Реввоенсовет и штаб занимали третий этаж. Отсюда шли грозные приказы на фронт. Царицын был в смертельной опасности: белые охватили его сильной подковой. Она, эта подкова, грозила обернуться петлей и удушить пролетарскую власть…
- А какие телеграммы ты посылал Ленину! - услышал он голос жены.- Ворошилов их тут ловко ввернул.
- Почитай вслух, Надюша,- попросил Сталин, усаживаясь плотнее в мягком кресле.
Глаза Надежды Сергеевны радостно вспыхнули. Еще бы, в кои-то веки услыхала она из его уст это теплое, согревающее сердце имя "Надюша". И уже второй раз за вечер!
- Вот послушай. "Гоню и ругаю всех, кого нужно, надеюсь, скоро восстановим…" Это ты о линии южнее Царицына,- пояснила она, будто Сталин не понимал, о чем идет речь.- "Можете быть уверены, что не пощадим никого - ни себя, ни других, а хлеб все же дадим. Если бы наши военные "специалисты" (сапожники!) не спали и не бездельничали, линия не была бы прервана; если линия будет восстановлена, то не благодаря военным, а вопреки им…"
Сталин припомнил, как диктовал эту телеграмму в салон-вагоне и в такт почти каждому слову взмахивал ладонью с зажатой в ней трубкой. Ему и сейчас захотелось набить трубку ароматным табаком и, слушая жену, повторить эти жесты.
- А вот что мне особенно нравится. Другая твоя телеграмма: "Что касается истеричных, будьте уверены, у нас рука не дрогнет, с врагами будем действовать по-вражески".
Сталин недоверчиво взглянул на нее: в самом деле хвалит или издевается? А вслух сказал:
- Хорошая телеграмма. А теперь представь, если бы мою мысль стал излагать Ленин, сколько бы страниц текста ему понадобилось? Сколько бы чернил извел. Ничего не скажешь, факт остается фактом - грешил Ильич многословием.
- А между тем,- укоризненно сказала Надежда Сергеевна,- ты, кажется, уже совсем позабыл, что, если бы не Владимир Ильич, не сидеть бы тебе сейчас в кресле генсека.
Сталин пропустил это неприятное для него напоминание мимо ушей. Он всегда был твердо убежден, что добился высшего поста в партии своим трудом, без всяческих протекций.
- Читай, читай…- мягко, но настойчиво сказал он.
- "Кипучая натура товарища Сталина", "Энергия и воля".- Надежда Сергеевна выдергивала из статьи Ворошилова наиболее броские эпитеты.- "В течение самого короткого времени создаются дивизии, бригады и полки"; "Штаб, органы снабжения и весь тыл радикальнейшим образом очищаются от контрреволюционеров и враждебных элементов"; "Вокруг товарища Сталина объединяется группа старых большевиков и революционных рабочих, и вместо беспомощного штаба вырастает на юге, у ворот контрреволюционного Дона, красная большевистская крепость…"
Сталин вслушивался в то, что читала жена, с напряженным вниманием, взвешивая в уме каждое слово и как бы определяя, насколько оно точно и правдиво воссоздает события тех лет и характеризует его деяния. Трудно было представить другого человека, который бы с таким же пристрастием, даже с придирчивостью оценивал столь скучную, даже занудную статью, построенную на лозунгах, затертых штампах и на почти полном отсутствии доказательств. "А чего стоят такие перлы: "Физиономия Царицына в короткий срок стала совершенно неузнаваемой…" - Сталин сердито фыркнул.- Тоже мне, великий аналитик!"
Как ни странно, именно эта фраза в сочетании с теми блеклыми описаниями, которые следовали за ней, оживила Сталина, и он, освобождаясь от теснивших его дум, спросил жену с тем интересом, с каким обычно спрашивают люди, припомнившие что-то такое, что очень радует их сердце:
- А помнишь, каким был тогда Царицын? Помнишь?
- Еще бы,- столь же оживленно откликнулась Надежда Сергеевна.- Мы ехали на автомобиле по главной улице. Можно было задохнуться от пыли. А какая музыка доносилась из парка! Играл духовой оркестр. Какое это было чудо! Пусть война, пусть стреляют, пусть муки, зато какая музыка в парке! Тогда я верила, что буду счастливой и вечно молодой…
- Мне кажется, ты забыла о главном и увлеклась лирикой,- наставительно прервал ее Сталин.- Ты забыла, что по улицам и в парке разгуливала буржуазия и белое офицерье. И что вокруг города сжималось кольцо блокады. Что же касается вечной молодости, то это уже полный идеализм.
"Хорошо еще, что не сказал "идиотизм",- подумала Надежда Сергеевна.- Конечно, были бы мы ровесниками, он бы, возможно, думал бы так, как и я. Но нет, наверное, преграды более неприступной, чем возраст".
- Может, ты и прав,- покорно согласилась она.- Я всегда, кажется, была идеалисткой… А потом Царицын и впрямь стал крепостью. Смолкли оркестры. На всех перекрестках - патрули. Стрельба по ночам. Хорошо, что ночи еще были короткие. И каждое утро я просыпалась с ощущением, что кончилась война.
Сталин, не скрывая иронии, пристально посмотрел на жену:
- И ты еще мечтаешь о Промышленной академии. Какая, к черту, академия! Ты же законченный гуманитарий. Что касается товарища Сталина, то в Царицыне ему было не до лирики. И по утрам товарищ Сталин не просыпался - потому что не спал, а круглые сутки думал, как навести железный порядок и отстоять город.
- И ты отстоял его, Иосиф.
- Вопреки Иудушке Троцкому. Этот краснобай еще осмелился телеграфировать мне и требовать не разгонять старый штаб, состоящий из предателей. Если бы я послушался - Царицын бы непременно пал. А так он остался Красным Верденом.
- И ты осмелился не выполнить приказ председателя Реввоенсовета? - прикидываясь наивной и недогадливой, спросила Надежда Сергеевна.
- Осмелился? - возмутился Сталин,- Я никогда не сомневаюсь в своей правоте. Если потребуется, я не повинуюсь и самому Всевышнему!
Надежда Сергеевна украдкой перекрестилась.
- На этой вздорной телеграмме я написал всего несколько слов: "Не принимать во внимание. Нарком Сталин". И тут же арестовал изменников-штабистов.
Надежда Сергеевна помрачнела. Ей вспомнились тогдашние разговоры в Царицыне об этих повальных арестах и расстрелах.
- Скажи, Иосиф,- медленно, с трудом выговаривая слова из пересохшей гортани, спросила она,- скажи, та баржа на Волге у пристани… с арестованными… Говорили, их было там так много, что они могли лишь стоять, приткнувшись друг к другу… Скажи, только правду… Я слышала, баржу затопили вместе с людьми…
- Замолчи! - яростно вскричал Сталин,- Кто дал тебе право исповедовать меня? - Он посмотрел на нее таким ненавидящим взглядом, каким смотрел на белых офицеров в Царицыне.- Это не люди! Запомни на всю свою жизнь, глупая сентиментальная женщина! Люди - это те, кто с нами. Те, кто против нас,- нелюди! Слышишь, ты, дряблая, гнилая интеллигентка!
Надежда Сергеевна швырнула на пол газету и в страшной обиде рванулась к двери так стремительно, будто за ней устремилась погоня. На пороге она остановилась и, обернувшись, с горящим от гнева лицом, крикнула:
- Это жестоко! Там могли быть невинные люди!…- Она задыхалась,- А твой Ворошилов… Все победы он приписал тебе. Одному! Там больше нет ни одной фамилии - ни Фрунзе, ни Тухачевского, ни Егорова,- никого! Только Сталин, Сталин, Сталин! А кто приказал утопить этих несчастных? Тоже Сталин?
И она выбежала из комнаты.
Сталин даже не обернулся. Он спокойно раскурил трубку, глубоко затянулся и, усмехаясь, вслух произнес слова, которые начертал тогда, в восемнадцатом, на телеграмме Троцкого:
- "Не принимать во внимание. Нарком…" Нет, генсек Сталин. Этих своевольных женщин,- все так же вслух продолжил он,- надо время от времени учить уму-разуму.
Он с минуту помолчал и опять сказал вслух, будто перед ним стоял его собеседник:
- И это, называется, жена вождя великой державы! А? Да еще с таким символическим именем - "Надежда". Совсем она не надежда для товарища Сталина!
И вновь углубился в чтение, тут же выкинув из головы мысли и о жене, и о неприятном разговоре с ней.
"А вот этого, товарищ Ворошилов, я тебе никогда не прощу,- приметив в статье не понравившуюся ему фразу, подумал Сталин.- Ничего лучше не мог придумать, как оповестить весь мир о том, что, видите ли, товарищ Сталин не имеет никакой военной подготовки и никогда не служил на военной службе. Кто тебя просил вякать об этом? Все, о чем написал, перечеркнул, подлец…"
Между тем Надежда Сергеевна, все еще плача, уже входила в детскую. И тут, словно отзываясь на ее плач, навстречу ей с кроватки в одной ночнушке метнулась Светланка. Приникнув к матери горячим сонным лицом, она громко, почти истерично зарыдала.
Надежда Сергеевна взяла ее на руки и, как это бывает, когда прощаются навсегда, принялась суматошно целовать ее щеки, глаза, волосы, губы, ладошки, но Светланка продолжала всхлипывать, вздрагивая всем своим маленьким беззащитным телом.
- Что с тобой, роднуленька моя? - допытывалась Надежда Сергеевна, испуганно глядя на дочь.
Светланка долго не могла сказать ни слова, горло душили спазмы, слезы ручейками текли по испуганному жалкому лицу.
- Ну говори же, говори… Тебя обидели? Кто?
Светланка распахнула мокрые глаза. Недетский ужас застыл в них.
- Мамочка, мамуленька, я тебя очень прошу…
- Говори, говори… Что ты просишь, Светлячок? Я выполню все, все, что ты попросишь.
- Мамочка, пожалуйста,- с мольбой, несвойственной детям ее возраста, сказала, задыхаясь от всхлипываний, Светланка,- прошу тебя, очень прошу… Ну пожалуйста, мамочка… Не умирай!
Надежда Сергеевна, не ожидавшая такой странной просьбы, вздрогнула, как от удара, боясь, что сейчас, не успев положить дочурку в постель, потеряет сознание.
- Что ты говоришь! Ну что ты говоришь! - возбужденно воскликнула она.- Что ты говоришь такие глупости! Откуда ты это взяла, фантазерка? Сейчас, среди ночи…
- Мамочка, мне снилось, что ты умерла. И мы тебя хоронили. А папа кричал. Очень громко. Он ругал тебя за то, что ты умерла. А я подумала, что это правда. И проснулась. Я не могла больше спать…
- Успокойся, родная,- зацеловала она Светланку,- Не надо верить дурным снам.
- А бабушка Оля говорила, что сны сбываются,- возразила Светланка.
- Нет, нет, такие не сбываются,- убеждала ее мать,- Мы будем жить долго-долго, любимая моя. Мы с тобой увидим небо в алмазах,- неожиданно для самой себя она с упоением произнесла эту чеховскую фразу, совсем упустив из виду, что ее может не понять трехлетняя дочурка.
- А почему папа так кричал на тебя? - вдруг спросила Светлана.- Он не любит тебя?
- Это мы с ним виноваты, расшумелись,- досадуя на себя, догадалась о причине испуга дочери Надежда Сергеевна.- Успокойся, Светлячок. Папа меня любит. И тебя любит. Давай спать. Нам приснятся хорошие, добрые сны…
Глава третья
Спустя неделю после своего приезда Лариса упросила Андрея познакомить ее с его отцом. Андрей обрадовался: это ее желание служило признаком того, что она не собирается уезжать назад в Котляревскую и таким образом снова исчезнуть из его жизни. Андрей без всяких колебаний пообещал Ларисе посвятить встрече с отцом ближайший выходной, как раз перед наступающим Новым годом.
Отец Андрея, Тимофей Евлампиевич Грач, почти безвыездно жил вдали от Москвы в живописном селе Старая Руза. Он поселился там по своей доброй воле почти сразу же после того, как похоронил жену Анастасию Васильевну, умершую от тифа. Москва, которую он, коренной петербуржец, и прежде не очень-то жаловал, не только опостылела ему, но и постоянно напоминала о постигшем его горе - знакомыми улицами и бульварами, по которым они прежде вместе гуляли, театрами и магазинами, в которых бывали, несусветной, едва ли не круглосуточной суетой и даже неуютным небом, тяжело нависшим над серыми громадами домов. И он решил осуществить свою давнюю мечту - сбежать из этого ада, придуманного самими людьми, в какую-нибудь глухомань.
В Старую Рузу ему предложил перебраться давний его сослуживец Дмитрий Сергеевич Изюмов, с которым он подружился еще в боях под Каховкой. Добротный бревенчатый дом пустовал после смерти его родителей. Сам Дмитрий Сергеевич отправлялся на довольно продолжительную стажировку в Германию, на один из военных заводов "Мессершмитт".
Тимофей Евлампиевич продал на толкучке кое-что из своих вещей и часть драгоценностей, доставшихся ему по наследству от родителей. Вырученных денег хватило на покупку дома, осталось кое-что и на черный день.
В один из погожих весенних дней Тимофей Евлампиевич с помощью сына перебрался со своим скарбом в Старую Рузу. Главную ценность среди его вещей составляла большая, хорошо подобранная библиотека. В ней были книги преимущественно исторического характера, в основном о жизни и деяниях великих правителей прошлого. Едва ли не полную телегу (а их Андрей нанял для отца две) заняли многочисленные объемистые папки с документами и архивными материалами, которыми Тимофей Евлампиевич очень дорожил, считая, что им нет цены.
Старая Руза сразу же пришлась Тимофею Евлампиевичу по душе. Это было древнее, как бы оглохшее от тишины село, прижавшееся одной окраиной к самой реке, окруженное густым и обширным лесом. Стояло оно на невысоких холмах, разбросав на них свои, по преимуществу одноэтажные, бревенчатые домишки.
На новом месте Тимофей Евлампиевич и вовсе превратился в отшельника, ограничив круг своих знакомств, по существу, лишь двумя интересными для него людьми: местным школьным учителем Рябинкиным, весьма словоохотливым интеллигентным человеком чеховского склада, любившим порассуждать о будущем России, и врачом городской больницы Сохатым, с которым у Тимофея Евлампиевича были общие интересы по части лечения разного рода болезней и садово-огородным делам. Боясь, что частые посещения новоявленных друзей будут для него очень уж обременительными, отнимая слишком много ценного времени, Тимофей Евлампиевич сам определил дни, в которые он принимал их в своем доме. Получалось, что это были два воскресенья в месяц. Друзья восприняли это как странную причуду, но не проявили своей обиды и обычно придерживались установленного неписаного правила.
Таким образом, дом Тимофея Евлампиевича был похож на уединенный островок, где он получил наконец долгожданную возможность всецело отдаться своим любимым историческим изысканиям.
Пенсия у Тимофея Евлампиевича была невелика, и он поддерживал свой материальный достаток, время от времени публикуя в районной газете любопытные материалы по истории Подмосковья. Поблизости находилось знаменитое Бородино и много деревень, опаленных французским нашествием, поэтому излюбленной темой его весьма познавательных исторических миниатюр была Отечественная война 1812 года.
Пожалуй, не меньше, чем книги, Тимофей Евлампиевич любил землю. От прежних хозяев остался старый яблоневый сад, кусты смородины, малины и крыжовника росли вдоль ограды. На грядках Тимофей Евлампиевич выращивал огурцы, редиску, всяческую зелень - от укропа до сельдерея, картофель, кабачки, капусту - весь тот набор овощей, который необходим в каждом доме. Росли у него в огороде и бобы, и горох, и лук, и чеснок - все то, что, не имей он охоты копаться в земле, пришлось бы нести с базара. Завел он в своем хозяйстве и десяток кур. Кроме того, он был фанатичным любителем рыбалки, благо, что река Руза была вблизи его дома: рыбы в ней водилось в изобилии. Второй же его страстью была "грибная охота", а о том, что в окрестных лесах грибов было видимо-невидимо, и говорить не приходилось.
Примерно так и протекала его жизнь к тому времени, когда его решили навестить Андрей с Ларисой.
За несколько дней до отъезда Лариса отоварила талоны Андрея, выстояв огромную очередь в магазине, к которому он был прикреплен. Мыслилось повезти купленные здесь продукты отцу, чтобы не очень уж опустошать его продовольственные "закрома". Лариса настаивала еще и на подарках отцу, не желая, как она говорила, являться к нему с пустыми рутами. Андрей, хорошо зная, какие подарки больше всего обрадуют отца, купил на Сухаревке почти за бесценок старинное издание трактатов Цицерона, а в магазине на Неглинной - отличный набор крючков, лесок и поплавков для рыбалки. Не забыл прихватить и любимый отцом армянский коньяк.
Оснастившись таким образом, они ранним утром отправились на Белорусский вокзал, чтобы попасть на первый же поезд до Можайска.
Стоял солнечный морозный день, какие нередко выдаются в канун Нового года. Лариса радовалась, что они встретят его не в шумном Дворце культуры "Правды", куда хотел затащить ее Андрей, а в тихом деревенском доме, возможно, при свете свечей или керосиновой лампы, под потрескивание горящих березовых поленьев, от которого щемит сердце.
Поезд долго тащился по заснеженному Подмосковью, мимо голых перелесков и пустынных сейчас полей, мимо дачных платформ, изредка делая короткие остановки.
Почти всю дорогу Лариса и Андрей стояли рядом у окна и, растопив ладонями иней на стекле, неотрывно смотрели в эти крохотные "иллюминаторы". И если для Андрея все в этом пейзаже было привычным, обыденным и даже однообразным, то Лариса смотрела на проплывавшие мимо картины с нескрываемым любопытством. Она представляла себе, какой чудесной левитановской живописью обернутся эти сейчас вроде бы безрадостные пейзажи весной, и в ее душе зарождалось еще незнакомое доселе тихое, но сильное чувство любви к этому новому для нее краю. Впрочем, у нее то и дело появлялась несказанно радовавшая ее мысль о том, что это чувство не могло бы возникнуть, если бы сейчас рядом с ней не было Андрея.
Они доехали до станции Дорохово, чтобы отсюда отправиться уже на лошадях до Старой Рузы. Андрей сговорился с возницей, маленьким юрким мужичком в стареньком полушубке и огромных валенках с подшитыми подошвами. Сани понеслись по снежному тракту.
Ближе к полудню показалась наконец Старая Руза. Несмотря на всю старательность солнца, мороз крепчал. Издалека дома, почти скрывшиеся в сугробах, казались игрушечными. Было безветренно, и дымы над ними стояли прямыми столбами.
Проехали мост через реку, и сани стали взбираться по косогору. Андрей назвал адрес отца, и молчавший всю дорогу возница вдруг оживился:
- Знаю, знаю. Тут недалече, у самой реки. На той улочке я свою свадьбу играл. Давненько то было.
Дом, в котором жил отец Андрея, до окон был занесен снегом. Возница натянул вожжи и осадил коней возле самых ворот.
- Э, да вы прямо к колдуну? - с испугом в голосе поинтересовался возница.
- К какому колдуну? - удивленно переспросил Андрей.
- Кого хошь спроси, колдун он и есть колдун,- подтвердил мужик.- По звездам гадает. Кто в доме бывал, сказывают, весь книгами забит. Одни книги да рыжая кошка.
"Вот какую славу ты заработал, отец",- с неудовольствием подумал Андрей, а Лариса рассмеялась:
- Рыжая кошка? Так, значит, и не колдун вовсе. У колдунов только черные кошки!
- Да кто его знает, может, и брешут,- согласился возница.- Однако мне пора. До свиданьица и с наступающим!
Андрей и Лариса пошли к дому. Калитка была не заперта, дорожка к крыльцу расчищена, у ступенек лежал веник. Они отряхнули веником снег с обуви и постучались в дверь. Никто не отозвался. Тогда Андрей забарабанил в окно.
- Может, мы сюда, а он в Москву? - растерянно спросил Андрей, но кто-то уже позвякивал ключами, открывая замок.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Тимофей Евлампиевич Грач. Лариса смотрела на него во все глаза.