- Он один. Пошли, - сказал Клещин и вытащил браунинг.
Они скользнули в приоткрытую дверь. Пурга за ночь нанесла много снега в помещение. Следы вели к кабинету Мандрикова. Нина Георгиевна и Клещин осторожно двинулись в глубь коридора. Впереди шел Клещин. Они прошли мимо присыпанных снегом тел Титова и Фесенко. Хруст снега под их ногами казался им оглушительным. Дверь кабинета приближалась. Она была открыта. Из кабинета доносился шелест и треск рвущейся бумага. Нина Георгиевна опередила Клещина и, держа наготове револьвер, ступила на порог кабинета.
Она увидела, что у открытого сейфа, боком к ней; стоит Бирич. Он торопливо просматривал бумаги. Вот какой-то лист заинтересовал его. Бирич быстро пробежал его глазами и затем рывком выдрал из папки, смял в кулаке и хотел сунуть в карман, но в этот момент Нина Георгиевна громко крикнула:
- Руки вверх!
Бирич в испуге выронил из рук папку, растерянно взглянул на Нину Георгиевну, еще плохо соображая, что произошло, но тут же потянулся к своему револьверу, лежавшему на столе.
- Назад! - рядом с Ниной Георгиевной появился Клещин.
Бирич под двумя направленными на него револьверными дулами отступил назад. Клещин подошел к столу и, взяв браунинг, сунул его себе в карман, потом обыскал Бирича, нет ли у того еще оружия.
Бирич стоял с поднятыми руками, бледный, как неверный свет этого пуржистого раннего утра. Голова его мелко дрожала.
Клещин вернулся к Нине Георгиевне:
- Я за ним присмотрю. А вам двумя руками сподручнее собрать бумаги.
Нина Георгиевна стала выбирать из сейфа бумаги. Она сложила их в общую небольшую стопку, не забыв и ту папку, которую выронил Бирич, затем поискала глазами какую-нибудь бечевку, чтобы связать бумаги, и увидела разорванную карту. Она напомнила ей о многом. Нина Георгиевна с тяжелым сердцем оторвала неширокую поломку от карты и перевязала стопку документов.
- Я… я… не виноват… я прошу… - заикаясь, заговорил Бирич. Он думал, что вот сейчас, выходя из кабинета, большевики убьют его. - Я могу вам много заплатить… я скажу… кто стрелял… я…
- Молчи, гад! - прикрикнул на него Клещин. - Мы об тебя не будем руки марать. Ты по суду будешь отвечать. А сейчас запомни: мы уходим. Если ты бросишься за нами и поднимешь крик - получишь пулю. - Клещин покачал своим браунингом. - Оставайся здесь еще на полчаса.
- Хорошо, хорошо, - закивал Бирич, еще не веря в свое спасение. - Я буду здесь, я тут останусь… Вы не беспокойтесь… Я сделаю все, что вы хотите…
- Все? - переспросил Клещин.
- Все, вот ей-богу, - Бирич быстро перекрестился, но тут же снова испуганно поднял руки.
- Тогда слушай! - Клещин чуть помедлил. Нина Георгиевна с недоумением смотрела на него. Надо уходить, Чего же Клещин медлит? Что он задумал? Иван Васильевич продолжал:
- Вчера мне прострелили руку. Бежать в тундру я не могу. С одной рукой не управиться с собаками…
- Пойдем, Иван Васильевич! - сказала Нина Георгиевна. Спокойствие, которое до сих пор владело ею, начало ей изменять. Каждую минуту кто-нибудь мог зайти в ревком.
- Вы идите, Нина Георгиевна, - ответил Клещин. - А я посторожу господина Бирича. Мне есть о чем с ним поговорить!
- Не уходите! - закричал Бирич. - Он убьет меня.
- Не трону. По себе не суди, - оборвал его Клещин. - А вы уезжайте, Нина Георгиевна. Я не знаю где вы будете, но меня вы всегда найдете здесь, не посту. Господин Бирич защитит меня от своих дружков.
- Да-да, конечно, - обрадованно закивал Бирич поняв, о чем говорит Клещин. - Вас не тронут! Вас не тронут! Я защищу, только сохраните мне жизнь!
Нина Георгиевна непонимающе смотрела на Клещина. Он, член ревкома, надеется, что враг спасет его. Тот самый, который убил его товарищей? Или она не верно поняла слова Клещина?
- Как же так? - недоумевающе спросила она. - Вы останетесь и…
- Господин Бирич клянется, что защитит меня от контриков, - Клещин понизил голос и тихо шепнул Нине Георгиевне: - Это единственная надежда остаться в живых. Кто меня вывезет сейчас, на чем? Да замолчите вы!
Последние слова Клещина относились к Биричу который в исступлении кричал:
- Клянусь, клянусь! - Нина Георгиевна подумала, что, пожалуй, это не так уж и глупо. Она решила вначале укрыть и его в яранге Ульвургына, но теперь отказалась от этой мысли. Это было и сложно и опасно. К тому же, судя по всему, у Клещина опасное ранение, и она не сможет там, в яранге, оказать ему помощь. Но вслух сказала:
- Вы уйдете со мной, Иван Васильевич. Мы сейчас уедем с поста, нарты ждут нас! - Нина Георгиевна лгала, чтобы ввести в заблуждение Бирича, и это понял Клещин. Он хорошо знал, что никаких нарт сейчас в Ново-Мариинске достать невозможно. Нет их и у Нины Георгиевны. Где, кстати, она сама нашла убежище? Раз она ему не сказала, значит ему и, не нужно знать. Он отрицательно покачал, головой:
- Нет, я остаюсь. Я ранен, вы понимаете?.. Уходите!
- Прощайте! - Нина Георгиевна коснулась рукой руки Клещина. - Прощайте, Иван Васильевич!
Потом бросила на Бирича полный ненависти взгляд:
- Если хоть один волос упадет с головы Клещина… Тогда вам не жить. Не я - так другие!..
- Я клянусь… - Нина Георгиевна уже не слушала, что дальше говорил Бирич. Она, прижав к себе связку ревкомовских бумаг, побежала к выходу…
Ново-Мариинск точно обезлюдел, вымер. Над ним летела пурга, крутилась между домов, наступала со всех сторон снеговыми волнами, которые все вышей выше поднимались у стен, закрывали маленькие оконца и двери.
Ни Нина Георгиевна, ни Клещин, вышедший за ней через десяток минут, никого не встретили на улице и никем не были замечены. Пурга оберегала их. Она старательно заметала их следы.
Бирич все еще продолжал стоять с поднятыми руками, хотя Клещина уже не было в дверях и давно затих шум его шагов. Павел Георгиевич совсем обессилел. Он все еще не верил, что остался жив, что ревкомовцы не убили его. Почему? Биричу это казалось настолько неестественным и нелепым, что он заподозрил ловушку. Наверно, ревкомовцы спрятались в коридоре, и, когда он выйдет, они выстрелят ему прямо в лицо.
Бирич с трудом заставил себя опустить руки. Его все же что-то толкнуло к двери, хотелось проверить, действительно ли ревкомовцы ушли, оставили его. Он сделал два шага и в изнеможении опустился на стул. Ноги не держали Павла Георгиевича. По его лицу лился холодный пот. Он навалился грудью на стол и несколько минут сидел неподвижно. Взгляд его блуждал по комнате, и ему казалось, что все он видит точно впервые и замечает то, на что обычно не обращал внимания.
Сначала он смотрел на тяжелый из темного металла чернильный прибор, залепленный пятнами чернил. У подставки для карандашей, сделанной в виде распускающейся лилии, была надломлена ножка. Скользнув взглядом по комнате, он задержался на открытом сейфе. Во многих местах снаружи коричневая краска потрескалась и отлетела. На толстой дверце с блестящей никелированной ручкой, с внутренней стороны, виднелась зеленовато-красная фабричная марка, обведенная тонкой золотистой рамкой. Павел Георгиевич хорошо разглядел средневековый, с множеством башен замок на вершине холма. Затем взгляд Бирича скользнул по пустым полкам сейфа. Совсем недавно там лежали так необходимые ему документы, но сейчас он почему-то даже не ощутил горечи, была Только усталость.
Павел Георгиевич, упершись руками в стол, поднялся, подошел к сейфу, закрыл скрипнувшую дверцу и повернул торчавший в замочной скважине ключ. На кольце висело еще несколько ключей. Их Бирич убрал в карман, машинально дернул за ручку, проверяя, закрыт ли сейф, и медленно направился из кабинета.
Он был потрясен не только появлением ревкомовцев, не только тем, что остался жив, но их необыкновенным спокойствием, уверенностью, с какой они забрали бумаги и сообщили ему, что Клещин остается в Ново-Мариинске и за его сохранность отвечает он, Бирич. "Да как они смеют! Какая наглость! Их сейчас же схватят и пристрелят, как собак, стоит только мне крикнуть", - думал Бирич, но знал, что он не только не крикнет, но и будет оберегать Клещина. Почему? В благодарность за то, что ревкомовцы его не убили? Чепуха. Он бы, не задумываясь, немедленно уничтожил Клещина, если бы не новая, все крепнущая мысль о том, что этого большевика он должен взять под свою защиту. И чтобы об этом знали все! "Черт его знает, как все обернется, - думал Бирич. - Американцы могут исчезнуть неожиданно, а из Петропавловска или Владивостока так же неожиданно появятся большевики. И если я им попадусь в руки? К стенке сразу поставят. А тут будет козырь". Павел Георгиевич все больше и больше приходил к убеждению, что именно так и надо поступить. К нему возвращалось хорошее настроение. Правда, жаль, что из-под носа унесли документы ревкома, но черт с ними. Теперь они исчезнут надолго.
Бирич выглянул из дверей. Перед ревкомом было пустынно. Пурга уже стихала. Облегченно переводя дыхание, Павел Георгиевич спустился с крыльца.
Он зашел к Треневу. Тот встретил его подобострастно, преувеличенно восторженно:
- Павел Георгиевич! Милости прошу! Вы-то уже на ногах. Не то что мы, лежебоки. Русская лень. Вы же для всех нас пример, пример трудолюбия. Как говорится, кто рано встает, тому и бог дает.
Тренев суетился, всячески стараясь угодить Биричу. Теперь, после уничтожения ревкома, начнется дележка пирога, и, чтобы его не обошли, чтобы и ему перепал кусок пожирнее, надо заручиться поддержкой Бирича, и Тренев говорил, говорил, усаживая гостя на табурет.
- На бога надейся, а сам не плошай, - ответил поговоркой Бирич.
Тренев насторожился. Как понять Павла Георгиевича? Что это - намек на что-то? Тренев стоял перед Биричем чуть склонившись. Жирные волосы свисали вдоль щек, делая лицо Тренева еще более продолговатым, узким. На нем были написаны и угодливость и хищность. "Жаден, ох как жаден", - с неприязнью думал Бирич. Тренев показал на меховую, с белой опушкой жилетку, которая была на нем:
- А я вот собрался к вам. Не будет ли каких советов. Жизнь требует…
- Я с тем же к вам, - не дослушав хозяина дома, сказал Бирич. - На нас теперь ответственность за весь уезд. Порядок надо наводить. Справедливый порядок, по закону.
- Совершенно верно, совершенно верно, - закивал Тренев. - Вы же у нас…
- Соберите к обеду всех, кто с нами, - прервал его Бирич. - Общество изберет власть.
- Кого же в правление уезда думаете прочить? - спросил Тренев, надеясь, что сейчас будет названо его имя, но Бирич разочаровал его, пожав плечами:
- Вот сегодня и решим. Не возражаете, если в вашем доме соберемся?
- Пожалуйста, я буду рад, - Тренев широко развел руками. В эту минуту он ненавидел Бирича, но продолжал улыбаться, показывая свою готовность, услужливость. - Всех соберу.
Бирич направился домой с твердым убеждением и близко не подпускать Тренева к новому правлению уездом. У себя он застал Струкова, Учватова и американцев. Рули как ни в чем не бывало покуривал трубку, развалившись в любимом кресле Бирича. Кивнув Павлу Георгиевичу, он возобновил прерванный разговор со Струковым, который стоял перед ним, заложив руки в карманы галифе и неслышно покачиваясь с носков на пятки торбасов. Лицо Струкова было расстроенным, даже растерянным, но он внимательно слушал Рули.
- Колчак был обречен уже тогда, когда еще находился в Омске. Сейчас сами русские генералы не способны вернуть России прежний порядок. Но они этого не понимают. В России уже не может быть царь или диктатор. Здесь нужна республика нашего, американского типа. Вы должны научиться у нас и тогда…
- Пока мы будем у вас учиться, вся Россия станет красной! - крикнул Струков и вдруг, закрыв глаза рукой, простонал: - Партизаны во Владивостоке. Боже мой!.
- Я не ослышался? - Бирич вопросительно посмотрел на Рули. Американец указал мундштуком трубки на Учватова, потом на несколько листков радиограммных бланков, разбросанных по столу:
- Если верить этому мистеру и его аппаратуре. Я не думаю, чтобы мистер Учватов был сторонников или тайным агентом большевиков. Ха-ха-ха!
Рули показалось, что он сказал что-то смешное. Бирич схватил со стола бланки и быстро пробежал их глазами. Известия были ошеломляющие. Несколько дней Ново-Мариинск не имел связи с Владивостоком. Американские станции ничего особенного не передавали, и вдруг эти новости. Приморская земская управа объявила себя Временным правительством с вхождением в его состав коммунистов. Всеми военными силами командует Сергей Лазо. Перешла власть к Советам и в Благовещенске.
В комнате было тихо. Бирич медленно положил радиограммы на стол. Он был оглушен. Что же теперь делать? Бежать, бежать из Ново-Мариинска! Под ним словно дрогнула земля. Большевики овладели Владивостоком. Значит, с первым пароходом они будут здесь, и тогда придется отвечать за расстрел ревкома.
Бирич чувствовал себя в западне, которую сам же расставил. Его смятение, растерянность отразились на лице и были замечены Рули, который наблюдал за коммерсантом:
- Вы, кажется, расстроены, мистер Бирич?
- Я? Нет… хочу обдумать, - неловко отозвался Бирич. - Так все неожиданно…
- Все закономерно, - Рули постучал подошвой по полу. - Только нельзя терять под собой твердой земли. Будете крепко стоять на ней, ничего вам не страшно. Надо быть реалистом, а вы, русские, - романтики. Я хочу дать вам, несколько полезных советов.
- Я слушаю, - Бирич присел к столу. Американец незаметно показал глазами на Учватова. Начальник радиостанции, сидевший на краешке стула со сложенными на коленях руками, был весь внимание. Его тоже перепугали принятые сообщения.
Бирич понял Рули и сказал Учватову:
- Вы бы, Иван Захарович, надолго не оставляли радиостанцию. Могут быть экстренные сообщения. Прошу вас, следите, за всеми передачами.
- Хорошо-с, - Учватов нехотя встал. Бирич добавил, положив руку на бланки радиограмм:
- Об этих новостях никому ни слова!
- Что вы! - испугался Учватов. - Я только могу вам и господам нашим друзьям.
- Хорошо. Поступайте и дальше так же, - Бирич протянул руку Учватову. - Счастливо.
Когда начальник радиостанции вышел, Рули заговорил деловито и поучительно:
- События во Владивостоке обязывают нас несколько изменить тактику. Вы должны сейчас избрать здесь правление, которое бы по форме, внешне было близко или похоже на прежний ревком.
- Мы думали с господином Струковым об этом, - сказал Бирич. - Изберем сегодня Анадырский Совет…
- Который, я надеюсь, не надо будет расстреливать, - засмеялся Стайн, сидевший на диване и до сих пор не принимавший участия в разговоре. Усмехнулся и Рули, он одобрил услышанное:
- О! Совет! Это хорошо! Это солидная вывеска!
- Она будет походить на вывески многих банков, - снова вмешался Стайн. - Вносите ваши вклады - и вы окажетесь банкротами. Ха-ха-ха!
Бирич только сейчас увидел, что Сэм пьян, и брезгливо отвернулся. Рули коротко бросил Стайну:
- Замолчите!
Это был приказ, Сэм притих. Рули обратился к Струкову:
- Вы должны по-прежнему считаться большевиком. Сейчас это очень кстати! Кого предлагаете в Совет?
- Наверное, надо известных и уважаемых, - начал Струков. - Из коммерсантов и…
- Нет! - прервал его Рули. - Совет должен возглавить, - тут он иронически усмехнулся, - человек, который был с ревкомом, и это все знали, а стал нашим. Лучше из тех, у кого всегда здесь пустовато, - Рули похлопал себя по животу, - а хотелось бы набить, да еще за счет другого.
"Кого он имеет в виду?" - Обрадованный тем, что Рули не назвал его, Бирич быстро перебирал в памяти людей. Учватов? Нет, не то. Тренев? Этого надо подальше держать от себя. Он продаст в любую минуту. Это сволочь. Кого же? В комнате стояла тишина, и все молчали.
Струков был раздражен. Ему не понравилось предложение Рули. Дмитрий Дмитриевич уже не раз думал о том, что новое правление уезда должно состоять из сильных людей, которые бы смогли установить на всем полуострове твердый, почти военный порядок. И, как само собой разумеющееся, считал, что во главе правления должен быть он сам, ну а в помощники Струков наметил Бирича, Пчелинцева и Перепечко. Последнему, бедняге, не повезло. Струков равнодушно отнесся к смерти бывшего офицера. Она в нем не вызвала никаких переживаний. Дмитрию Дмитриевичу показалось, что его хотят оттеснить, преуменьшить его роль и заслуги в ликвидации ревкома. Он запальчиво начал:
- Я считаю, что управлять уездом сейчас…
- Должны мы, - перебив и продолжая его фразу, заговорил Рули. - Но в президентское кресло посадим того, кто выглядит розовым и не насторожит красный Владивосток.
Струков не мог не признать, что Рули прав, этот, понимая колчаковца, успокоил его, добавив с улыбкой:
- Вы остаетесь главнокомандующим военными силами, но в правительство входить не надо. Иногда популярность приносит вред.
- Председателем Совета я предлагаю Рыбина, - сказал Бирич. - Лучшей кандидатуры не найти.
- Рыбин? - Рули прикрыл глаза, почесал мундштуком верхнюю губу, вспоминая, о ком говорит Бирич. Потом кивнул: - Неплохо, очень неплохо! Рыбин вполне подойдет. Я надеюсь, что он красиво расписывается?
Струков и Бирич переглянулись. Они не понимали, что хотел сказать Рули. Рудольф улыбнулся:
- О, это чисто американское выражение. Президент должен красиво подписывать документы, которые ему предлагают. Это ведь очень утомительно, и остальное уже делают его помощники и советники.
Теперь расхохотались все. "Рыбин как раз для такого президента подходит", - с удовольствием и насмешкой думал Бирич.
- А главным советником у розового президента будете вы, - Рули мундштуком трубки, как пистолетом, нацелился в грудь Бирича. Павел Георгиевич смешался:
- Зачем же меня? Я думаю…
- Я уже думал и решил так! - бесцеремонно не выслушав Бирича, заявил Рули. - Вы будете хозяином. Ну и еще человека три себе подберите, которые бы понимали вас и не вызывали зависти у остальных.
"А главное - устраивали бы вас, мистер", - подумал Бирич и быстро прикинул, кого ввести в состав Совета.
…В доме Тренева - многолюдно, шумно, накурено. Многие были навеселе. Слышались возбужденные голоса. Темой разговора была смерть Бесекерского. Пожар, гибель в огне старого коммерсанта и его работников волновали собравшихся, кажется, больше, чем события, развернувшиеся накануне. Люди, точно сговорившись, старательно избегали вспоминать о расстреле ревкомовцев.
Не проспавшийся после вчерашней пьянки Щеглюк, первым наткнувшийся на уже присыпанные снегом обгорелые развалины дома Бесекерского, покачиваясь, бродил от группы К группе и заплетающимся языком говорил одно и то же:
- Исидор-то Осипович хотел погреться… и ух! - тут Щеглюк, потерявший где-то очки, закатывал близорукие глаза, вскидывал руки, и по его широкому лицу ползла пьяная ухмылка. - Поджарился, как куропатка! Хи-хи-хи!