- Я вас провожу,- сказал он еще любезнее.- Товарищ командарм ждет.
Андрей и Лариса вышли из машины и направились вслед за охранником. У дверей, к которым он их подвел, Лариса обратила внимание на номер квартиры: двести девятнадцать. Номер сразу же запомнился ей, будто бы это имело для нее какое-то особое значение.
Охранник нажал кнопку звонка и тут же исчез.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Тухачевский. Глаза командарма празднично сияли, и Ларисе показалось, что он был таким же молодым, как и тогда, на фронте. Только прибавил в весе, раздался в плечах да, кажется, слегка отрастил животик. Был он одет в ладно сидящий на нем штатский костюм, в котором он выглядел не таким молодцеватым, как в военной форме. "Военная форма ему больше идет,- мелькнуло в голове Ларисы.- Вот уж прирожденный вояка". Миндалевидные глаза его горели все тем же юношеским отчаянным пламенем, одаряя всех, на кого он смотрел, светлым добром.
- Ага, попались! - с искренней радостью воскликнул Тухачевский, распахнув руки и готовясь обнять их.- Думали, что не разыщу? Да я всю планету обшарил бы, а разыскал! - хвастливо добавил он. Чувствовалось, что он был уже слегка навеселе.- Нинон! - позвал он.- Иди сюда поскорее! Пришли наши желанные гости!
Он пропустил гостей в большой холл, и тут же из дверей гостиной вышла худенькая черноволосая, очень миловидная женщина, прямо-таки аристократка с портретов прошлого века.
- Знакомьтесь,- сказал Тухачевский.- Это моя жена Нина Евгеньевна. А это, Ниночка, та самая геройская пара, о которой я тебе так много рассказывал. Представь себе, Лариса Степановна, можно сказать, воскресла из небытия. Мы все считали ее погибшей.
- Какое счастье, что вы приняли наше приглашение,- с теплотой, с какой обычно обращаются к хорошо знакомым и желанным людям, сказала Нина Евгеньевна.- Миша столько о вас рассказывал, что мне кажется, я вас давно знаю.
Тухачевский помог Ларисе снять шубку и, когда она в своем нарядном платье, розовощекая с мороза, предстала перед ним, не мог скрыть своего восхищенного взгляда.
Нина Евгеньевна перехватила этот взгляд, но ничем не выдала волнения, которое обычно испытывают женщины, когда в их душе зарождается даже малейший проблеск ревности. И Лариса подумала, что Тухачевский очень любит свою жену и это дает Нине Евгеньевне уверенность в нем.
"Как они подходят друг другу! - с доброй завистью подумала Лариса.- Что-то общее есть в их ярко выраженном аристократизме, обаянии и умении располагать к себе".
Она бегло оглядела квартиру. Стены в холле были расписаны под шелк, на потолках - лепнина, изображавшая цветы и фрукты. Все, что было в холле: напольные вазы, диван, зеркала - все было расставлено со вкусом, две картины, кажется французских мастеров, висели на стенах.
Хозяева провели их в гостиную, где за большим круглым столом, празднично сверкавшим хрусталем и радовавшим глаз соблазнительными яствами, уже сидело несколько человек. Вглядевшись в них, Лариса ахнула:
- Да здесь же наш начдив! Товарищ Гай!
Она не успела сделать и шагу. Гай, как коршун, налетел на нее, схватил в охапку.
- Вот так встреча! Не верю! - гортанно вскричал Гай.- Михаил Николаевич всех обхитрил! Он скрыл от нас, что вы приглашены к нему!
- Новый год не может обойтись без сюрпризов! - довольный тем, что ему удалось достичь такого эффекта, воскликнул Тухачевский.- Считайте, что мы снова в салон-вагоне на станции Охотничья!
- Нет, я не смогу отмечать Новый год в окружении таких красавиц, как Нина Евгеньевна и Лариса Степановна! Отпустите меня немедленно, товарищ командарм! - бушевал Гай.- Они же способны свести с ума!
- Мужайтесь, Гая Дмитриевич,- рассмеялся Тухачевский.- Такой храбрец и вдруг испугался двух невооруженных дам.
- Женская красота страшнее танков и пулеметов,- не унимался Гай.- Лариса Степановна, вы - как птица Феникс, возникшая из пепла! Я все еще не верю, что это вы!
- "И, цепи сбросивши невольничьего страха, как Феникс молодой, воспрянет Греция из праха!"- неожиданно процитировал Рылеева невысокий щупловатый человек с окладистой темной бородой, сидевший в дальнем углу.
- Ян Борисович у нас большой мастер читать стихи,- сказал Тухачевский.- У него не мозг, а вместилище знаний. Но Лариса Степановна, позвольте вам заметить, ничуть не похожа на мистическую птицу. Та лишь раз в пятьсот лет доплетала из Аравии в Египет, а Лариса Степановна сумела прилететь к нам через пятнадцать лет. Но с одним я согласен: феникс - символ возрождения. И всегда эта птица возникала из пепла молодой и прекрасной.
Андрей внутренне ощетинился: похвалы, которые обрушивались на его Ларису со всех сторон, начинали зажигать в нем ревность. Лариса с тревогой посмотрела на него: как бы он не натворил здесь чего-нибудь несуразного, как тогда, в салон-вагоне командарма.
- И никакая я вам не Феникс! - задорно тряхнула головой Лариса.- Вот уж неисправимые фантазеры! Насколько я знаю, птицу эту изображали в виде орла, да еще с перьями огненного цвета. Ну неужто я похожа на этого хищника?
Все рассмеялись, и это успокоило Андрея.
- Кажется, у нас все в сборе,- заметила Нина Евгеньевна.- Ждали мы еще одного гостя, композитора Шостаковича. Но он позвонил из Ленинграда, обстоятельства не позволяют ему приехать. Очень извинялся. Так что, Миша, сегодня придется обойтись без споров о музыке.
- Очень, очень жаль,- с грустью сказал Тухачевский.- Он обещал исполнить нам свою новую вещь.
- Не будем томиться до полуночи,- предложила Нина Евгеньевна.- И может, хватит о красоте,- стараясь придать своим словам оттенок шутки, добавила она.- Разве вы забыли мудрые слова: чем больше человек отдается красоте, тем дальше отдаляется от добра?
- Как прекрасно, когда нами руководят мудрые женщины! - Казалось, Гай создан именно для того, чтобы льстить прекрасному полу.
- Не вздумайте только, Гай Дмитриевич, снова претендовать на роль тамады,- шутливо улыбнулся Тухачевский, изображая, однако, из себя грозного начальника.- Прославляя женщин, вы, как правило, забываете произнести в их честь достойный тост.
- Однако вы очень злопамятны, товарищ командарм,- в тон ему сказал Гай - Один раз в жизни допустил ошибку, а вы до сих пор не забыли! Думаю, Ян Борисович возьмет меня под свою защиту!
- Как попадаете в переплет, так скорей зовете на помощь Политуправление.- Вид у Яна Борисовича Гамарника был мрачный, хотя глаза излучали тепло.- А одержав победу, тут же забываете о нем. Для вас Политуправление, видимо, то же самое, что броня для танка.
- Абсолютно верно! - согласился Гай.- Для этого мы и придумали политработников. Не зря у вас такой мрачноватый вид, Ян Борисович. Можно подумать, что вам не хочется, чтобы наступал Новый год.
- А он уже наступил,- не разогнав морщин на все таком же хмуром лице, покорно сказал Гамарник.- Только я не жду от него ничего хорошего.
- Не надо скверных пророчеств,- пожурил его Тухачевский.- А то мы испортим себе праздник.
- Да, не жду ничего хорошего,- упрямо повторил Гамарник,- Работать становится просто невмоготу.
- Это вам-то? - удивился Тухачевский.- Вы же на короткой ноге с Ворошиловым, он говорит, что без вас просто обойтись не может. Так что заступится за вас в случае чего.
Нина Евгеньевна с укором посмотрела на мужа, и тот осекся.
- А можно мне первой произнести тост? - Лариса решилась на этот смелый шаг, понимая, что может прослыть слишком уж беспардонной, зато исключит возможность вызвать в свой адрес новые комплименты, да еще в присутствии Нины Евгеньевны.
- Женщины - вне конкуренции,- широко улыбнулся Тухачевский, и мужчины поддержали его.
- Правда, в моем тосте не будет ничего нового и тем более сенсационного,- сказала Лариса, поднимая бокал с шампанским.- Товарищ командарм опрометчиво назвал меня как-то плохой предсказательницей. Так вот, в пику ему, я вновь объявляю, что не пройдет и двух лет, как он станет маршалом. Маршальский жезл для него уже готов, остается только вручить. Поднимем бокалы за то, чтобы это свершилось!
Тухачевский развел руками и даже покраснел.
- Нет слов, просто нет слов! - воскликнул он слегка растерянно.- Вы преследуете меня своими пророчествами, Лариса Степановна! Уж не цыганка ли вы?
- Цыганка! - со смехом подтвердила Лариса.- И, надеюсь, не забыли - казачка!
- Припоминаю! - обрадовался Гай.- По-моему, с Терека! "В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле…" Да вы не Лариса, а царица Тамара!
Второй тост был за хозяйку дома.
- Вот вы, Ян Борисович, сказали, что стало работать невмоготу. - Тухачевский неожиданно вернулся к мысли Гамарника.- То же самое могу сказать и о себе. И даже сожалею порой, что стал военным, а не скрипачом.
Лицо его, еще совсем недавно излучавшее бесшабашную веселость, стало задумчивым и серьезным, даже суровым. Нина Евгеньевна знала, что в такие минуты он погружается в воспоминания.
- Вот сейчас вы все скажете, что я фантазирую, а ведь мне горячо советовал не избирать военную стезю один великий мудрец. Даже не поверите кто.
- Мы сгораем от желания узнать, кто это,- поспешно сказала Лариса.
- Этот великий мудрец - Толстой! - сказал Тухачевский с гордостью.
- Неужто вы встречались с ним? - недоверчиво спросил Андрей.
- Да. В Ясной Поляне. В детстве мы приезжали туда с отцом.
- Миша, а ты расскажи,- мягко попросила Нина Евгеньевна.
- Хорошо,- сразу же согласился Тухачевский.- Только наберитесь терпения. Коротко об этом не расскажешь.
- Будем слушать с великим вниманием,- пообещал Гамарник.
Гай слегка приуныл: он знал, что рассказ будет слишком серьезным, а во время застолья он предпочитал веселые и даже скабрезные анекдоты.
- Первое, что меня поразило в Ясной Поляне,- начал свой рассказ Тухачевский,- это радуга, представляете, ошеломляющая радуга над усадьбой Толстого! И знаете, я воспринял ее как предвестие чего-то необыкновенного. И так засмотрелся на нее, что не сразу заметил, как к нам мелкими шажками подошел Лев Николаевич в парусиновой блузе, подпоясанной тонким ремешком. Я его сразу признал по знаменитой бороде. Был я тогда еще подростком, одет в гимназическую форму, на голове форменная фуражка с кокардой, надетая этак с лихим форсом. И во все глаза смотрел на Толстого, как на живого Бога, только что спустившегося с небес. Не знаю, чем уж и объяснить, но Толстой, поздоровавшись с отцом, обратился сразу ко мне: "И как же вы, молодой человек, намерены жить?" Спросил как-то строго, даже немного сурово. Ну я и выпалил: "Буду полководцем!"
- И как же он воспринял столь самоуверенное заявление? - не без иронии тут же поинтересовался Гамарник.
- Он насупил лохматые брови, стал совсем похож на лешего, вцепился в меня своими колючими въедливыми глазами и сказал, что это скверно. И что нельзя желать быть тем, кто принужден вести людей на погибель и заставлять их губить других людей. Полководец, сказал он, живет только тогда, когда торжествует война. А если царит мир, он никому не нужен. И слава его производна от войны. А между тем война - это и беда, и величайшая глупость.
- Но вы могли бы ему возразить, что полководцы необходимы, чтобы вести массы на защиту своей родины! - горячо воскликнул Гай.
- Вы забываете, что я еще был слишком мал, чтобы спорить с такой знаменитостью,- улыбнулся Тухачевский.- Впрочем, я все же спросил его: "А как же защищаться, если на нас нападут враги?"
- И что же он ответил? - Андрей внутренне уже вступил в дискуссию с Толстым: он был явным противником его идеи о непротивлении злу насилием.- Конечно, что защищаться надо не злом, а добром?
- Примерно так он и ответил,- подтвердил Тухачевский.- И добавил, что глупо называть полководцев великими. На свете нет ничего великого, есть только правильное и неправильное, и только. Но самое удивительное не в этом. Когда он задал мне следующий вопрос, я со страхом понял, что он обладает способностью читать чужие мысли.
- Какой же это вопрос? - Лариса не могла сдержать любопытство.
- Он этак хитровато прищурился и говорит: "А ваш кумир, наверное, Бонапарт?" Я пролепетал, что да, Наполеон Бонапарт. Я и в самом деле в гимназии, а затем в Александровском военном училище был влюблен в Наполеона, хотел ему во всем подражать.
- Представляю себе, как он высмеял вас! - заранее предвкушая удовольствие, сказал Гамарник.
- Он и не высмеивал меня,- запальчиво возразил Тухачевский,- он развенчал Наполеона! В том смысле, что нельзя сотворить себе кумира из ничтожества, злодея и позера. "Один из поклонников Наполеона, вот таких, как вы,- заметил Толстой,- желая возвысить своего кумира, сказал, что, сотворив Бонапарта, Бог предался отдыху. Этим он хотел сказать, что сотворить великое можно только великим трудом. На что граф Нарбон ответил ему: "Господу Богу надо было предаться отдыху намного раньше". Вы знаете, каждое слово Толстого было для меня как удар клинком в самое сердце!
- Я думаю, раздевая Наполеона, он раздевал и вас,- язвительно прокомментировал Гамарник.- Тем более что вы и поныне не расстались со своим кумиром.
Тухачевский вспыхнул, но предпочел не разубеждать Гамарника.
- Я так был обижен за унижение Наполеона, что решился на дерзость,- продолжал Тухачевский.- И ляпнул, что, мол, ваш Андрей Болконский считал Наполеона военным гением! На что он резонно заметил, что, во-первых, он так считал только до Аустерлица, а во-вторых, Андрей Болконский - вовсе не Лев Толстой. И тут, видимо чтобы предотвратить мои новые мальчишеские выпады, вмешался мой отец и сказал, что он тоже решительно против того, чтобы его сын был военным. По лицу Толстого я понял, что он очень обрадовался этим словам, даже морщины у него на щеках разгладились, а лицо все порозовело. И заговорил о том, что он мечтает, чтобы во всеуслышание были названы те должности, которые исполнять человеку не должно, и что людей, занимающих такие должности, легион: монархи, министры, судьи, военные, священники…
- Как это правильно! - с чувством выпалила Лариса.
- "Вот вы сказали - защищать,- снова накинулся на меня Лев Николаевич.- А что защищать? Этот дом сумасшедших, в котором мы принуждены жить?" - "Но это земля моих предков, моя родина!" Я возразил ему с такой горячностью, что отец дернул меня за руку. "Сперва надо переделать эту землю,- сказал Толстой.- Мы устроили себе жизнь, противную и нравственной и физической природе человека, живем, паразитируя на униженных и оскорбленных. Надо, чтобы было стыдно кормить собак молоком и белым хлебом, когда есть люди, у которых нет молока и хлеба".
Тухачевский помолчал, припоминая, о чем еще говорил с ними Толстой, и вдруг снова оживился:
- А еще он меня поразил тем, что сказал о Пушкине.
- Помню, помню, ты мне рассказывал, я тоже ужасно возмущалась,- вмешалась Нина Евгеньевна.- Что, мол, Пушкин написал много всяческого вздора и ему воздвигли статую и что стоит он теперь на площади, точно дворецкий с докладом, что кушать подано.
- Да еще добавил,- подхватил Тухачевский,- что, мол, подите разъясните мужику значение этой статуи и почему Пушкин ее заслужил.
- Но это же ниспровержение всех авторитетов и даже святынь, наших национальных святынь! - возмутился Андрей.
- Если он так сказал, то я тоже очень обижена за Пушкина,- поддержала его Лариса.- Честное слово, на вашем месте я бы ввязалась с Толстым в словесную дуэль, хоть он и великий мудрец!
- Напрасно горячитесь, Толстой признался, что любит Пушкина, но что даже Пушкин не может быть святыней. Он сказал, что культ личности пагубен так же, как пагубен культ зла и насилия. Он низводит остальных смертных до положения ничтожеств.
Лариса встретила эти слова с восторгом.
- Так это же он о нас, о нашем времени! - воскликнула она.- Да он как в воду смотрел!
- Мы присели под развесистым дубом, и тут Толстой долго говорил о том, как нужно жить. Что главное - это любить людей, не давать гордыне одолеть вас, избегать почестей. Это трудно, но как только вы поставите своей целью любовь к людям, вы откажетесь от почестей и славы и не станете нарушать благо других людей. Особенно мне запомнились его слова: "Если бы цель жизни состояла в служении людей друг другу, людям совсем не нужно было бы умирать". Отец стал благодарить его за столь высокую честь быть принятыми и за прекрасную беседу, но Толстой даже рассердился на него. Он встал, оперся на тяжелую трость и чуть ли не крикнул: "Только не берите в пример мою жизнь! Богатства, почестей, славы - всего этого у меня нет. От меня отвернулись самые близкие люди. Либералы и еретики считают меня сумасшедшим или слабоумным - вроде Гоголя. Революционеры и радикалы клеймят как мистика. Слуги царя узрели во мне зловредного революционера. Православные проклинают меня как дьявола. Мне мучительно тяжело. Не потому, что обидно, а потому, что нарушается главная цель и счастье моей жизни - общение с людьми. Когда всякий считает своим долгом нападать на меня со злобой и упреками…"
Тухачевский умолк, полагая, что все уже устали от его столь продолжительного рассказа, мало подходящего к праздничному застолью, и очень удивился, что внимание слушателей вовсе не ослабло, и порадовался их просветленным лицам.
- Но почему же в жизни все происходит совсем иначе? - с печалью в голосе спросила Лариса.- Все восхищаются мудростью Толстого, а поступают наоборот!
- Кто ответит на этот вопрос? - задумчиво откликнулась Нина Евгеньевна.- На простые вопросы нет простых ответов.
Андрей взглянул на Ларису и понял, что ее уже охватывает азарт спора и сейчас она непременно ввяжется в бурную полемику.
- Но почему же,- взволнованно и возбужденно заговорила она, как бы подтверждая предположение Андрея,- почему, если войны истребляют людей, то есть отнимают у человека право на жизнь, и если люди ненавидят войны, то чем же объяснить, что они же и славят полководцев, увенчивая их эпитетами, достойными самых гениальных представителей человечества?
Она смутилась, поймав себя на мысли, что выразила свое мнение слишком выспренно.
- Тоже очень простой вопрос,- кисловато усмехнулся Гамарник: он не очень симпатизировал женщинам, которые казались ему умнее мужчин.- Да вся история человечества - это история войн.
Но Лариса не намерена была так легко сдавать свои позиции:
- Но это же еще и история, скажем, земледелия. Но почему хлебопашец, без которого погибнет любой полководец, ни разу не удостаивался таких эпитетов, как "великий" или "гениальный"?
Гамарник помрачнел еще сильнее. Ему очень уж хотелось осадить эту не в меру прыткую и колючую красивую бабенку, но он сдержал себя.
- А ведь Лариса Степановна права. Разве мы когда-нибудь слышали такие словосочетания, как "великий кузнец", "гениальный плотник", "легендарный пахарь"? - Тухачевский горячо поддержал мысль Ларисы,- Как это нам, военным ни неприятно, надо честно признать, что результаты нашей деятельности суть разрушения, человеческие жертвы и страдания миллионов людей. Выходит, созидание немыслимо без разрушения? Разрушают дома, государства, человеческие судьбы, природные связи, чтобы созидать нечто новое. Но всегда ли вновь созидаемое лучше разрушенного?