- Вам лишь бы Ларису Степановну защитить,- проворчал Гамарник,- Но не станете же вы отрицать, что без великих полководцев, как и без великих армий, не может быть великих государств? И что полководцы как раз затем и нужны, чтобы отстоять и защитить то великое, что сотворено кузнецом, плотником, землепашцем?
- Мне не хочется обижать вашего друга,- задиристо сказал Тухачевский, перескакивая на другую тему, как это и происходит, когда участники застолья уже изрядно выпили,- но пока он руководит нашей армией, она не сможет называться великой. Неужели Сталин этого не понимает? Если на нас нападут, а нападут на нас обязательно, мы будем терпеть большие военные поражения.
- Красная Армия не знает, что такое поражение! - гортанно выкрикнул Гай.
- Это будет уже совсем другая война, дорогой мой Гая Дмитриевич,- веско сказал Тухачевский.- Совсем не такая, как Гражданская.- Он лукаво взглянул на Ларису.- Совсем не такая, как на станции Охотничья. Попомните мои слова. И побеждать в ней будут только полководцы новой формации. И совсем не такая армия, которую мы имеем сейчас, с ее допотопными винтовочками и дряхлыми пулеметиками, и которую Ворошилов расхваливает на все лады.
- А что ему остается делать? - усмехнулся Гамарник,- Надо же ему втирать очки Сталину.
- Вот именно,- подхватил Тухачевский,- Он и на танки полезет со своим любимым наганом.
- Самое интересное состоит в том, что сегодня именно полководцы будут у нас на вес золота,- без воодушевления заметил Гамарник.- Вы что, не слышите, как грохочут немецкие сапоги по булыжнику Европы?
- Да, нам не избежать войны,- согласился Тухачевский,- Нам осталось лет пять мирной жизни, может, чуть больше.
- Зачем же тогда рожать детей? - горестно возмутилась Лариса.- Зачем строить какие-то планы на будущее? Идти к светлым вершинам, наперед зная, что, не дойдя до них, низвергнемся в пропасть?
Тухачевский улыбнулся ей:
- И все-таки рожайте на здоровье! Как же можно жить на этом свете без детей?
- Чтобы их потом искалечила война? - поддержала Ларису Нина Евгеньевна.
- У нас будет ребенок.- Андрей заявил это с такой гордостью, будто Лариса уже родила ему сына или дочь.- А что касается войны, то товарищ Сталин своей мудрой политикой ее не допустит. Никакие Гитлеры его за нос не проведут!
- Золотые слова! - воскликнул очнувшийся от своих дум Гамарник. Андрей не уловил, сказал ли он это с насмешкой или же с одобрением.
- Вся беда в том,- сказал Тухачевский,- что мы очень медленно перевооружаемся и медленно перестраиваем армию. Прямо-таки черепашьими темпами. На учениях мы все еще лихо скачем на лошадках и рубим лозу на потеху европейцам.
- Но вы-де, кажется, как раз и отвечаете за перевооружение армии? - Больше всего на свете Гамарник любил противоречить собеседникам и вызывать огонь на себя.
- Если бы это зависело только от меня,- парировал Тухачевский.- Вы же, Ян Борисович, не хуже меня знаете, от кого это зависит. Все мои докладные записки о необходимости ускоренного формирования механизированных корпусов остаются без внимания и даже отвергаются. А народу внушается шапкозакидательская мысль, что Красная Армия всех сильней.
- Что касается Политуправления, то мы вас неизменно поддерживаем,- сказал Гамарник.
- Увы, все решает Хозяин с подачи Ворошилова. И стоит мне сунуться к Сталину через голову наркома, как мне тут же устраивают настоящую головомойку.
- Полководцам не к лицу пасовать! - наставительно возвестил Гамарник.
Тухачевский вздохнул:
- Пожалуй, только один раз наверху молниеносно среагировали на мое предложение,- Припомнив это, Тухачевский оживился.- После посещения в Германии авиационных и танковых заводов я написал докладную Ворошилову, в которой предлагал закупить там наиболее перспективные типы танков и самолетов. Ворошилов тут же передал докладную Сталину с нейтральной резолюцией, вроде того, что "докладываю на ваше решение". Но Сталин начертал: "Согласен. Представьте смету расходов". И представьте, решение вопроса заняло меньше недели, Ворошилов так торопил меня со сметой, что я еле управился. Думаю, если бы нарком написал на докладной, что поддерживает мое предложение, Хозяин швырнул бы сей документ в корзину для мусора.
Нина Евгеньевна, прислушавшись к их разговору, обеспокоенно посмотрела вокруг, словно боялась, что их кто-то подслушивает.
- Великие полководцы,- решительно вмешалась она,- вы, кажется, забыли, что здесь не заседание военного совета. И, кажется, совсем потеряли голову. По мне, так лучше слушать фривольные анекдоты Гая Дмитриевича.
Гай расцвел от похвалы.
- Рад стараться! - тут же отозвался он.- Как-то ехал Сталин на юг. В одном селе решил выйти из машины, размяться, пообщаться с народом. На дороге стоит седобородый дед. Он сразу же узнал наших руководителей. "Так то ж сам Сталин! - заорал он.- Гляди-кось, и сам Молотов! И… твою мать, сам Буденный!" Так Сталин и сейчас как увидит своего легендарного конника, так и говорит: "Здравствуй, твою мать, Буденный!"
- Это называется, вы прислушались к моему предостережению,- ахнула Нина Евгеньевна.
- Вас понял, Ниночка Евгеньевна! - поспешил исправиться Гай,- Звонит Розочка Сарочке. "Сарочка, все говорят, что вы обладаете даром увлекать мужчин?" - "Даром? - изумленно переспрашивает Сарочка.- Даром - никогда!"
Анекдот был скабрезный, но женщины расхохотались.
- Ах, проказник, ну и проказник! - Нина Евгеньевна смеялась дольше всех.- Продолжайте в том же духе! Впрочем, не пора ли нам потанцевать?
Она встала из-за стола и направилась к патефону. Мелодия модного фокстрота всех подняла на ноги. Остался сидеть в своем кресле лишь Гамарник.
Тухачевский подошел к Ларисе.
- Разрешите пригласить на танец вашу супругу,- почтительно обратился он к Андрею.
- Пожалуйста,- миролюбиво согласился Андрей, хотя внутренне противился тому, чтобы Лариса танцевала с командармом.
Лариса с первых же тактов фокстрота ощутила, что Тухачевский - превосходный танцор. Он вел ее легко, красиво и изящно и столь стремительно, что ветерок повеял по холлу. Он смотрел на нее в упор, и Лариса подивилась тому, что выдерживает этот его пристальный взгляд, который говорил ей гораздо больше, чем могли бы сказать его слова. Тухачевский словно бы загипнотизировал ее, и на нее внезапно нашло затмение; все другие люди, которых она знала и без которых она не представляла себе жизни, вдруг исчезли, и с ней сейчас остался только этот красавец командарм, которому она пророчила великое будущее и который, как оказалось, обладал не только даром полководца, но и даром обольщения женщин, повелевая им сдаться на милость победителя…
И Ларисе вдруг захотелось говорить стихами. Она, таинственно глядя на Тухачевского, негромко, почти шепотом, проговорила пушкинские строки из его "Полководца":
…Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу
С него своих очей…
- Это обо мне? - вкрадчиво спросил Тухачевский.
Вместо ответа Лариса многообещающе сверкнула глазами.
Тухачевский, не отпуская ее от себя, огляделся. Андрей о чем-то горячо спорил с Гамарником, размахивая от возбуждения руками. Гай рассказывал очередной анекдот:
- Поехали Сталин с Радеком в Сибирь. Радек без конца балагурит, сыплет анекдотами, острит. У Сталина даже голова разболелась, пытается его остановить, да разве Радека остановишь? Утром Радек просыпается, на столе записка: "Остри один. И. Сталин". Глядь в окно, а его вагон посреди тайги отцепленный стоит! - И Гай первым расхохотался.
Нина Евгеньевна сидела в холле и говорила по телефону с дочерью Светланой. Та, видимо, чтобы не мешать взрослым, уехала с бабушкой Маврой Петровной на дачу и отмечала праздник со своими сверстниками.
"Сейчас она будет долго говорить со Светкой, а потом еще дольше с моей мамой",- отметил про себя Тухачевский, увлекая Ларису в ритме танца к дверям своего кабинета. Не успела она опомниться, как очутилась на диване. Здесь, в кабинете, было темно, и все, что их окружало - книжные шкафы, скрипки на стене, большой письменный стол, лишь угадывалось, благодаря полоске света, проникавшей сюда из гостиной.
Тухачевский сел рядом с ней на диван и, понимая, что поступает очень опрометчиво и даже рискованно, уединившись с Ларисой в кабинете, все же не мог сдержать свой бешеный порыв и жарко поцеловал ее.
- Восхитительная! - на миг оторвавшись от губ, задыхаясь, прошептал Тухачевский.- Люблю! Люблю! - повторял и повторял он как одержимый.
- Мы сошли с ума,- даже не пытаясь отстранить его, бессвязно говорила Лариса.- Сейчас сюда войдут… Не надо… Не надо…
Но Тухачевский снова зажал ей рот своими поцелуями.
"Кажется, я подлец, самый настоящий подлец,- звенело в его голове.- У себя дома, при жене… При гостях… Подлец, подлец…"
И все же не мог сладить с собой.
Неожиданно в кабинете, как луч прожектора, вспыхнул свет. На пороге возник Андрей. Он туповато смотрел на них, вмиг отпрянувших друг от друга, не понимая, что происходит. Устав от анекдотов Гая и от мрачных прогнозов Гамарника, он принялся бесцельно бродить по комнатам и случайно зашел в кабинет.
- Ларочка, я тебя ищу, а ты, оказывается, спряталась… Я тоже… хочу играть… в…- Он никак не мог вспомнить название игры,- Хочу играть в… прятки!
- Нет, мы не играем в прятки,- обнимая его за плечи, сказал Тухачевский.- Дело в том, что Ларисе Степановне стало плохо. Виновато во всем шампанское… Она плакала, и я дал ей валерьянки.
И он вынул из кармана какой-то пузырек. Андрей с трудом разжал слипавшиеся веки, взял пузырек и понюхал.
- Точно, валерьянка…- забормотал он смущенно и тут же, крепко обняв Ларису, притянул ее к себе.- А как ты… как ты… сейчас себя… чув… чув… чувствуешь? - с трудом выговорил он неподдающееся слово.
- Не волнуйся, уже лучше,- пролепетала Лариса, мысленно обзывая себя великой грешницей и радуясь, что все, кажется, обошлось.
"А может, он притворяется? - мелькнула у нее мысль,- Неужели догадался? В следующий раз не будет усиленно подливать мне шампанское…"
В гостиной властвовало танго. Нина Евгеньевна все еще говорила по телефону с Марфой Петровной. Гамарник дремал в кресле, опустив бородатое лицо на подлокотник.
- Михаил Николаевич,- попросила Лариса,- сыграйте нам на скрипке!
- С удовольствием, но в другой раз,- почему-то смущенно сказал он.- Сейчас, поверьте, не могу.
- Почему? Ну почему? - настаивала Лариса.
- Если хотите правду - пальцы дрожат. И вы знаете, в чем причина.
Лариса погрозила ему.
Вечер закончился вполне пристойно. Гости долго прощались с хозяевами.
- Моя машина в вашем распоряжении,- сказал Андрею Тухачевский.
- Люблю ездить в машинах будущих маршалов! - задиристо произнес Андрей вместо того, чтобы поблагодарить командарма.
- Думаю, что еще не раз поездите,- заверил его Тухачевский, озорно взглянув на Ларису,- До новых встреч. Считайте наш дом своим.
- Да, да, конечно,- поспешно добавила и Нина Евгеньевна.- Всегда будем рады…
…Среди ночи Андрей неожиданно проснулся. Включил ночник, взглянул на часы. Стрелки показывали около трех часов ночи. Лариса шумно дышала во сне. "Все ясно, основательно перебрал,- подумал Андрей.- Когда переберешь, всегда просыпаешься в три, как ненормальный". И перед ним вдруг с потрясающей отчетливостью, будто это происходило прямо сейчас, на его глазах, возникла картина, увиденная им там, в кабинете командарма. "Какая валерьянка, что за чушь! - Его точно ударило током, и он почти совсем протрезвел, хотя страшно болела голова.- Да они же там целовались! А может, не только целовались?"
И он, схватив Ларису за голые плечи, стал с бешенством трясти ее.
- Что случилось? Что ты? - Она никак не могла проснуться.
- Случилось нечто непоправимое,- медленно, но внятно, ледяным тоном произнес Андрей, словно судья, читающий приговор.- Ты целовалась с ним, с этим красавчиком. И, наверное, успела отдаться ему, этому будущему маршалу! Я убью и тебя, и твоего новоявленного Бонапарта!
- Ты спятил,- непререкаемо сказала Лариса, тоном своим пытаясь отвести от себя его подозрения.- Не надо так напиваться…- Она мысленно обозвала себя стервой.- Тебе просто померещилось!
- Нет, не померещилось! - рявкнул Андрей.
- Ну и что же, если бы даже и целовались? - Лариса почувствовала, что придирки Андрея придают ей нахальства,- В компании и не такое бывает. И ты бы целовался, кто тебе не давал?
- Бесстыжая тварь…- обреченно промямлил Андрей, холодея от своих обжигающих ненавистью слов.
- Спасибо,- с вызовом отозвалась Лариса.- Не переживай, утром этой твари здесь больше не будет.
Лариса села на кровати, совершенно обнаженная: она любила спать голой, презирая всякие ночнушки. Андрей с ошалелой жадностью смотрел на нее.
"Да, она тварь, но какая изумительная тварь! - кипело в его душе.- И как ты посмел обидеть ее, негодяй! Да она создана для того, чтобы отдаваться мужчинам! И если ты ее будешь так обижать, ты потеряешь ее навсегда!"
И он, горя любовью и ненавистью, смешавшимися воедино, накинулся на нее, опрокинул на подушку и принялся истязать сумасшедшими ласками.
- Все равно ты - моя, только моя! - почти кричал он.- Никому тебя не отдам! Пусть он будет хоть тысячу раз маршал! А ты - тысячу раз проституткой!
Лариса пыталась отбиться от него, ее все еще душила обида, но постепенно она сдалась, испытывая наслаждение от его ласк.
- А я и сама никуда от тебя не уйду,- со всей искренностью, на которую была способна, сказала Лариса,- Дурачок ты мой ревнивый…
Андрей почувствовал, что у него вырастают крылья… Все исчезло, все превратилось в прах - и глупая, как он теперь думал, ревность, и глупые разговоры, и глупые обиды. На земле были только он и она - Андрей и его Лариса.
А Лариса очень некстати подумала о том, что Тухачевский теперь не остановится на одних поцелуях, что этот полководец любит одерживать победы, и ей стало очень жалко Андрея…
Глава вторая
Возвратившись из очередного отпуска в Москву, Сталин первым делом поднял на ноги всех членов Политбюро, заметно расслабившихся в отсутствие Хозяина: пришло время решительно взяться за подготовку к XVII съезду партии. Особым чутьем изощренного политика Сталин чувствовал, что крутые меры, которые он применяет к партийным кадрам, и особенно к оппозиции, вызывают ответную реакцию скрытого противодействия и что в партии, как и в обществе, вызревают, обретая все большую силу и влияние, недовольство не только политикой, но и теми методами, которые он применяет в политической борьбе. Он понимал, что замыслы о единовластии, которые он постоянно вынашивал, прикрываясь разговорами о демократии и даже коллективном руководстве, его как открытые, так и скрытые противники уже основательно "раскусили" и теперь ждут удобного случая, чтобы избавиться от его железной воли, пока он еще не набрал полную силу. Очередной съезд партии как раз и мог казаться для них самым удобным поводом. Славословя с трибуны своего вождя, его недруги могли осуществить задуманное, использовав для этого самый надежный и, главное, самый безопасный для них момент тайного голосования при выборах руководящих органов партии.
Сподвижники Сталина, получив его указания, принялись за дело: писались и рассылались грозные директивы партийным организациям республик, краев и областей; самолетами и поездами мчались в командировки аппаратчики со Старой площади, чтобы как следует "накачать" нужными идеями местных работников; раскалялись докрасна кремлевские телефоны.
Сам же Хозяин, довольный тем, что сумел зарядить неукротимой энергией своих вассалов, подчинить их усилия единой цели, решил на некоторое время уединиться на даче, чтобы в спокойной обстановке сосредоточиться, обдумать тезисы отчетного доклада и линию своего поведения на съезде.
Сталин опять вспомнил о Тимофее Евлампиевиче Граче и ощутил острую потребность снова встретиться с ним для откровенной беседы, схожей, однако, с поединком. Как ни странно и даже ни противоестественно, Тимофей Евлампиевич понравился ему. Размышляя о первой встрече с ним, о том впечатлении, которое он на него произвел, как и о содержании их беседы, Сталин и сам не мог поверить в то, что, будучи совершенно непримиримым к любому несогласию со своими идеями и взглядами и тем более к любому противоречащему его собственным воззрениям мнению, он с какой-то даже от самого себя утаиваемой радостью терпеливо выслушивал суждения строптивого "старорузского Цицерона". Сталин пытался понять и объяснить самому себе причину такой спокойной, а порой даже равнодушной реакции на словесные выпады своего собеседника.
Иногда Сталин объяснял это тем, что, уставая от потока восхвалений, которые все равно не способны были утолить его ненасытную жажду славы, и зная, что эти восхваления чаще всего лицемерны и преследуют четко выраженный корыстный интерес, он испытывал потребность услышать совершенно иное, противоположное мнение и уяснить, насколько оно распространено в обществе.
Сталин хорошо понимал: этот своеобразный Пимен и схимник лично ему абсолютно не опасен, ибо провозглашает свои бредовые и не столь уж безвредные идеи не с трибун митингов или съездов, не со страниц печати, не у микрофонов Всесоюзного радио, как это делали Троцкий, Зиновьев, Каменев или Бухарин, а в доверительных тайных беседах с глазу на глаз, то есть выпускает пар в никуда. Сталин был уверен, что из таких людей, как Тимофей Евлампиевич, никогда и ни при каких, даже самых благоприятных, обстоятельствах не вырастет ни политический трибун, ни деятель, способный увлечь за собой массы. Принимая во внимание все эти и другие доводы, Сталин уверил себя в том, что Тимофей Евлампиевич ему просто необходим и как судья, и как своеобразный оселок, и как собеседник, не умеющий и не желающий кривить душой, и даже как пророк. Он же выполнял для него и роль священника, перед которым можно было излить душу, признаться даже в своем грехопадении, будучи уверенным, что тайна исповеди будет строго соблюдена.
Что касается Тимофея Евлампиевича, то он уже посчитал, что слова Сталина, сказанные им при прощании на даче о том, что они еще увидятся, и пожелание, суть которого состояла в том, чтобы товарищ Грач не пропадал надолго, были не более чем дежурными фразами, которые обычно и полагается говорить в таких обстоятельствах. Но, видимо, он еще недостаточно изучил характер вождя, иначе бы он знал, что Сталин слов на ветер не бросает, и что в каждом его слове содержится или то, что уже решено и потому не нуждается в сокрытии, или же тщательно упрятанный подтекст, смысл которого настолько многосложен, что каждый может понимать его по-своему. И потому новое приглашение Сталина приехать к нему на дачу явилось для Тимофея Евлампиевича почти такой же неожиданностью, как это было и в первый раз.