Командир 35-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Глазков весь день провел на передовой, где его подопечные рыли окопы, сооружали пулеметные гнезда, устанавливали орудия и маскировали их, готовясь отразить натиск врага. Он так устал, что, едва вошел в блиндаж, где находился его КП, наскоро поужинал и завалился на диван, предупредив начальника штаба дивизии, чтобы тот разбудил его, если "что-то" случится.
У генерала Глазкова была боеспособная стрелковая дивизия, люди в ней как на подбор - смелые, отчаянные, в прошедших боях многие отличились, и этим комдив гордился. Он уже засыпал, когда в штаб позвонил командир батальона, возглавивший передовой отряд, капитан Столяров и сообщил, что южнее станции Котлубань он принял бой с танками и мотопехотой противника. Уже отбито две атаки, однако немцы наседают, хотя и несут большие потери.
- Наши силы на исходе, - звучал в трубке телефона тревожный голос капитана. - Прошу поддержать нас…
Словно предчувствовал комдив, это "что-то" случилось и заставило начальника штаба потревожить его. Выслушав сообщение, Глазков распорядился оказать помощь передовому отряду.
- Столярова я хорошо знаю, - заметил комдив, - дух в нем крепкий, он будет стоять до конца. Ну а если просит поддержать его, значит, ситуация там сложилась критическая.
- Я сейчас свяжусь с командиром соседнего полка и все обговорю, - заверил начальник штаба.
У Глазкова пропал сон. Он закурил и вышел из блиндажа на воздух. Он глотал дым, выпускал его струей и все думал, как развернутся события завтра, когда к рассвету его дивизия займет оборону на среднем оборонительном рубеже. Но ее передовые отряды уже двинулись на рубежи. Капитан Столяров первым принял неравный бой. Только бы немцы не смяли его оборону. От этой мысли у комдива пот выступил на лбу.
- Что, молчит Столяров? - спросил Глазков начальника штаба, возвратившись в блиндаж.
- Пока молчит, - грустно ответил тот.
Позже выяснилось, что помощь Столярову, к сожалению, опоздала. Вскоре после звонка в штаб дивизии он был тяжело ранен. Командование отрядом принял на себя командир пулеметной роты старший лейтенант Рубен Руис Ибаррури, сын председателя ЦК компартии Испании легендарной Долорес Ибаррури. Он повел людей в атаку, и в разгар боя его тяжело ранило.
Кажется, генерал Глазков раньше не был так удручен, как в этот раз. Высокий, слегка сутулый, с крутым подбородком, он не находил себе места: шутка ли, сразу потерять двух отважных командиров! Он даже почернел, в его глазах была глубокая печаль. Еще недавно он был в стрелковом полку и ему доложили, что пулеметная рота одна из лучших, а командует ею отважный испанец. Генерал попросил пригласить его в штаб полка, и вот он сидит рядом, лейтенант Рубен Ибаррури. Среднего роста, чернобровый, с худощавым лицом и живыми глазами. С вдохновением, которое свойственно натурам эмоциональным, Рубен говорил о том, что в жизни ему повезло: он участник национально-революционной войны в Испании, теперь живет в Советском Союзе, куда мечтал попасть еще в детстве. В 1940 году он окончил военное училище и стал лейтенантом. На фронте с июля 1941 года.
- Где раньше воевал? - спросил его комдив.
- Под городом Борисовом, в Белоруссии, там был ранен, - просто ответил Рубен и не без гордости добавил: - Заслужил орден Красного Знамени! Когда уходил на фронт, мать наказывала, чтобы я в пекло не лез. Мне тогда подумалось: "А разве сама война не пекло?" - Он усмехнулся, по-детски улыбаясь и шевеля густыми бровями. - Я заверил маму, что ей краснеть за меня не придется… Советский Союз стал для меня второй родиной, и за нее я буду сражаться, пока руки держат оружие…
- А где живет сейчас твоя мама? - поинтересовался генерал.
- В Москве. Недавно получил от нее письмо, пишет, что скучает по мне. - В голосе Рубена Глазков уловил грусть.
"А теперь парень лежит в санбате с тяжелейшей раной. Выживет ли? - тревожился комдив. - Надо доложить о нем в штаб фронта". Он тут же позвонил в штаб. Ответил ему чей-то слегка хрипловатый голос, словно человек простыл.
- Кто на проводе? - уточнил Глазков.
- Член Военного совета фронта Хрущев. А вы кто?
- Докладывает комдив 35-й гвардейской генерал Глазков…
- Да уж я-то знаю вас, - прервал его Хрущев. - Ваши гвардейцы дают жару фрицам… Так что тебя волнует, комдив?
- У меня случилось ЧП, Никита Сергеевич, - выдохнул в трубку комдив. - В бою южнее станции Котлубань тяжело ранен командир пулеметной роты Рубен Руис Ибаррури.
- Как это случилось? - только и спросил озабоченный Хрущев.
- Во время атаки командир батальона капитан Столяров по ранению выбыл из строя, а немцы напирали, и тогда бойцов возглавил старший лейтенант Ибаррури. Как мне быть? Он говорил мне, что его мать живет в Москве. Может, сообщить ей о ранении сына?
- Я доложу об этом товарищу Сталину, и он решит, как нам быть, - сказал Хрущев.
- Слушаюсь, товарищ член Военного совета, - отчеканил генерал.
(Капитан Рубен Руис Ибаррури умер 3 сентября. Посмертно ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Его прах похоронен в городе-герое Сталинграде. - А.З.)
9
В полдень 23 августа генерал Еременко доложил по ВЧ в Ставку о том, что резервы прибыли и что эти резервы уже распределены на два фронта. Он хотел добавить, что выделенных войск недостаточно, так как противник усиливает натиск на всех оборонительных рубежах, но, услышав в трубке, как Сталин кашлянул, смолчал.
- Нам тут нелегко формировать новые войсковые соединения, - сказал Сталин, - но мы это делаем в надежде, что вам удастся отстоять Сталинград.
- Это тот рубеж, который проходит через мое сердце, товарищ Сталин, - натужно произнес Андрей Иванович. - Будем стараться выстоять, но нам хотелось бы получить танки…
- Пока дать их не можем, - проворчал верховный. - Уж кому-кому, а вам я бы не отказал, товарищ Еременко…
(С 1 июля по 1 ноября 1942 года Ставка Верховного главнокомандования передала на Сталинградское направление 72 стрелковые дивизии, 6 танковых и 2 механизированных корпусов, 20 стрелковых и 46 танковых бригад. - А.З.)
Сталин проинформировал генерала Еременко, что сейчас на тракторном заводе в Сталинграде находится заместитель Председателя СНК СССР нарком танковой промышленности Малышев. ГКО поручил ему обеспечить бесперебойную работу сталинградских заводов по выпуску военной продукции и по ремонту поврежденной боевой техники, прежде всего танков и артиллерии.
- Вы меня слышите? - забеспокоился верховный.
- Так точно! - встрепенулся Еременко. - С Малышевым я встречался, и он помог нам с танками. Был у нас на КП и Василевский, с его помощью мы решили важные оперативные вопросы.
- Какая у вас сейчас обстановка? - последовал очередной вопрос.
- Тяжелая, - гулко выдохнул в трубку Еременко. - Идут кровавые бои. От танков и авиации противника мы несем большие потери. Но смею вас заверить, - отвердевшим голосом продолжал командующий, - что в городе паники нет, все рабочие на своих местах, а бойцы и командиры дают достойный отпор врагу. Одна беда - нечем восполнять наши потери.
Казалось, все то, о чем Еременко доложил верховному, смягчит его, поможет получить новые подкрепления войск, но этого не случилось. Хуже того, вскоре из Ставки в штаб поступила телеграмма, в которой Сталин потребовал: "Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Пользуйтесь дымами в изобилии, чтобы запутать врага. Используйте вовсю артиллерийские и эресовские силы…" Что касается командующего 62-й армией генерала Лопатина, то верховный бросил упрек: "Лопатин во второй раз подводит Сталинградский фронт своей неумелостью и нераспорядительностью. Установите над ним надежный контроль…"
Еременко прочел депешу и замер. К нему подошел член Военного совета Хрущев.
- Чего такой растерянный, Андрей Иванович? - спросил он.
Тот протянул ему листок:
- Вот прочти…
Хрущев пробежал текст глазами, посмотрел в лицо командующему. Тот, как показалось ему, все еще был не в себе. Наконец Еременко заговорил:
- Понимаешь, Никита Сергеевич, получается, что мы с тобой тут не воюем, а играем в бирюльки. И потом, где в городе бронепоезда? Что-то я их не видел. Или еще совет: "Пользуйтесь дымами в изобилии, чтобы запутать врага". Вместо танков нам предлагают дым!
- Не принимай все это близко к сердцу, - успокоил его член Военного совета. - Сейчас на вождя свалилось столько дел, что он не знает, за что ухватиться. А вот о генерале Лопатине нам надо поразмыслить, возможно, подберем на его место другого генерала, хотя Жуков Антона Ивановича хвалит.
- Интересно, что думает об этой телеграмме представитель Ставки Василевский? - вдруг спросил Еременко, глядя на Никиту Сергеевича.
Тот передернул плечами.
- Зачем гадать? Вот приедет на КП, и мы у него спросим, - посоветовал член Военного совета.
Еременко приоткрыл дверь комнаты и крикнул адъютанту, чтобы принес чаю.
- Заодно захвати и пару бутербродов! - Еременко вернулся к столу. - Что-то я проголодался, а ты?
- Я тоже не прочь перекусить.
В это время позвонил начальник корпуса противовоздушной обороны полковник Райнин.
- Товарищ командующий, - раздался в трубке его басовитый голос, - с запада и юго-запада на Сталинград идут большие группы немецких бомбардировщиков. Они вот-вот будут над городом. Объявлена боевая тревога, и мои люди готовы к бою!
- Наверное, станут бомбить нас, так что создайте для воздушных пиратов заградительный огонь зенитных батарей, поднимите в воздух всю авиадивизию.
- Слушаюсь, товарищ командующий!
Этот день, 23 августа, стал черным для Сталинграда. После шести часов вечера город подвергся, как позже говорил Еременко, "зверской бомбардировке", в которой участвовало до 600 вражеских самолетов. Они сбросили тысячи фугасных и зажигательных бомб. Сталинград потонул в зареве пожарищ. Сотни домов взрывами бомб были сметены с лица земли. Пылали взорванные хранилища нефти и бензина. Погибло немало мирных жителей, были разрушены многие промышленные предприятия. Над городом сбили до сотни "юнкерсов". В это же время немецкие войска начали наступление и вскоре вышли к Волге в районе Рынка, их танки двинулись на Сталинград с севера. Начался массированный обстрел города из орудий и минометов. Впервые тракторный завод подвергся удару.
- Начштаба! - окликнул Екременко генерала Захарова. - Срочно направьте бойцов с противотанковыми ружьями занять оборону на рубеже Сухая Мечетка. Надо остановить врага любой ценой! А я прикину, какие еще соединения можно послать севернее города, чтобы укрепить нашу оборону. Где мой заместитель генерал Голиков? Пошлите его ко мне!
Голиков прибыл быстро.
- Слушаю вас, Андрей Иванович! - произнес он.
Оба подошли к карте, разложенной на столе командующего.
- Филипп Иванович, ты просил дать тебе горячее дело, - улыбнулся Андрей Иванович. - Оно появилось… Видишь, вот северная сторона Сталинграда?
- Ну? - Глаза Голикова стали шарить по карте.
- Там нашим бойцам сейчас горячо - прут немецкие танки 6-й армии генерала Паулюса. Срочно отправляйтесь туда и сделайте все, чтобы остановить продвижение машин. Если что - звоните мне.
- Задача ясна, Андрей Иванович. - И генерал шагнул к двери.
Генерал Захаров, как опытный штабной работник, вмиг понял замысел командующего и сразу же принялся выполнять его распоряжение…
Завязался ожесточенный бой. На поле уже горело больше десятка немецких танков. Атака врага захлебнулась. Тут, как потом объяснил Еременко генералу Захарову, сыграли свою роль истребительные батальоны, которые начальник штаба сразу же отправил на огневой рубеж. В ход пошли не только зенитные орудия, которые били по танкам прямой наводкой, но и бутылки с горючей смесью: их научились метко бросать бойцы - истребители танков. "День 23 августа был для сталинградцев беспредельно тяжелым, - писал позднее Еременко. - Но вместе с тем он показал врагу, что стойкость и героизм наших людей, их выдержка и беспримерное мужество, воля к борьбе и вера в победу не могут быть поколеблены ничем".
Едва кончился вражеский налет, к генералу Еременко на КП прибыл начальник разведки фронта и сообщил, что взят в плен немецкий летчик.
- Он выбросился с парашютом со сбитого "юнкерса", - уточнил генерал.
- И чего ты хочешь, наш главный разведчик? - улыбнулся Еременко, хотя глаза его оставались настороженными.
- Он из родовой касты немцев, может, допросите его? - предложил генерал.
- Если выбросился с парашютом, стало быть, хочет жить, - усмехнулся командующий. - Давай его сюда!..
"Вводят немецкого летчика, довольно молодого, с холеным надменным лицом, - отмечал Андрей Иванович. - Приказываю переводчику спросить воинское звание и фамилию пленного. Раздаются громкие, лающие звуки: "Лейтенант имперских военно-воздушных сил барон такой-то".
- Спросите, что он имеет сказать командующему фронтом, - снова говорю я переводчику.
Снова звучит резкий голос военнопленного. Заявив о том, что он служит в подразделении, которым командует внук канцлера германской империи князя Отто фон Бисмарка, вражеский летчик просит сохранить ему жизнь.
Отвечаю, что, по-видимому, лейтенант привык принимать геббельсовское вранье о зверствах Красной армии за чистую монету.
- Скоро вы убедитесь, что многое из ваших прежних представлений является не более чем юношеским заблуждением. Ваша жизнь будет сохранена, как и жизнь всех германских военнопленных, потому что Советский Союз придерживается общепринятых законов ведения войны. Кстати, вы убедитесь, куда приведет Германию война за неправое дело. Почему вы жгли Сталинград? - спросил я в упор, с ненавистью глядя на этого молокососа. Ведь это он и ему подобные в течение сегодняшнего дня превратили город в руины Он побледнел, как-то сжался и растерянно произнес: "Таков был приказ фюрера. Если бы русские сдали Сталинград, город был бы сохранен, а теперь он исчезнет с географической карты".
- Поживем - увидим, - ответил на это Никита Сергеевич.
О планах фашистов на будущее этот недоросль ничего не знал.
Приказал отправить пленного в тыл. Предположив, что его поведут на расстрел, барон вдруг мертвенно побледнел и, круто повернувшись ко мне, со слезами на глазах вновь попросил пощадить его.
Небезынтересно отметить, что перед концом Сталинградского сражения в сбитом вражеском самолете был обнаружен дневник графа фон Эйнзиделя, командира нашего военнопленного, внука "железного" канцлера. Последняя страница его дневника заканчивалась следующими словами: "Тысячу раз был прав мой великий дед, говоривший, что Германии никогда не следует ввязываться в войну с Россией".
Комментарии, как говорится, излишни!
Поздно вечером на КП прибыли заместитель Председателя СНК СССР нарком танковой промышленности Малышев и секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) Чуянов. У генерала Еременко уже находились представитель Ставки генерал-полковник Василевский и член Военного совета фронтов Хрущев. Командующий встретил Малышева вопросом, нет ли на тракторном заводе еще хотя бы с полсотни танков Т-34.
- Могу вам доложить, Вячеслав Александрович, что немцы вплотную подошли к северной окраине города. - Еременко говорил неторопливо, но твердо. А Малышев, склонив голову чуть набок, молча слушал его. - Теперь они могут из орудий вести обстрел тракторного завода. Я уже не говорю о том, что враг перерезал две железнодорожные линии, по которым шли эшелоны с войсками и боевой техникой.
То, о чем сказал командующий, словно бы предупреждая наркома об опасности, нисколько не смутило Малышева. На его полном, слегка загорелом лице даже появилась улыбка. Он заявил, что через два-три дня Андрей Иванович может получить на заводе еще два десятка машин, их ремонт заканчивается. Но если немцы станут сильно бомбить или обстреливать завод, то вряд ли удастся помочь с танками.
- Кстати, Андрей Иванович, немало рабочих ушло в истребительные батальоны, - напомнил Малышев генералу Еременко. - Их вооружили противотанковыми ружьями и бутылками с зажигательной смесью, и, как мне сказал директор завода, они уже участвовали в боях на северной стороне Сталинграда.
- Это мы их вооружили, - вмешался в разговор Чуянов. Он перевел взгляд на представителя Ставки Василевского. - Я бы хотел поставить вопрос об эвакуации важного промышленного оборудования заводов и фабрик города за Волгу, а те, что не успеем увезти, подорвать.
- Дело это нехитрое: заложил взрывчатку и поджигай бикфордов шнур, - подал реплику Хрущев. - Не рано ли делать это?
Все ждали, что скажет начальник Генштаба. Василевский, однако, был краток:
- Вопрос государственного значения, и его следует согласовать со Ставкой.
- Ну а ваше-то мнение каково? - не унимался Чуянов.
- Я бы на этот счет не торопился, - подчеркнул Александр Михайлович. - Боюсь, что это вызовет панику в городе, особенно среди населения.
- Тогда надо звонить товарищу Сталину, - настаивал Чуянов. - Я ведь забочусь о городе, его людях, а не о собственной персоне, - с обидой в голосе добавил он.
- Хорошо, я, как командующий фронтами, сейчас это сделаю, - заявил Еременко.
Он поднял трубку телефона ВЧ, и все услышали громкий, чуть с грузинским акцентом голос вождя:
- Слушаю вас, товарищ Еременко! Что, наверное, опять станете просить резервы? - В его словах послышалась насмешка.
- Нет, товарищ Сталин, - жестко ответил Еременко. - Да и чего просить, если танки и самолеты у вас на особом счету? - После паузы командующий продолжал: - У меня тут на КП находятся товарищи Малышев, Василевский, Чуянов и Хрущев. Мы обсуждаем обстановку под Сталинградом, да и в самом городе. Секретарь обкома ставит вопрос об эвакуации ряда предприятий за Волгу, а то, что не сможем увезти, взорвать. Естественно, сюда входит и тракторный завод.
Слышно было, как верховный откашлялся, потом произнес громче обычного:
- Я не берусь обсуждать этот вопрос. Но если начнете эвакуацию и минирование заводов, то эти действия будут поняты как решение сдать Сталинград. Поэтому ГКО запрещает вам делать это. - Он попросил Еременко дать телефонную трубку Василевскому, что и было сделано. - Товарищ Василевский, вы что, сами не могли распорядиться?
- Не мог, товарищ Сталин, - резко ответил начальник Генштаба. - Это не в моей компетенции, да и полномочиями на этот счет вы меня не наделили, хотя свое отрицательное мнение я высказал. Этот вопрос решать вам, а вот к выполнению ваших указаний я приложу максимум сил.
"Битый пес, его на мякине не проведешь", - усмехнулся в душе вождь и необычайно тепло подумал о представителе Ставки.
Казалось, верховный не обратил внимания на его последние слова, потому что прервал вопросом:
- Какова ситуация под Сталинградом на данный момент?