"Стоп, стоп, Володя! Сначала - итоги. Итоги… Будем откровенны, как на Страшном суде,- итоги бездарной, никчемной, несчастной жизни. Да, да! Несчастной… Был ли ты хоть немного счастлив, Володя? Ну, ну? Говори! Ни-ког-да! В своей стране, в России, я не был счастлив ни единого дня. Привилегии, дарованные отцовским рангом? Да провались они! Ведь я всегда это чувствовал: не заслужил, не по чину, не по совести. А вокруг такие же, как ты, с одной заботой: не потерять, что нахапали. Как бы не отобрали. Этот вечный животный страх. А сами "привилегии"? Квартира по цековским стандартам, госдача, машина с холуем-шофером (он же и стукач, приставленный к тебе гебистами), возможность ездить за границу, спецснабжение… Господи! Да эти жалкие привилегии на Западе - норма средней жизни для рядового гражданина. С единственной разницей: здесь все это честно заработано, а для нас, для "совизбранных", особенно сынков кремлежителей,- халява, дармовщина и более точно: у народа украдено,- Оба господина Копыленко перевели дух.- Давай, давай, Володя, крой! Первый и, наверное, последний раз в жизни. Ведь кто я? Бездарь! Как меня принимали в Бауманское? По звонку из отцовской канцелярии. Кто за меня аспирантскую работу писал? Спасибо, Гоша Арнаум и Катенька Шахова… Но ведь и расплатились с вами предки по-царски. Дальше… Ведь я ни хрена не понимаю в этих компьютерных технологиях,- Два Владимира Александровича, показывая друг на друга пальцами, расхохотались,- И зачем я им понадобился? Что они с меня поимеют? А замена моей персоне в Москве будет найдена уже завтра. (Ах, Владимир Александрович! Уж больно вы заклинились на собственной, хотя, по вашим же словам, и ничтожной персоне. Ну, еще немного! Отвлекись от себя и… Ну! Ну же! И главная причина, происходящего с вами, откроется. Нет, не может…) Итак, основной итог прожитых сорока пяти лет: я не состоялся, жизнь не состоялась. Я никогда не был счастлив. Разве что эти краткие праздники-поездки за границу, в которые ты вырываешься из любимого Отечества, как из тюрьмы. Несколько тайных романов. И последний, самый пленительный. Паша, Паша! Зачем ты так…- Оба господина Копыленко застонали, скрежеща зубами, и снова исторгли вопль: - Несчастлив! Несчастлив! Несчастлив!"
И обоим вспомнилось…
Этого нежного мальчика, Илюшу, музыканта, забыть невозможно. На чем он играл? А! Не важно. Они познакомились в Сандунах, и роман был не только краток - мгновенен: всего две сладостные встречи. И вот, во второе свидание, Илюша это сказал. Закутавшись в простыни, они сидели в комнате, наполненной запахом французского дезодоранта,- перед столом с изысканными закусками и заморским питьем. Илюша, уже изрядно пьяный, жадно, быстро ел, зло поглядывая на Владимира Александровича и, проглотив кусок бело-розовой семги (он жевал ее без хлеба), откинувшись к стене, обшитой финской вагонкой, тихо заговорил, прямо, не мигая глядя в глаза товарища Копыленко.
"Я тебя ненавижу! Больше у нас встреч не будет. Хорошо, что ты не представился, не назвал своего имени. И - не надо! Я и так вижу. Ты из них…"
"Из кого?" - с непонятным страхом спросил тогда Владимир Александрович.
"С самого верха. Из тех, кто распял Россию, кто сосет, как пауки, ее кровь. И запомни: ты не хозяин своей судьбы. Ты такой же несчастный, как я. Тебя, как и меня, она в любой момент, если ей это понадобится, раздавит, как вонючего клопа".
"Кто - она?" - в ужасе прошептал Владимир Александрович, потянувшись к бутылке с водкой.
"Система, которую вы создали. Усвой, узколобый кретин, что в этой стране не может быть ни счастливых людей, ни счастливых народов".
"…Ты прав, ты прав, Илюша! - убивались оба Владимира Александровича в спальне непонятной квартиры в непонятном доме, затерявшемся в каменных джунглях где-то недалеко от Пикадилли-Серкус,- Меня раздавили. И если не сама наша система - будь она проклята! - то благодаря ей. (Да, господин Копыленко, вы явно лишены аналитического мышления…) Но - хватит ныть! Итоги подведены, диагноз поставлен: вы, товарищ Копыленко,- никто, прожили несчастную пустую жизнь, никому не доставив радости, никого по-настоящему не любя, не принося пользы Отечеству. Что же… Грешен, каюсь. Скорблю. Но остается одно… Я принимаю решение. Может быть, это будет единственный поступок в моей никчемной жизни. Система - не Россия. Система когда-нибудь сгинет. А Россия…"
Оба Владимира Александровича поднялись - один из кресла, другой с кровати, подошли к небольшому зеркалу.
- А Россия,- негромко сказал, рассматривая себя в зеркале, Копыленко,- пребудет вечно, пока стоит мир. И ей я не изменю.
После этой несколько высокопарной фразы настроение нашего второстепенного героя (винтик! Винтик! Но ведь из винтиков, гаек, болтиков собираются машины, агрегаты. Сломал один винтик, расплющил гайку, свернул голову у болтика - и пожалуйста: разваливается машина, обращается в прах, бессильно замер на ниве бытия огромный агрегат, теперь похожий на исполинского динозавра) резко улучшилось.
"Побриться, принять ванну, привести себя в порядок".
Отправившись в ванную комнату, Владимир Александрович приоткрыл дверь в переднюю. На диване у столика с телефоном сидел Серж, невозмутимый и непроницаемый.
- Добрый день, юноша! - по-русски сказал Владимир Александрович. Реакции не последовало, ни один мускул не дрогнул на лице "телохранителя" господина Копыленко.
- Через полчаса,- сказал Владимир Александрович, на этот раз по-английски,- извольте подать завтрак. И поосновательней.
…Прошло полчаса. Господин Копыленко, безукоризненно выбритый, в парадном черном костюме, предназначенном для официальных приемов и банкетов, при галстуке, благоухая отечественным мужским одеколоном "Снайпер", очень дефицитным, для избранных, лежал на спине поверх неубранной постели и ждал, стараясь ни о чем не думать.
Скоро в прихожей хлопнула дверь, послышались негромкие голоса, в гостиной прошелестели легкие торопливые шаги, в дверь легонько стукнули три раза, и она открылась. Возникла вчерашняя полнеющая брюнетка с явно заплаканным лицом и сказала обиженным голосом:
- Доброе утро, господин Копыленко. Завтрак на столе,- И ушла, закрыв дверь.
Завтрак был отменный: черный кофе со сливками, овощи, аккуратно поджаренный кусок бекона, несколько сортов сыра и сервелата, апельсиновый сок.
"Надо съесть все,- решил Владимир Александрович.- Неизвестно, что ждет впереди".
И когда завтрак был почти весь прикончен, в гостиной появились двое: вчерашний вежливый молодой человек, сопровождавший нашего героя из аэропорта Хитроу в эту чертову берлогу, в этот гадюшник, и высокий представительный джентльмен с седыми висками при абсолютно черной густой шевелюре. ("Он главный",- определил невозвращенец.)
Молодой человек и "главный", не поздоровавшись, расположились в креслах, явно с любопытством наблюдая за господином Копыленко, поглощающим еду.
Затянулось молчание.
- Вы сыты? - наконец спросил джентльмен с седыми висками.
- Благодарю, вполне.- Владимир Александрович с удовольствием старательно вытер салфеткой рот.
- И вы, Владимир Александрович, еще не приступали к прошению? - В голосе молодого человека звучали сожаление и сочувствие.
- Не приступил.
- Тогда сейчас приступим вместе.
- Может быть,- усмехнулся Копыленко.- Но сначала один вопрос: что вы мне загнали под кожу? Рука болит просто невыносимо. Боюсь, что я не смогу писать прошение. Ведь я, джентльмены, левша.
- Рука скоро пройдет,- спокойно и ровно заговорил "главный". Его несколько кругловатое для английской породы лицо ничего не выражало.- Средство сильнейшее, очень дорогое, абсолютно безвредное, без побочных реакций организма. Только эффективно и быстро снимает алкогольный похмельный синдром. Ведь вы, Владимир Александрович, чувствуете себя неплохо?
- Просто отлично! ("В его безукоризненном английском есть какой-то странный акцент". Развивай, развивай дальше мысль, Володя! Не развивает…)
- Ну и слава Богу. А написать прошение о предоставлении политического убежища мы вам сейчас поможем. Пройдемте…
- Хватит! - Владимир Александрович поднялся со стула, выпрямившись во весь свой величественный рост.- Я, джентльмены, делаю официальное заявление. Никакого прошения с моей стороны не последует. Ни при каких обстоятельствах. Делайте со мной что хотите! Я требую одного: соедините меня с советским посольством в Лондоне.
Пожилой человек с седыми висками слабо улыбнулся и заговорил спокойным и ровным голосом:
- Дорогой Владимир Александрович, мы не можем соединить вас с вашим посольством. Для советской стороны вас пока вообще нет, вы исчезли, сгинули.
- Как? - ошарашенно прошептал господин Копыленко, рухнув на стул.- Как это?…
- Очень просто. Вчера вы прилетели в Вену и не появились в отеле "Империал", где вам был заказан номер. Вы никому из своих не позвонили, не обозначились. Полагаю, вас убили.
- То есть…
- То есть, зная некоторые ваши наклонности… Уверяю вас, они советским спецслужбам давно известны. И нам тоже. С того момента, как мы стали вами заниматься, отслеживая ваши европейские маршруты во время командировок. Так вот, зная все это, ваши друзья… Назовем их так… Ваши друзья, конечно, ищут пропавшего крупного работника Внешторга, естественно, допуская, что вы могли в Вене попасть в соответствующий ночной притон. А в Вене таких немало. Вот только клуб "Георг III" единственный - такого ранга. А в тех притонах, которые я имею в виду, все бывает. Вошел человек в соблазнительную дверь и больше из нее не вышел.
Владимир Александрович молчал, раздавленный, чувствуя, что лишается воли.
- Так что, согласитесь, всяческие контакты с советским посольством отпадают, пусть они вас сначала найдут. Это во-первых.- "Главный" достал сигару, понюхал ее, долго раскуривал от зажигалки, услужливо протянутой молодым коллегой. "Гаванские",- определил по запаху ароматного дыма "перебежчик" Копыленко.- Во-вторых. "Делайте со мной что хотите". Кажется, так вы изволили выразиться? Вы правы, мы можем сделать с вами все, что захотим. И поверьте, вы все напишете и подпишете, Владимир Александрович! Да что с вами? Не бледнейте. Никаких средневековых пыток или допросов "с пристрастием" по методике наших коллег из КГБ. Да и там, если я правильно информирован, от ежовских и бериевских приемов давно отказались. Есть более эффективные, безболезненные для клиента в физическом смысле приемы: в нашем распоряжении новейшие медицинские средства в области психотерапии. Вы понимаете? - Владимира Александровича снова не было, на стуле бесформенно возвышался кожаный мешок со всем уже перечисленным ранее,- И наконец, в-третьих. Если вы нас вынудите, мы все сделаем за вас - вашим почерком, вашими оборотами речи, с вашими характерными словечками. Словом… В советской прессе любят этот термин - сфабрикуем. Хочу подчеркнуть: это крайнее решение. Но если нам придется его принимать, вас уже не будет.
- В каком смысле? - прошептал Владимир Александрович.
- В прямом. Вам придется покинуть этот бренный мир. Обещаю: мы это сделаем для вас безболезненно. А за товарища Копыленко будет действовать двойник. Мы его на всякий случай подготовили.- Пожилой джентльмен с седыми висками сказал: - Дайте нашему гостю стакан воды.
Зубы отбивали мелкую дробь о края стакана. Вода расплескивалась.
- Но я просто убежден,- не меняя спокойного, даже дружественного тона, продолжал "главный",- все мы сделаем полюбовно, к обоюдному удовольствию. Вы, Владимир Александрович, почему-то не учитываете одно обстоятельство, весьма существенное. Вы упорно абстрагируетесь от этого обстоятельства, попросту забыли о нем. В своих размышлениях о происходящем вы, очевидно, заняты только собой.
И перед господином Копыленко, находящемся в состоянии, близком к прострации, на стол легла газета "Русский голос", малого формата, отпечатанная на розоватой бумаге.
- Одна из газет русско-советской эмиграции в Австрии. Издается в Вене. Обратите внимание - последний свежий номер, сегодняшнее число. Откройте четвертую страницу, рубрика "Хроники", заметка отчеркнута. Прочтите.
Владимир Александрович послушно открыл четвертую страницу розового издания.
Газета "Русский голос", Вена, 27 февраля 1982 года:
"Как нам стало известно из достоверного источника, минувшей ночью элитный клуб в Вене "Георг III" посетил гость из Советской России, приглашенный туда со своим другом из Кельна, одним из постоянных членов этого клуба.
Надо подчеркнуть: случай редчайший. Ведь устав "Георга III" не допускает в свои пределы никого из посторонних. Было, по нашим сведениям, четыре нарушения этого неукоснительного правила, и приглашенные оказались известнейшими людьми в политике и искусстве Европы и Японии. Вопрос об их приглашении специально решался на заседаниях правления клуба.
Очевидно, и сейчас было принято подобное решение. Но тут возникает сразу несколько пикантностей. Первая: право быть гостями клуба получили два человека. Вторая: оба они ничем не знамениты, особенно господин из Кельна. Здесь можно сделать единственное предположение: касса клуба пополнилась более чем изрядной суммой. И все-таки это только предположение. Интересна последняя пикантность, может быть, все объясняющая. Советский гость, как уже было сказано, сам как таковой, ничем не знаменит, он всего лишь крупный чиновник, функционер, занимающийся внешней торговлей. Но… Он сын одного из кремлевских руководителей Советского Союза, которого можно поставить третьим или четвертым после Леонида Брежнева. Может быть, здесь объяснение того, что двери клуба "Георг III" так легко открылись перед гостем из России и его другом из Кельна?
Мы конечно же знаем имена вчерашних посетителей самого закрытого и таинственного клуба подобного ранга, но не раскрываем их: таково условие информатора, представившего нам эти сведения.
И лишь еще один интригующий факт, сообщенный все тем же информатором: ему удалось установить, что отец вчерашнего русского гостя клуба "Георг III", один из сегодняшних кремлевских старцев, двенадцать, десять и девять лет назад, находясь на отдыхе и лечении в Европе, тоже был гостем подобных элитарных клубов во Франции, Западном Берлине и Испании.
Для того чтобы поставить точку в этой забавной истории, давайте вспомним одну из поговорок нашего народа: яблоко от яблони недалеко падает".
Подписи не было.
- И… и что же? - ошалело спросил господин Копыленко, отодвигая от себя газету "Русский голос".
- Да ничего особенного,- сказал "главный", докурив сигару. Вся гостиная была в прозрачных облаках душистого дыма.- Газету в Австрии читает не так уж много народа. Русская эмиграция там невелика. Но что газета с этой пакостной заметкой наверняка попала в руки ваших спецслужб - в этом я вас могу уверить. Скорее всего, именно сейчас этот выпуск изучается на Лубянке…
- Ну и что? - воскликнул наш герой.
- Вы меня удивляете, Владимир Александрович. Вам что, безразлична судьба вашего отца? Сразу подчеркну: нам он не нужен. Нам нужны вы. Однако ваше поведение, похоже, вынудит нас это сделать.
- Что?…
- Перепечатав публикацию "Русского голоса" в ведущих газетах Англии, мы ее прокомментируем и раскроем ваши имена, отца и сына. Мы сделаем это завтра же, если…
- Нет! Нет!…- перебил господин Копыленко, махая руками. Вы… вы не сделаете этого!
- Не сделаем в единственном случае, если вы…
- Может быть, Владимир Александрович,- включился в разговор вежливый молодой человек,- мы пройдем в спальню к столу?
- Да, да… Пройдем.
…Через несколько минут гнусный диссидент, перебежчик и невозвращенец, сидя за столиком в спальне, находясь почти в отключенном или, точнее, блаженно-отключенном состоянии (ему сделали совсем безболезненную инъекцию), старательно писал на плотном белом листе бумаги: "ПРОШЕНИЕ. Я, Копыленко Владимир Александрович, подданный Советского Союза…"
Сзади, за его стулом, черными демонами стояли вежливый молодой человек и благообразный господин с седыми висками на круглом славянском лице. Только что черных крыл не было у них за спинами.
2 марта 1982 года
Заседание Политбюро было назначено на десять часов утра.
Уже на подъезде к Старой площади в машине Председателя КГБ прозвучал телефонный звонок. Информатор из здания ЦК КПСС сказал:
- Приехал сам. Будет присутствовать на заседании Политбюро.- Телефонная трубка замолчала.
"Что же,- подумал Юрий Владимирович,- тем лучше".
Андропов появился в небольшом зале, где проходили еженедельные заседания Политбюро, ровно в десять часов - Леонида Ильича Брежнева еще не было. Ждали. В последние месяцы глава Советского государства по болезни часто отсутствовал на этих, приобретших рутинный характер сидениях - в принципе уже все вопросы, подлежащие рассмотрению, до начала очередного заседания Политбюро были решены в аппарате Генерального секретаря, все документы им подписаны. Члены Политбюро лишь информировались и, как правило, "одобряли". Очень редко по какому-либо вопросу возникала вялая дискуссия.
Председатель КГБ, сказав традиционное "Здравствуйте, товарищи", обвел присутствующих быстрым взглядом. Глазное - на своем обычном месте Александр Павлович Копыленко, тучный, обрюзгший, в темно-сером помятом костюме, с серым отечным лицом, кажется, не побрившийся утром.
"Еще не знает. И следовательно, никаких подозрений. Что же, Саша, старинный коллега, извини. На войне как на войне. Ведь ты со своей курьерской почтой уже разослал письма в республики членам ЦК, "своим людям", с инструкциями к предстоящему майскому Пленуму ЦК партии. Там основополагающий тезис (среди прочих, не менее целенаправленных): "Не допустить перемещения Председателя КГБ в Центральный Комитет на место Суслова". Что же, Саша, получи свое. Да ты, похоже, уже дремлешь? Поспи пока".
Впрочем, и некоторых других кремлевских вождей клонило в сон. А Миша Горбачев, как всегда, что-то усердно записывает в блокнот, работает. Старательный. Юрий Владимирович встретил быстрый, умный взгляд министра обороны Устинова и ощутил укол совести: "Надо было поставить Дмитрия в известность". Возникло чувство дискомфорта, но хозяин Лубянки усилием воли изгнал его: "Не расслабляться. Никаких эмоций".
Само собой, был погружен в дела товарищ Черненко, сидевший сбоку от кресла Генерального: перебирал бумаги, лежавшие перед ним, что-то подчеркивал зеленым фломастером, его большая голова с великолепной седой шевелюрой была низко наклонена над столом. "Зрение у него портится, что ли?"
"Правая рука" Леонида Ильича Брежнева, "старинный друг", по укоренившемуся правилу и с одобрения Брежнева, будет вести заседание Политбюро. Как всегда.
Андропов не спеша подошел к товарищу Черненко, наклонился к его волосатому уху и прошептал:
- Константин Устинович, перед основной повесткой я прошу слово для краткого сообщения.- Председатель КГБ помедлил.- Чрезвычайного.
- А что такое? - "Старинный друг" Генерального заерзал в кресле.
- Информация для всех членов Политбюро,- жестко сказал Андропов.
- Хорошо, хорошо…- В голосе товарища Черненко прозвучал страх.
Юрий Владимирович вернулся на свое обычное место - кресло в дальнем углу, откуда виден весь маленький зал.
Было семь минут одиннадцатого.