"В чем дело?" - захотелось спросить Владимиру Александровичу. И совсем не из-за страха - никакого страха не было,- а просто любопытно.
Господин Копыленко засмеялся от нахлынувшего счастья и прилива новых, неведомых ему раньше сил и ощущений.
Они все трое летели, летели…
Была бесконечная анфилада комнат, везде пылали камины, всюду были картины в тяжелых рамах - обнаженная мужская натура, торжество силы и вожделения, пир плоти, совокупления в самых причудливых невероятных позах…
В одной комнате, выдержанной в бордовых тонах, за ломберными столиками сидели чинные господа в смокингах, шла игра в карты - все было благообразно, замедленно, в камине бесшумно горели березовые поленья, и на породистых лицах, играли жаркие отсветы. На "экскурсантов" никто не обращал внимания. В другой комнате неистовствовал музыкальный ансамбль, и все музыканты, и молодые и пожилые, были в рискованных, мягко говоря, костюмах, подчеркивающих их животворящее естество. Стойку бара облепили влюбленные пары, которые были абсолютно свободны в своих чувствах. Другие танцевали в свете мерцающих, вращающихся цветных прожекторов. Ритм танца был стремительным, бешеным, подводящим к краю бездны. Иногда свет гас совсем, и только бар оставался освещенным, причудливо и страшновато: сверкание бутылок, движущиеся тени, рельефная фигура бармена, виртуозно наполняющего бокалы. Владимир Александрович окончательно потерял чувство реальности: "Где я? Что со мной?…"
- Дальше! Дальше! - торопил Станислав Ратовский, а Пауль Шварцман нежно обнимал товарища Копыленко за талию.
Комнаты, переходы, мраморные эротические скульптуры, жаркое дыхание каминов, бары, официанты, очаровательные юноши в темных трико, развозящие на столиках напитки и закуски: "Что изволите, господа?"
И вдруг они очутились в маленьком полузатемненном зале, где в удобных мягких креслах сидели одни глубокие дряхлые старики, устремив тускнеющие взоры на сцену. А там, на ворсистом ковре, в лучах ярких ослепляющих прожекторов, совокуплялись двое: он - рослый мускулистый негр, "она" - нежно и томно извивающийся белокурый молодой человек с кожей, лишенной всякого загара. Невидимый микрофон многократно усиливал их страстные стоны и хрипы.
Владимир Александрович был близок к обмороку, к сладостному отключению сознания, и его, кажется, вездесущий Станислав Янович Ратовский успел поддержать за плечи сзади, шепча:
- Все, все. Экскурсия закончена. И зачем нам это? Настанет срок, никуда не денется. А сейчас… Как говорят у вас в России, мы и сами с усами.
- Не понимаю, не понимаю…- разнеженно лепетал Владимир Александрович.
- У нас тут заказан кабинет.
…И они очутились в кабинете. Мягкий ковер во весь пол, кресла, диваны. Пылает небольшой камин - жарко, терпкий, кружащий голову запах не то жасмина, не то неведомых духов. Низкий стол заставлен бутылками, закусками, фруктами, ананас искусно разрезан и распустился розовато-белыми дольками, приобретя очертания изысканного живого цветка.
Владимир Александрович увидел на потолке (оказывается, он уже лежал на диване, и его полное тело погрузилось в нечто мягкое и податливое) искусно, вожделенно выполненное панно: мужская оргия во времена Древнего Рима среди мраморных ванн и колонн античной бани.
"Господи! Господи! Прости мою душу грешную!…"
- Это дверь в ванную,- звучал где-то голос Ратовского.- Эта - в сауну. Я предлагаю для начала выпить и закусить.
Выпили. Над бокалами колдовал Станислав Янович. Кажется, опять был "Георг III"? Закусили. Невидимые крылья носили Владимира Александровича под самым потолком комнаты, и он руками касался тел римских патрициев, предававшихся изысканной похоти, и чувствовал жар их потных тел.
- Вы, Владимир, будете любить нас обоих,- говорил где-то рядом Ратовский.- А мы вас.
- Это прекрасно, Володя…- шептал в самое ухо Пауль Шварцман, щекоча его чуткими губами.- Это прекрасно… А мы с тобой все равно… всегда… на всю жизнь вместе.
Владимир Александрович блаженно чувствовал, как две пары умелых, нетерпеливых рук снимают с него одежду.
- Да! Да! Да!…- исторг вопль товарищ Копыленко.- Пусть!…
…Его разбудил странный звук: как будто кто-то громко и злорадно хихикнул.
Владимир Александрович Копыленко открыл глаза. Белый потолок. Голая убогая лампа в центре. "День или утро? И где я? Что со мной?" Тело было тяжелое, чужое. Голова отсутствовала. Не болела, а именно отсутствовала.
Заведующий отделом советского Внешторга (бывший, бывший заведующий…) рывком сел, и только тут в голове полыхнула резкая, огненная боль, отдавшись во всем теле. Очевидно, досталось и внутреннему голосу (похоже, этот беспокойный субъект сейчас помещался в области солнечного сплетения), потому что он еле слышно простонал: "Я тебя предупреждал, скотина".
Владимир Александрович, в одном нижнем белье из розового шелка, сидел на засаленной продавленной тахте. Маленькая замызганная комната: кроме тахты - стол с грязной посудой и остатками еды, несколько разномастных стульев; телевизор на широком подоконнике; окно снаружи забрано металлической решеткой. В окно светил ненастный день.
"День? - Товарищ Копыленко взглянул на ручные часы (они были целы).- Без двадцати два! Встреча в нашем торговом представительстве назначена на двенадцать. А в одиннадцать в "Империале" я должен был встретиться со своими!… Да что же происходит?"
Невероятно, но пока Владимир Александрович ничего не помнил о минувшей ночи.
"Меня ограбили? Усыпили?…"
Брюки, ботинки и носки валялись на полу, пиджак висел на спинке стула у окна. Наш несчастный герой вскочил с тахты и, шлепая по грязному полу босыми ногами, проследовал к стулу, судорожно сунул руку во внутренний карман пиджака. Бумажник был цел. Владимир Александрович дрожащими пальцами раскрыл его.
"Слава тебе, Господи!" Все деньги были на месте, он даже не стал их пересчитывать: купюры - он помнил - лежали в том порядке, как вчера были распределены им по отделениям бумажника.
"Значит, не грабеж? Тогда что же?… А… А где баул?…"
Владимир Александрович зарыскал сумасшедшим взглядом по комнате. Плащ на вешалке у двери (и больше там никакой одежды). Телефон на полу под столом. ("Это хорошо, важно - телефон. Но где же…") Его дорожный баул лежал на одном из стульев, правда расстегнутый.
Товарищ Копыленко вздохнул с некоторым облегчением. Однако помедлил, прежде чем подойти к баулу. Подошел. Вещи были разворошены, перерыты. Но папка с документами цела.
- Цела!…- прошептал Владимир Александрович и раскрыл папку.
Она была пустой. Ни паспорта, ни удостоверения Внешторга, ни бланков договоров с печатями, ни обратного билета в Москву. Ничего…
Зубы товарища Копыленко произвели отвратительный скрежет, и он мгновенно покрылся липким холодным потом.
"Что делать? Полицию… Немедленно вызвать полицию! Какой у них в Вене номер? Тоже ноль-два?"
Владимир Александрович ринулся к телефону, упав животом на пол, схватил телефонную трубку - ни гудков, ни шорохов… "Отключен…" - обреченно подумал товарищ Копыленко, чувствуя, как под телефонной трубкой взмокло ухо от пота, и он осознал, что жизнь его - прекрасная, обеспеченная, комфортная, привилегированная жизнь, кончена - он пропал…
Но тут в трубке щелкнуло, и возбужденный голос Станислава Яновича Ратовского сказал по-русски:
- Спешу! Спешу, Владимир Александрович, на помощь.
И товарищ Копыленко… Нет, теперь лучше сказать - господин Копыленко - все в один миг вспомнил: встреча с Пашей Шварцманом в аэропорту Швехат, Станислав Ратовский у серебряного "мерседеса", ночной клуб "Георг III" ("Будьте вы прокляты! Прокляты! Прокляты!…"), кабинет и все, что в нем происходило. Владимир Александрович застонал. Особенно в сауне, в клубах сухого горячего пара…
"Умереть! Немедленно умереть!" Открылась дверь, и появился Станислав Янович Ратовский - в махровом халате бордового цвета, в стоптанных меховых шлепанцах на тощих волосатых ногах, чисто выбритый и благоухающий терпкими духами, кажется, теми самыми, чьи невидимые струи витали в том проклятом кабинете. В длинных пальцах правой руки он держал высокий стакан с прозрачной жидкостью, и на его дне истаивали две желтые таблетки.
- Владимир Александрович, голубчик! - В голосе звучало сочувствие и доброжелательность,- В какой вы неудобной позе! Выбирайтесь-ка из-под стола. Живее, живее! Вот так! - Наш траурный герой в розовом нижнем белье, перепачканном пылью, сел на стул. Его била мелкая дрожь,- Вот выпейте-ка сей нектар, и через полминуты почувствуете благостное облегчение.
Станислав Янович протянул Владимиру Александровичу стакан. Тот с ужасом отшатнулся, выставив вперед руки с растопыренными пальцами.
Ратовский безмятежно рассмеялся:
- Господин Копыленко, пораскиньте мозгами: есть мне смысл травить вас ядом, когда мы вашу персону заполучили, уж поверьте на слово, с немалым трудом и еще большими затратами…
- Кто это - мы? - пролепетал Владимир Александрович непослушными губами.
- Потом, потом. Пейте! - В голосе ненавистного Ратовского прозвучал приказ.
"Я в полной его власти",- пронеслось в смятенном сознании бывшего товарища Копыленко.
Он покорно выпил прозрачное, без всякого вкуса пойло, и действительно очень скоро пришло облегчение. Сначала в голове начали как будто лопаться некие шарики, не больно, но с характерным звуком: пых! пых! пых! Все быстрее, быстрее, быстрее!… Углубилось дыхание, окрепли мышцы, с глаз спала пелена (или упал занавес) - в комнате посветлело. Владимир Александрович облегченно тряхнул головой. Он был в полном порядке. Надо уточнить: в полном физическом порядке.
- Что все это значит? - спросил товарищ Копыленко (снова товарищ) строгим начальственным тоном,- И… где мои документы?
Ратовский откровенно, с удовольствием захохотал.
- Владимир Александрович, голубь мой сизокрылый,- сказал он, все еще давясь хохотом,- Беседовать о серьезных вещах в таком, простите, жалком виде… Вам срочно необходимо посмотреть на себя в зеркало. Забирайте-ка свои вещички, возьмите из баула бритву - и марш в ванну! По коридору вторая дверь направо. Первая - туалет. А я пока займусь поздним завтраком. За трапезой и побеседуем.
И, вдруг полностью лишившись воли, став вялым и безразличным ко всему, Владимир Александрович Копыленко подчинился.
В ванне, облицованной зеленым ярким кафелем, была чистота. Все необходимое на полках. Увидев в зеркале свою помятую, небритую физиономию, с печатью пагубного разврата, Владимир Александрович плюнул в нее, даже со злорадным удовольствием ("Поделом тебе, харя немытая!"), и, погружаясь в горячую пенную воду, подумал вдруг: "А! Пропади все пропадом!"
Минут через двадцать, появившись в комнате уже во вполне пристойном виде, он обнаружил Станислава Яновича в изящном темно-синем костюме, белоснежной сорочке и при галстуке-бабочке. На столе был скромный, но вполне приличный завтрак: чай, сандвичи, яичница, крохотные белые булочки, сливочное масло и вишневый джем.
- Спиртное сейчас нельзя,- улыбнувшись, сказал Ратовский.- Может пропасть эффект тибетского зелья. Да и вообще, любезнейший Владимир Александрович, вам следует отвыкать от дурной русской привычки опохмеляться по утрам. Она вам в новой жизни больше не понадобится.
- То есть? - прошептал господин Копыленко.
- Отныне вы эмигрант, перебежчик, невозвращенец. Выбирайте любой вариант, какой вам больше нравится.
Владимир Александрович судорожно проглотил кусок яичницы, поднявшись со стула, вышел на середину комнаты и, взяв себя в руки, сказал гордо (помните Владимира Маяковского: "У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока!"):
- Я требую немедленно соединить меня с советским посольством и от дальнейших разговоров отказываюсь.
- Да полно вам, голубчик,- буднично, по-домашнему сказал Станислав Янович, намазывая хрустящую булочку вишневым джемом и с аппетитом откусывая от нее кусочек,- Садитесь, в ногах, как известно, правды нет. И кушайте, кушайте. Времени в обрез.- Ратовский, облизав тонкие губы, взглянул на ручные часы.- Ваш рейс в Лондон в пятнадцать десять…
- То есть? - обалдев, спросил Владимир Александрович.
- Да садитесь же вы!
Господин Копыленко сел и большими глотками выпил чашку остывшего ароматного чая.
- Я, конечно, могу соединить вас с вашим посольством, хоть с самим послом. Только какой прок? Что вы ему поведаете? Может быть, о вчерашних ваших проказах?
- Я… я…- Владимир Александрович потерялся, его стал бить озноб, мысли разбежались,- Да кто вы такой? - выкрикнул он истерически,- Кто вы такой, в конце концов?
- Вот,- удовлетворенно сказал Ратовский.- Это уже ближе к делу. Слушайте меня внимательно и не перебивайте. Повторяю: времени у нас мало. Итак…- Станислав Янович с усмешкой посмотрел на свою жертву,- Я представляю английские интересы. Или, если угодно, интересы Ее Величества британской Королевы. С позиций этих интересов, Владимир Александрович, вы становитесь отныне жителем Англии и сегодня… Может быть, завтра попросите политического убежища в нашей стране.
- Да на кой черт я вам нужен? - изумился господин Копыленко.
Возникла недолгая, но густая пауза. Станислав Янович, помешивая ложкой чай в чашке, думал, наморщив лоб.
- Ну…- произнес он с некоторым напряжением.- Вам все объяснят в высших британских сферах. Не моя компетенция. Но высказать свое предположение могу. Скорее всего, нашим соответствующим кругам не нравится советское проникновение на международный рынок компьютерных систем, прежде всего советский пристальный интерес к японским технологиям компьютеров…
- Но я - сошка! - перебил Владимир Александрович.- Маленькая сошка! Чего с меня взять?
- Значит, есть чего взять,- последовал спокойный ответ.- И не нам с вами судить. Я же, мой русский друг, только выполняю приказ.
"Как они меня сделали! - проносилось в эти мгновения в воспаленном мозгу господина Копыленко,- Обвели вокруг пальца… А я?… Осел…" И тут в глазах Владимира Александровича в буквальном смысле слова помутилось: комната наполнилась серым туманом.
- А…- зашептал он,- А Шварцман? Пауль… Где он?
- Думаю, уже в Кельне,- прозвучал из тумана голос Ратовского.- Возможно, в конторе банка своего батюшки. Допускаю, пересчитывает гонорар, весьма, уж поверьте мне, Владимир Александрович, приличный…
- Что? - перебил господин Копыленко, и туман мгновенно рассеялся.- Вы хотите сказать…
- Вынужден,- развел руками Станислав Янович,- Сами напросились. Да, да! Такова, мой неудачливый русский друг, жизнь. Достаточно часто в этом не лучшем из миров люди между любовью и деньгами выбирают деньги. И поэтому настоятельный вам совет: забудьте навсегда Пауля Шварцмана. Вычеркните из памяти.
"Он меня предал… Паша меня предал. Предал и продал меня англичанам за тридцать сребреников. Все… Все. Какой смысл жить дальше?… Умереть! Или… Бороться. Объявлю голодовку. Нет! Борьба! Сейчас брошусь на него. Душить, душить!…"
- Выкиньте из головы все ваши идиотские мысли,- прозвучал голос Ратовского.
Владимир Александрович открыл глаза - оказывается, он сидел на стуле зажмурившись.
- Я никуда не поеду! - постаравшись придать голосу твердость, сказал он.- Никакой Англии! Никакого политического убежища! Делайте со мной что хотите!
- Это мы, конечно, можем,- усмехнувшись, сказал Станислав Янович.- Способов - тьма. Доставить вас в Англию, к примеру, в трюме рыболовного траулера в полукоматозном состоянии, а потом вернуть к жизни на брегах туманного Альбиона, но уже в несколько поврежденном состоянии - нет проблем. Но. Владимир Александрович, зачем так усложнять жизнь? - Ратовский взглянул на ручные часы и вдруг встал со стула.- Все. Дискуссия окончена. Или мы с вами отправляемся в аэропорт…
- Или? - перебил господин Копыленко, все-таки пытаясь продлить дискуссию, правда, ясно не понимая: для чего?
- Или вот что.- Станислав Янович выдвинул из-под стола кейс из темно-коричневой кожи, положил его на стол, раскрыл, вынул плотный черный конверт, протянул его Владимиру Александровичу.- Взгляните на эти фотографии.
Непослушными пальцами бывший заведующий отделом советского Внешторга вынул пачку фотографий и… крепко зажмурил глаза.
"Сон… Кошмарный сон. Проснуться…"
- Смотрите! - приказал Ратовский.- Смотрите!
Он стал смотреть.
"Какой позор! Какая мерзость! И это - я? Я - такой? Гадость! Пакость… А это… В сауне… Что они со мной делают?…"
Владимир Александрович с омерзением швырнул фотографии на пол.
- Вы их еще ногами потопчите, милейший,- усмехнулся Станислав Янович. И вздохнул.- Действительно, порезвились лихо. Опять же, мой друг, се ля ви.
- Да когда вы успели…
- Сфотографировать? - перебил Ратовский.- Почему - я? Как видите, Владимир Александрович, на снимках действует наше грешное трио. У нас везде свои люди. Но - к делу. Итак. Или сейчас, через пять минут, мы едем в аэропорт. Или… Я запираю вас в этой конуре… Отсюда выбраться вам не удастся никоим образом, лучше не пытаться. И уже сегодня в некоторых вечерних газетах, пока венских, появятся эти фотографии с соответствующими комментариями. А завтра их растиражируют газеты всего мира. И завтра же в соответствующем ведомстве они окажутся в Москве. Вы, кажется, Владимир Александрович, в клубке последних бурных приключений забыли, чей вы сын. Могу сказать одно: если события будут развиваться по второму плану - "или", вам не только закрыт путь в Россию… Он в любом случае закрыт, возврата нет. Но и здесь, в свободной Европе, после публикаций этих фотографий перед вами будут захлопнуты все двери, вы окажетесь на помойной свалке российской эмиграции и очень скоро сгинете там. При первом "или" в Англии, уверяю вас, вы сделаете блестящую карьеру, не без нашей помощи, конечно, а эти отвратительные фотографии и все негативы я сейчас же уничтожу. При вас.
Владимира Александровича уже не было - на стуле обрюзгло возвышался бесформенный кожаный мешок, наполненный костями, несвежим мясом, отравленный алкоголем, кровью, мочой и фекалиями.
- Едем…- простонал этот мешок.
…Серебристый "мерседес" стремительно мчался по уже погружающимся в фиолетовые сумерки улицам Вены. Кое-где зажглись неоновые огни рекламы - было без четверти пять вечера, до рейса номер 14-05 "Вена - Лондон" оставалось пятнадцать минут, и Станислав Янович спешил.
Его пассажир вроде бы дремал на заднем сиденье.
- Вы спите, Владимир Александрович? - спросил Ратовский.
- Сплю,- вяло ответил господин Копыленко.
На самом же деле он не спал, но и не присутствовал в этой гнусной действительности, а находился в расслабленной прострации: полусон-полуявь, все о'кей, дамы и господа! "Эх, сейчас закатиться бы с мужиками в пивной бар на Кутузовском проспекте с черного хода, в их тайный зальчик. Для избранных. И Манечка, отклячив зад, принесет кувшины с темным "Рижским" и раков, икорки, семужки. Небось уже мои мужики гудят. А! Хрен с ними…"
Владимиру Александровичу было хорошо, тепло, уютно - благостно. Так бы ехать, ехать…
Делая крутой левый поворот, Ратовский увидел круглые часы на фонарном столбе и сказал:
- Через пятнадцать - двадцать минут почувствуете себя нормально.
- Преотлично,- откликнулся господин Копыленко.- Нормально так нормально. Нам без разницы.