Николини повернулся к Тосканелли и веско произнес:
- Я не считаю спор о сути духа легковесным.
Тосканелли ограничился в ответ простым кивком.
Отец Джиневры улыбнулся Леонардо:
- Мы тут слегка поспорили - дружески - о духах, которые, как считает мой друг Луиджи ди Бернардо Николини, есть не что иное, как души, покинувшие тело. Однако у Платона ничего не сказано о существовании души отдельно от тела.
- Но он говорит, что дух главенствует над движением, - возразил Николини. - Душа существует вечно и независима от материального мира. А такие свободные души или духи - от Бога они или от дьявола, - несомненно, могут являться в наш смертный мир. Они просто не так зависимы от материального, как мы, смертные. Разве ангелу нужно есть или пить? Не более, чем лучу солнца нужна овсянка, чтобы сиять. Мы - лишь орудие в их борьбе добра со злом. Поверите ли вы, что Сатана не может явить нам себя вот в этой комнате потому лишь, что он не смертен? Или вы не примете Христа распятого потому лишь…
- Но, друг мой, - сказал Америго де Бенчи, - в Христе совмещены смертное и вечное.
- Да, да! Но в таком случае ограничите ли вы Дух Святой?
- Ну, Леонардо, - сказал Верроккьо, - можешь ли ты разрешить сей спор?
- Прошу у всех прощения, - сказал Леонардо, - но я должен согласиться с мессером де Бенчи. Дух, по определению, бесплотен, ибо где нет элементов, не существует ничего. Где нет тела, должна быть пустота, а среди элементов не может быть пустоты, ибо любая пустота, образовавшись, немедля заполняется. Таким образом, дух будет постоянно порождать пустоту и неизбежно возноситься все выше и выше в небеса, пока совсем не покинет наш материальный мир. Оттого-то вокруг и шляется так мало духов.
Эти слова вызвали смех и разрозненные аплодисменты; теперь слушали все.
- А почему дух должен быть бесплотен? - спросил Николини. Эти рассуждения были явно выше его понимания. Он выпрямился, будто мог выиграть спор одной только позой. - Дух реально существует. Он может принять любую форму.
- Тогда ему придется облечься смертной плотью, как всем нам, - сказал Леонардо. - Об этом с вами никто и не спорит. Но если это утверждение верно, духу придется положиться на милость малейшего ветерка; и даже появись он перед вами - как бы смог он говорить? Да никак. Дух не может порождать звуки, не колебля воздуха. А в нем самом воздуха нет, значит, и выдохнуть то, чего у него нет, он не сможет.
С этими словами Леонардо картинно поклонился. Ему снова захлопали.
Николини слегка покачал головой и свысока поглядел на Леонардо.
- Сдается мне, юноша, что от ваших рассуждений немного попахивает ересью.
- А мне сдается, что вы хотели сказать "логикой", мессер. Думаю, ни Бог, ни Платон не стали бы спорить с нею.
- Где наша Джиневра? - спросил Америго де Бенчи, переходя к более безобидной теме.
- Скорее всего, дремлет, - сказал Андреа. - Слишком уж жарко - необычно для Пасхи. Я пошлю ученика разбудить ее. Тиста! - позвал он светловолосого мальчугана, прислонившегося к стене. - Отправляйся в мою спальню, где отдыхает мадонна Джиневра, и тихонько - тихонько! - постучись. Скажи прекрасной Пенелопе, что женихи жаждут ее общества.
Мальчик вспыхнул от смущения и выскочил из комнаты.
Николини смягчился и спросил:
- Должен ли я, подобно Одиссею, обрушиться на них с мечом и стрелой?
- Позже - может быть, но сначала надень ей кольцо на палец, - добродушно сказал Америго де Бенчи.
Уши Леонардо горели, но как бы ни был он унижен и зол, в душе он молился, чтобы краска на щеках не выдала его. Сандро снова с чувством стиснул его руку. "Он знает", - подумал Леонардо.
Не прошло и минуты, как Джиневра де Бенчи в шелковой бордовой гамурре с цветами из золотой парчи и шитыми жемчугом рукавами появилась в комнате. На ней была узенькая бирюзовая пелерина, правильнее сказать - шарф, рыжие волосы она откинула назад, открывая бледное нежное лицо. Туго завитые локоны подчеркивали ее сонные глаза и высокие скулы, что придавало ей надменный вид. Она не накрасила губ, и ничто не отвлекало внимания от глаз, отражавших сияние ее волос. Она улыбалась всем и каждому, явно довольная и привыкшая быть в центре внимания. Остановившись, она выпрямилась и жеманно выпятила нижнюю губку - так, во всяком случае, показалось Леонардо. Остальные же были ею просто очарованы.
Джиневра встретилась взглядом с Леонардо, в ее глазах мелькнуло мгновенное понимание, участие - ив этот миг Леонардо понял ее. Она играла; и он, если надеется когда-нибудь завладеть и обладать ею, должен сделать то же самое.
- Могу я сделать объявление? - спросил у Андреа отец Джиневры.
- Ну конечно! - воскликнул Андреа, призывая всех к вниманию.
- Мне очень приятно, милые друзья, - начал Америго де Бенчи, - объявить о помолвке моей прекрасной дочери Джиневры с моим другом и партнером Луиджи ди Бернардо Николини. Мы ждем всех вас в тот день, когда невеста войдет в свой новый дом - разумеется, в великолепный фамильный дворец нашего господина и повелителя. Обещаю вам, это будет великое событие! Я хочу также объявить, - продолжал он, когда стихли аплодисменты, - что мы намерены заказать портрет нашей прекрасной дочери, чтобы отметить ее грядущую свадьбу. - Он повернулся к Леонардо: - Я договорился с мастером Андреа, чтобы портрет писал ты. Согласен?
Леонардо ощутил, как Сандро легонько ткнул двумя пальцами в его спину, и сказал:
- Да, мессер Бенчи, конечно. Я польщен.
Все снова захлопали: во Флоренции Леонардо уже сейчас считался одним из самых многообещающих художников. Поговаривали, что скоро он покинет Верроккьо и откроет свою мастерскую.
- Никто не пишет картин лучше Леонардо, - сказала Джиневра. - Разве что Сандро, - поспешно добавила она, улыбнувшись Боттичелли.
- Я-то наверняка не пишу как Леонардо, - с шутливым раздражением отозвался Сандро. - Что он, что Паоло Уччелло - их волнует только перспектива. Я же могу сотворить подобные пейзажи, просто шлепнув по холсту губкой, пропитанной красками, - чтобы уже больше не отвлекаться от настоящей живописи.
Леонардо не принял вызова. Он смотрел на Джиневру, но она отвела глаза; и в этот миг ему показалось, что она разлюбила его. Однако он знал, что это неправда. Это лишь его же чувства обратились против него. Как он мог ждать от нее иного?
- Леонардо, теперь ты должен звать меня Америго, как и твой отец, - сказал Америго де Бенчи, притянув к себе дочь. - В конце концов, ты отныне наш семейный художник.
При этих словах Джиневра осторожно улыбнулась Леонардо, но вдруг побледнела, словно вот-вот готова была лишиться чувств.
Леонардо захотелось обнять ее и прекратить весь этот балаган.
- Что с тобой, Джиневра?
- Все хорошо, - сказала она, предостерегая его. Она смотрела на отца и на престарелого жениха. - Правда, хорошо!
Жестом собственника Николини привлек ее к себе и что-то зашептал на ухо. В ответ она покачала головой, но он все равно не отпустил ее. Пару секунд он твердо смотрел на Леонардо, будто говоря, что он, и только он, имеет права на эту девушку. Обозленный, униженный, Леонардо все же отвел взгляд.
Гости сомкнулись вокруг Джиневры, ее отца и Николини, осыпая их поздравлениями. Джиневра снова была весела и оживленна. Америго де Бенчи пожимал руки друзьям, принимал поздравления, а потом сказал Леонардо:
- Твой отец сожалел, что не сможет присутствовать на этом празднике. Он уехал по делам Синьории.
Леонардо рассеянно кивнул:
- Вот как?
Поздравители все теснились, толкая его локтями. Он понятия не имел, где находится в эти дни его отец. Синьор Пьеро да Винчи взял третью жену, юную Маргериту ди Гульельмо, и надеялся, что она подарит ему законного наследника. Хотя отец всегда был щедр и любил семейные встречи, Леонардо знал, что теперь, когда Маргарита на сносях, он стал в отцовском доме нежеланным гостем.
С радостью Леонардо позволил Сандро увлечь себя в тихий уголок студии и пригубил густого терпкого вина, предложенного Боттичелли.
- Стало быть, ты отпустил Джиневру, - заметил Сандро.
Леонардо молча кивнул.
- Свободным быть лучше, - с улыбкой продолжал Сандро. - К тому же тебе надо поддерживать репутацию.
- Что я и делаю.
Леонардо глотнул еще вина. Сандро наклонился к нему.
- Не тревожься, друг мой. Кто любит тебя - поймут; остальные же пусть считают, что ты поменял ее на другую или бросил ради солидного приданого.
- Спасибо за поддержку, старина, - сказал Леонардо. - Стоит только помнить, что Джиневра выходит за одного из богатейших людей Флоренции. Вряд ли даже тебе удастся убедить наших друзей и дружков, что это я ее бросил. Петух не несет яйца.
- Ну, были ведь и другие слухи, - усмехнулся Сандро. - Как же без них? Все уважают и любят Америго де Бенчи, но даже его друзья не настолько слепы и глухи, чтобы не прослышать о… сделке.
Леонардо горько улыбнулся. Итак, слухи уже поползли.
- Я знаю, что она значит для тебя, - продолжал Боттичелли, - и все мы подыграем тебе, обещаю. Прежде ты выплывал из более глубоких омутов - на одной лишь браваде. Ее у тебя всегда было в достатке. Так себя и веди.
- Она выйдет за меня.
Леонардо проговорил это настойчиво, но, едва сказав, пожалел о своих словах.
Сандро слегка опешил.
- Надеюсь, будет по-твоему, - промолвил он, приходя в себя. - Но между тем приятно хотя бы на время заполучить тебя в компанию. Ты стал ужасным занудой с тех пор, как попался в сети Купидона. Тебе будет полезно еще чуть-чуть погулять с друзьями… конечно, только для того, - заразительно улыбнулся Сандро, - чтобы сохранить свою репутацию в глазах толпы.
- Конечно, - сказал Леонардо. - Ты прав. И… спасибо тебе.
Он еще отыграется за все - потом, когда вернет себе Джиневру.
- Вот и ладно, - сказал Сандро. - Только прекрати накачиваться вином мастера Андреа - еще обделаешься. Пожалей исподнее.
- Не волнуйся, - хмыкнул Леонардо. - Я белья не ношу. У меня и без того костюм узкий.
- Так вот почему ты едва кланяешься! - съязвил Сандро, разряжая напряжение.
Тем не менее Леонардо казалось, что все вокруг перешептываются и смеются над ним, как будто ему наставили рога. Частичка злости на Джиневру за то, что она с ним сделала, застряла льдышкой в его груди.
Да Винчи решил, едва закончится праздник, с головой уйти в работу. У него был важный заказ на завершение части алтаря в церкви Святого Бернарда, два изображения Богоматери в различных стадиях работы, и еще ему надо подумать над Великой Птицей, которую не худо бы подготовить к первому полету…
Дел, чтобы занять себя, у него имелось предостаточно.
По студии разнесся звон колокольчиков и приглушенный стук дверного молотка. Система колокольчиков была придумана Леонардо, потому что мастер Андреа никогда не слышал стука в дверь и все время боялся нанести оскорбление важному заказчику.
- Кто бы это мог быть в такое время? - проворчал Верроккьо и послал одного из учеников вниз - выяснять.
Мгновение спустя запыхавшийся мальчишка примчался назад и объявил, что внизу дожидаются блестящие дамы и господа, и среди них - правители Флоренции, братья Лоренцо и Джулиано Медичи. Верроккьо заторопился вниз, но не успел он спуститься, как послышался голос Лоренцо - тот поднимался по лестнице, фальшиво и громко распевая песенку собственного сочинения:
Помни, что во цвете лет
Ты не будешь бесконечно.
Нравится - живи беспечно:
В день грядущий веры нет.