Дошедшие до Ново-Мариинска сведения о возникновении новой республики были настолько противоречивы, что составить о ней определенное мнение было трудно. Охотск, ссылаясь на Иркутск, передавал, что Дальневосточная республика - буфер, который необходим Советской России для передышки, для предотвращения войны с Японией, держащей на Дальнем Востоке много своих войск; радиостанции Японии и Америки утверждали, что начался распад Советской России на множество республик и это - начало краха большевиков. Тренев не вмешивался в разговор Бирича со Струковым. Он с нетерпением ждал, когда останется один. Едва Струков заговорил о своем намерении собрать задолженность, как Тренев вспомнил о Туккае. Помешавшийся пастух Тейкылькута по-прежнему жил в Ново-Мариинске, но его видели редко. Туккай не любил покидать свою старую дряхлую ярангу. Чукчи из стойбища и береговые кормили его. Тренев вспомнил о тех мешках пушнины, которые ревком вернул Туккаю. "Как я мог о них забыть? - удивился Тренев. Он был недоволен собой. - Упустить такую прекрасную возможность. Три мешка отличной пушнины! Да это же приличная сумма. Надо немедленно, пока еще никто не успел опередить его, забрать меха у Туккая. Лучше всего дождаться вечера и тогда - в ярангу к Туккаю. А будет сопротивляться…" У Тренева крепко сжались кулаки. Он так был захвачен своей мыслью, что не сразу услышал Бирича, который окликнул его:
- Помогите нам, Иван Данилович, напомните имена тех, кто при ревкоме получал бесплатно или за гроши продукты и товары, кого освобождали от налога. Вы же были вхожи в ревком.
- Не утруждайте себя, господа, - отозвался наконец Тренев, - у меня есть списочек. Я для любопытства вел его. Хе-хе-хе! Уж очень мне странным было, что ревком так балует людей, да каких? Бездельников, оборванцев. Чуяла моя душа, что придет справедливое время. Вот оно и настало, а мой списочек из забавы в нужное дело превратился, - приглаживая сальные волосы, Тренев юркнул во вторую комнату, загремел сундуком, отодвинул его от стены и из-под половицы вытащил небольшой сверточек. В нем он разыскал нужную бумагу и убрал в тайник остальные. Поставив сундук на место, он вернулся к Биричу и Чумакову, которые на лежащих перед ними листках уже вывели по столбцу фамилий.
- Вот, - Тренев протянул Биричу список. - Я никого не забыл.
- О-о! - Бирич был поражен тем, что увидел. Оказывается, он почти о половине людей, занесенных В этот список, совершенно не знал. Павел Георгиевич только покрутил головой и, протянув список Чумакову, сказал: - Смотрите. Тут кого только нет. Даже Губанов. Ха-ха-ха! Знали бы ревкомовцы, кого подкармливали. Ну, его мы вычеркнем, а вот с Ульвургына все сполна получим.
Бирич поднял голову:
- Неоценимую услугу вы оказали нам, Иван Данилович. Благодарю вас от имени Совета.
Треневу почему-то стало жаль своего списка. "А не поторопился ли я? - подумал он. - Так задарма и отдал. Ничего за него не получу". Бирич словно угадал его мысли.
- Я попрошу Совет вознаградить вас.
- Благодарю, благодарю, - поклонился Тренев, приглаживая волосы. - Я для общества старался…
- Многих из этого списка, - Чумаков постучал по бумаге карандашом, - сейчас ни на посту, ни в стойбище нет. Они на охоте.
- А нам спешить некуда, - засмеялся Бирич. - Пусть охотятся, больше зверя бьют. Мы их встретим и поблагодарим за меха, за покрытие долгов.
- Да, через месяц все вернутся, - подтвердил Чумаков. - Весна нынче ранняя будет…
- До первого парохода мы успеем все недоимки собрать! С процентами даже. - Бирич углубился в список, и его карандаш быстро заскользил по бумаге.
Трифона было трудно узнать. Он стал необыкновенно худ. Пиджак висел на нем, словно с чужого плеча. На бледном истощенном лице борода и усы казались приклеенными. Щеки и глаза запали.
- Может, еще по одной? - хрипло спросил он, указав глазами на графин.
- Нет, нет, сейчас не могу, - отодвинул рюмку Струков. - Так, значит, вы ничего не можете мне добавить?
- Я был очень пьян, - пожал плечами Трифон. - Почти ничего не помню. В кабак к Толстой Катьке я пришел уже под основательной мухой. Помню, что там были только шахтеры. Отец говорил мне, что ему сообщили, кто меня избивал. Это Агибалов, Занин и Копыткин. Я бы их, сволочей… - он выругался и закашлялся. Кашель сотрясал все его тело. Струков подумал: "Не жилец ты на этом свете, Триша. Скоро на твоих поминках буду". Во время драки Трифону отбили, наверное, все внутренности. Струков оделся и, прощаясь, в шутку сказал:
- Если хочешь полюбоваться, как я буду гнать этих шахтеров в тюрьму, то выходи… - Струков посмотрел на ручные часы. - Выходи часов в пять. Раньше я не поспею. Сейчас пойду собираться.
- Обязательно выйду, - пообещал Трифон. - А вечером - ко мне. Очень хочу сегодня напиться.
На копи Струков приехал с пятью милиционерами перед обедом. Когда упряжки подъехали к холмам угля, который казался особенно черным на фоне снега, в воздухе плыл металлический глухой звон. Баляев стоял у подвешенного к столбику чугунного колеса, неведомо как сюда попавшего, и бил по нему киркой. От колеса отлетала коричневыми брызгами ржавчина. Гаврилович сигналил к обеду. Шахтеры, выкатывавшие из черных зевов штолен груженые тачки, опрокидывали их и, отряхивая с полушубков, с ватных тужурок, с облезлых кухлянок пыль и крошки угля, направлялись к бараку. Следом выходили забойщики, щурясь от резкого света после темноты копей.
Шахтеры с любопытством и настороженностью смотрели на приехавших милиционеров. Баляев, с киркой в руке, пристально рассматривал милиционеров - нет ли среди них знакомого. Затем подошел к Струкову:
- В гости али подсобить желаешь?
Кто-то из шахтеров засмеялся. На многих черных, заросших лицах замелькали белозубые улыбки. Струков строго посмотрел на Баляева:
- Не суйся не в свое дело!
- А ежели обернется моим? - не унимаясь, балагурил Гаврилович, но глаза у него не были веселыми, Струков молча отвернулся. К нему подбежал Малинкин.
- Добренького здоровья!
Струков узнал его, но ответил небрежным кивком и спросил:
- Где ваш старший?
- А вот он, наш Арифметик, - Малинкин указал на конторку, из которой вышел пожилой человек, опирающийся на палку. После переворота Совет назначил его заведующим копями как хорошо грамотного человека. Дольчик жил в Ново-Мариинске уже давно. Это был тихий, неприметный человек, служивший то писарем, то конторщиком, то делопроизводителем. Жизнь сгорбила его, обесцветила глаза. Зимой и летом он ходил в одном и том же длиннополом черном пальто на меховой подкладке. Шахтеры прозвали его Арифметиком.
- Чем, могу служить? - тихим, слабым голосом спросил Дольчик и осторожно коснулся своей маленькой белой бородки, словно хотел убедиться, на месте ли она.
- Мне нужны Агибалов, Занин и Копыткин, - сказал негромко Струков.
Ему не понравилось, что шахтеры не торопились войти в барак. Они остановились и следили за милиционерами, ожидая, что те намерены делать. Когда Струков назвал имена тех, за кем приехал, шахтеры зашумели, Дольчик не сразу ответил на вопрос Струкова. Он подумал, потом произнес:
- Есть такие. У каждого нарублено угля по…
- Зовите их! - оборвал Дольчика Струков. Его раздражала и медлительность старика и слишком пристальные и недружелюбные взгляды шахтеров. Дольчик захлопал бледными веками и сказал Малинкину:
- Позови шахтеров.
- Агибалов, Занин, Копыткин! - заорал, точно чему-то обрадовавшись, Малинкин. - Выходи! Господину Струкову требуетесь!
Шахтеры, бросая на Струкова угрюмые взгляды, продолжали стоять тесной толпой. Струков услышал, как о чем-то за его спиной зашептались милиционеры. "Трусят", - с досадой подумал он и крикнул сам:
- Слышали, кого назвали? Выходи!
- А зачем они вам?! - раздался крик из толпы шахтеров. - По какой надобности?
- Пусть выходят, скажу, - Струков не боялся толпы. Он ее презирал, но упорство этих людей раздражало его. - Трусят, что ли?
- А чего нам трусить? - первым выступил из-за спин товарищей Копыткин.
Тотчас к нему присоединились Агибалов и маленький, с лукавой усмешкой на лице шахтер Занин. Он приподнял смешливо брови, спросил Струкова:
- Водочкой попотчуешь? Давненько я ее, стервозу, не откушивал!
Шахтеры засмеялись. Занин у них был признанным балагуром. Струков точно не заметил ни насмешливого тона Занина, ни хохота шахтеров, за которыми угадывалось беспокойство. Он громко сказал:
- Вы арестованы! - и, обернувшись к милиционерам, приказал: - Взять их!
Наступила тяжелая тишина. Занин все еще продолжал в прежнем тоне:
- К Толстой Катьке свезти хочешь на своих рысаках?
- Я тебе покажу, мерзавец! - и Струков снова с яростью приказал милиционерам, которые замешкались: - Взять их! Быстро!
- Погоди, Дмитрий Дмитриевич, - послышался нервный громкий голос Рыбина. Рыбин, подталкиваемый Баляевым, бледный и решительный, пробирался среди шахтеров. Баляев настойчиво говорил ему:
- Тебе вступиться надо. Ты же свой для Струкова человек. А ежели ж тебя не послушают, мы всем народом в заступ пойдем, - и он ощупал в кармане револьвер.
Милиционеры, уже собравшиеся связать руки шахтерам, остановились в нерешительности и выжидающе смотрели на Струкова, Тот, удивленный появлением Рыбина, на мгновение смешался. "Почему здесь Рыбин? Что он делает? Почему весь в угольной пыли?" Струков ничего не понимал, и поэтому он глупо спросил:
- Это вы?
- Почему вы хотите арестовать шахтеров?
- Они изуродовали человека и должны нести ответственность. - Струков уже овладел собой. - Я их забираю…
Шахтеры вновь зашевелились. Рыбин спросил:
- Когда это случилось?
Струкову не хотелось называть имя Бирича, и поэтому он уклонился от ответа.
- Здесь не будем разбирать. Вам я все разъясню в Ново-Мариинске, - Струков снова приказал милиционерам: - Связать преступникам руки! Чего стоите, рты пораскрывали?
- Не трожь наших дружков, - выступил из-за спины Рыбина Баляев. - Нам неведомо, в чем они перед тобой виноваты. Мы за ними грехов не видели.
- Пшел! - побагровев, заорал на шахтера Струков. - Не в свое дело не суйся! А то и тебя прихвачу!
- Экий ты скорый и быстрый. - Баляев раздувал ноздри. В нем закипала обида. - Я грозиться не буду, как ты. А вон кликну шахтериков. Верно, робя?
- Гони его в шею, Гаврилович! - закричали шахтеры. - Чего ему тут надобно? Приехал пужать! Смотри, какой грозный! Накостылять ему по шее - и все тут!
Часть шахтеров сгрудилась за спиной Баляева и Рыбина. Другие ринулись к Агибалову и его товарищам. Струков рывком расстегнул кобуру, выхватил револьвер, закричал:
- Назад! Убью!
Шахтеры невольно остановились, но тут Баляев почти вплотную подошел к Струкову и, отведя своей огромной ручищей револьвер Струкова в сторону, негромко, но грозно предупредил: - Не балуй, начальник! Ты раз пульнешь, а самого тебя по косточкам раздерут. Уезжай-ка отседова подобру.
Струков едва удержался, чтобы не выстрелить. Он с ненавистью смотрел в лицо Баляева и краем глаза видел за его плечами надвигающихся шахтеров. Струков понял, что слова гиганта не пустая угроза, и убрал револьвер. Баляев почти добродушно произнес:
- Так-то оно разумней, - но в глазах его прыгали колючие огоньки.
- Хорошо, я уеду, - Струков сделал знак милиционерам садиться на нарты. - Но запомните, что вы оказали сопротивление властям.
- Чего же обижаться и грозиться? - Баляев укоризненно покачал головой. - Нехорошо. Ну, с богом.
Милиционеры повернули упряжки и понеслись назад к Ново-Мариинску. Шахтеры засвистели вслед, заулюлюкали. Окружив Агибалова, Занина и Копыткина, они хлопали их по плечам, расспрашивали:
- За что же вас в холодную хотели утянуть?
- Кто его знает, - пожал плечами Агибалов, а Копыткин только презрительно сплюнул. Занин опять скорчил гримасу:
- Нас заместо Рыбина в начальники звать хотели. Он же сбежал, а дело-то делать некому!
Посмеиваясь, шахтеры направились в барак. Баляев одобрительно сказал Рыбину:
- Не сдрейфил ты. Хорошо.
Рыбин молчал. Он теперь с ужасом думал о том, что ожидает его. Совет не простит ему ни его бегства, ни его заступничества за шахтеров, которых хотели арестовать.
- Чего им от них надо? - Рыбин указал на шагавших впереди Агибалова, Занина и Копыткина.
- Думаю, за молодого Бирича, другой причины нет, - Баляев посмотрел в сторону Ново-Мариинска и вдруг убежденно сказал: - Не долго им куражиться!..
Рыбин взглянул на него с удивлением.
…Рули стоял на лыжах возле дома Лампе и курил. Лицо его было румяным. Брови побелил иней. Видно, Рули только что откуда-то вернулся. Свенсон удивился:
- В такой мороз и прогулка?
- Хотелось убедиться, что отправились гости к большевикам. - Рули сбросил лыжи и воткнул их в снег возле крыльца.
- Рудольф, можете вы сделать так, чтобы с открытием навигации ни один пароход, кроме моей шхуны, не разгружался в этом лимане? - спросил Свенсон.
- Хотите стать единственным хозяином Чукотки? - Рули сразу же понял замысел Свенсона и оценил его. - План отменный! Всем коммерсантам, как говорят немцы, капут…
- Да, - Свенсон решил быть с Рули откровенным. - Остальные коммерсанты становятся моими агентами. Другого для них пути нет.
- Сколько я получу от вас за помощь? - спросил прямо Рули.
- Назовите сумму сами, - предложил Олаф.
- О'кэй! - Рули выбил трубку. - Я подумаю. И немного меха.
- Идет, - согласился Свенсон.
- Я обещаю, что ни один пароход не разгрузится здесь, - Рули смотрел на Олафа узкими глазами, и взгляд их был твердым и жестоким.
…- Ты сегодня какой-то необыкновенный, - заметила Елена Дмитриевна, когда Свенсон заглянул к ней в спальню. Она все еще нежилась в постели, хотя время приближалось к полудню. - Что случилось? Приятные новости?
Олаф рассмеялся в ответ. Он бросился к Елене, расцеловал ее, схватил в охапку и, как ребенка, поднял на руки.
- Ты, Элен, скоро будешь самой богатой красавицей Севера, - шепнул он ей, щекоча губами ухо.
- А когда настанет это "скоро"?
- О-о! - подмигнул ей Свенсон. - Это коммерческий секрет. Даже для жены. - Последнее слово не случайно сорвалось у Олафа. Он уже окончательно решил, что Елена станет его женой и он никогда с ней не расстанется.
- Олаф! - она цепко обняла его и от счастья заплакала. Она была благодарна Свенсону и не знала, что ему сказать. Она только осыпала его поцелуями. Олаф сказал ей:
- Сегодня большой день у нас, Элен! Вечером будет праздник. Будет много гостей.
- Какой праздник? - не поняла женщина.
Свенсону хотелось как-то ознаменовать свой новый успех, но не мог же он о нем говорить, и поэтому Олафу пришла удачная мысль:
- Наша свадьба!
Елена Дмитриевна, потрясенная, ничего не могла сказать. Она только крепче обняла Олафа. Вот свершилось - то, о чем она мечтала. Забылось все прошлое. Елена Дмитриевна тихо, точно сообщая что-то очень секретное, шепнула:
- Я твоя, Олаф.
Свенсон снова оделся.
- Мне надо на радиостанцию. Кроме того, загляну к Лампе. Он пришлет все, что надо для свадьбы. Закуски, вина будет много. Пусть все запомнят свадьбу Олафа Свенсона! Я приглашу всех, кого надо. Ты сама ничего не делай. Ты должна быть сегодня очень красивой.
После ухода Свенсона Елена Дмитриевна еще долго лежала в теплой постели. Из кухни уже несколько раз выглядывала прислуга, которую нанял Свенсон, справлялась, когда же подать завтрак, но женщина отсылала ее досадливым жестом, Ей хотелось побыть одной. Надо было привыкнуть к новой и такой радостной мысли, что она - жена Свенсона и теперь никто не посмеет ее упрекнуть за прошлое, не посмеет обидеть двусмысленным взглядом, словом, усмешкой. "А, к черту их всех! - подумала она с пренебрежением о новомариинцах. - Что мне они? Кто они? Наплевала я на них. Мы уедем отсюда". И она размечталась о жизни в Америке. Жизнь эта представлялась ей сверкающей, беззаботной, полной удовольствий. Она будет ездить по курортам, шить у лучших портных…
Оставив постель, она оказалась у зеркала.
Привычным жестом она откинула густые волосы и вспомнила, что этот ее жест очень нравился Мандрикову, Елене Дмитриевне стало как-то не по себе. Она нахмурилась и, торопливо одевшись, сердито крикнула:
- Варвара! Подавай завтрак!
Завтрак улучшил ее настроение. Жаль, на ее свадьбе не будет женщин, которые бы по достоинству оценили ее успех. Не приглашать же тупых и завистливых жен местных коммерсантов, этих туземок! Елена Дмитриевна думала о них с отвращением и брезгливостью. Как только мужчины могут быть с ними близки! Ей стало скучно. Не хотелось оставаться дома, потянуло пройтись.
Позвав Блэка, женщина вышла на улицу. Солнце и нестерпимый блеск апрельского снега ослепили ее. В воздухе угадывалось приближение весны. Елену Дмитриевну повлекло за пост. Она поднялась по узкой тропинке на склон горы, долго смотрела оттуда на лиман, на горизонт, и ей казалось, что она видит свободную синюю воду, а за ней - американский берег. Туда ее перенесут не крылья, о которых она мечтала на этом же месте, когда каталась с Рули на лыжах. Ее перевезет корабль Свенсона. Вспомнив об Олафе, Елена Дмитриевна посмотрела в сторону серого куба радиостанции. Там находится Олаф. Она постоит здесь и встретит его.
Елена Дмитриевна услышала, что Блэк заворчал негромко, предостерегающе.
- Ты что, дурачок, на кого? - она обернулась и испуганно отшатнулась, едва сдержав крик. Если бы не ясный день, она бы подумала, что к ней приближается призрак, очень похожий на Трифона.
- Боже, какой ты! - вырвалось у нее непроизвольно.
Трифон в солнечном свете выглядел жалким и постаревшим. Он тяжело и шумно дышал. Его рот, ставший необыкновенно большим, был раскрыт, и пар из него вырывался толчками. Не обращая внимания на Блэка, который оскалил клыки и ворчал все громче, Трифон надвигался на Елену Дмитриевну. Он плохо соображал, что делает. Неудачная жизнь, потеря Елены, болезнь - все это слилось в одно: в ненависть к этой красивой женщине с ее надменным лицом, с ее холодными зелеными глазами. В ней он видел причину всех своих неудач, своего крушения. Лицо Трифона было страшным. Елена Дмитриевна не отступила. Она не боялась Трифона. Она смотрела на него и думала: "Как я могла жить с ним? Как я могла испытывать радость от его близости. Какая мерзость!"
- Что тебе надо? - сухо спросила она.
Он, не отвечая, выбросил вперед руки и ринулся на Елену Дмитриевну. Им владело одно желание, одна мысль: смять, изуродовать, уничтожить эту красивую гадину. Она покачнулась, не успев увернуться от него. Рука Трифона рванула ворот ее шубки.
- Блэк! Взять! - крикнула она.
Собака прыгнула и сомкнула челюсти на руке Трифона. Трифон, закричав от боли, отпустил женщину. Собака рвала на нем кухлянку, рвала его тело.
Трифон, споткнувшись, упал. Елена Дмитриевна не отзывала собаку. Она стояла с разорванным воротом, не чувствовала холода и широко раскрытыми глазами, дрожа от бешенства, смотрела, как Блэк терзал Трифона.
Она совершенно не удивилась, обнаружив, что рука ее сжимает маленький браунинг, подарок Рули. Она клала его в муфту, когда выходила на улицу. Рули научил ее стрелять. Елена неторопливо вынула из муфты браунинг и, направив его в спину Трифона, дважды выстрелила.