- Всегда подозревала, что сын мой - от Бога, не иначе, - уверенно отвечала принцесса. - Теперь убеждаюсь в догадках своих. Но ты мой сын, в этом никогда можешь не сомневаться, ибо не взяли бы тебя в храм Амона-Ра. И не гордились бы тобой жрецы, поскольку уже сейчас ты многому научил их. Это ли не Знамение Божье?
- Не надо меня хвалить, мать, - поморщился Хозарсиф. - То, что дано мне, то и будет со мной. Я ощущаю в себе совсем другую жизнь: ещё не исполненную, не проснувшуюся, другую энергию солнца, и не знаю, останется ли она, вот что меня волнует.
- Ощущение твоё, - отметила мать, - должно присутствовать только в теле, ибо оно не может существовать иначе. Ты с этим согласен? А если мысль твоя, ощущения, да и душа являются частью тела, то они, конечно, не бесплотны.
- Что вы говорите, мать моя?! - удивился адепт. - Ощущения присутствуют не только во мне и в окружающем мире, а даже в запредельных сущностях. Я так чувствую, так понимаю. Что же вы пытаетесь мне объяснить?
- Только то, что есть. И никак иначе, - отрезала принцесса.
Вдруг во дворе какой-то из вольнонаёмных работников запел, что для храма было явлением редкостным: А, может быть, сама Нейф-Исида заставила кого-то запеть, чтобы между матерью и сыном не возникало пустых ненужных споров.
"Пойдём, я расскажу тебе, как совершал священные моления Осирису:
я увидел себя навьюченным ослом, -
ведь еду и питьё приходилось нести на спине.
Шея у меня, как у осла, не сгибалась, спина трещала.
Я пил протухшую воду и перед всеми зверями
был беспомощен, похожий на птицу в силках.
Пройдя по всему Египту, я понял,
что здесь я подобен дереву, источённому червями.
За всякий пустяк осла бьют подвернувшимися батогами.
Поэтому, писец, ты можешь изменить своё мнение о счастье животных".
- Ты глянь, какие песни слагают! - развеселился Хозарсиф. - Это не для вас ли, мать моя? Не ради вашего приезда? Или для рабов, чтобы они не колотили ослов или коней, катающих сестру фараона?
- Перестань словоблудить. Ибо поплатишься, - заворчала на веселящегося сына женщина. - Лучше признайся, ты умеешь петь такие прекрасные гимны? Тебя обучали этому?
- Вовсе нет, мать моя, - ничуть не огорчаясь произнёс сын. - Скорее всего, я этого совсем не умею. Я не Бог в этом миру, мать моя и петь божественных гимнов не умею. Но я всё же знаю божественную песню, которую не мешало бы исполнить каждому. Всё, что даётся нам - благословение Божие. Вам ли, сестре фараона, не знать этого.
- Но владыка Египта - это ведь и твой родственник. Тем более что ты когда-то очень дружил с его сыном. Менефта давно окончил жреческую школу и также как ты получил посвящение Осириса.
- Фараон - это солнце, а наследник - луна. Когда луна следует за лучезарным богом поодаль, бывает светло днём и даже ночью. Когда же луна слишком близко подходит к солнцу, тогда она теряет своё сияние и наступает темнота. А когда луна оказывается впереди солнца, тогда непременно наступает затмение, что приносит в мир хаос.
- Вот как? - улыбнулась мать. - А не хочешь ли занять место луны? Ведь стоит только пожелать.
- Нет, я хочу только этого, - Хозарсиф показал на ковчег, стоящий у ног статуи Исиды, которой в этом месте храма было выделено особое место. - Вот это - есть власть, данная Богом. Все человеческие дела могут быть наделены настоящей Божественной силой, потому что в этом ковчеге хранится много тайных знаний, занесённых на глиняные таблички и свитки папируса. Только овладев всеми тайнами ковчега, человек сможет покорить мир и направить его с Божьей помощью по нужному пути.
- Ты, сын, сможешь принести в Египет множество пользы и спасения для подчинённых, - величественно произнесла принцесса. - Я знала это и всё у тебя впереди. Эсхмун сохранит тебя.
- Отец небесный очистит душу мою, - склонил голову юноша. - И я, недостойный раб, постараюсь заслужить его благословение. Вот знак, к которому непременно надо стремиться. Тогда возникнет на земле все, и я - могучий - смогу многое. Это будет, мать моя. Я чувствую и знаю, что это будет. Когда человек не обижал ни женщины, ни ребёнка, ни мужчины, рук своих не запятнал кровью, не ел нечистой пищи, не присваивал чужого имущества, не лгал и не выдавал божественной тайны, обязательно ему будет помощь Свыше и немалая.
- Я согласна с тобой, сын мой. Да поможет тебе Бог.
И опять под сводами храма раздалась хвалебная песнь Осирису.
- Ныне удивительный день, - улыбнулся Хозарсиф. - Снова возносят хвалебный гимн Всевышнему. Но поют в честь вашего приезда, мать моя.
Если желаешь услышать для кого поют, то, несомненно, для Ребекки, - кивнула она на свою служанку, стоящую чуть поодаль.
- Я уже обратил внимание, мама, на вашу прекрасную спутницу, - кивнул юноша. - Не удивлюсь, если песня исполнялась именно для неё. Кстати, среди ваших слуг её раньше не было. Или я ошибаюсь?
- О нет, сын мой, - наклонила голову принцесса. - Это моя новая рабыня. Её родители - кочевники Шумера и Передней Азии. Семью давно разлучили персы. Но девушка совсем случайно нашла своего отца здесь, в Египте. Представляешь, как она была рада?!
- Никогда и ничего случайного в этом мире не случается, - безапелляционно ответил юноша. - Где она обнаружила отца своего?
- Он мастер в рудокопных мастерских, - пояснила принцесса. - Камнерезчик. Я была там недавно вместе с братом. Фараон там осматривал работу еврейских каменотёсов, и девушка увидела отца. Он также был рад встретиться с утраченной дочерью.
- Представляю, - улыбнулся Хозарсиф. - Совсем, как драматическая притча. Я и сам хотел бы там побывать.
- Вот и хорошо, - поспешила обрадоваться мать адепта. - Ты уже прошёл важное жреческое посвящение Осириса, и фараон посылает тебя на службу в рудокопные мастерские. Будешь там верховодить, да ублажать евреев, к которым ты почему-то очень благословенно относишься.
- Это решение фараона или моей матери? - тут же нахмурился Хозарсиф.
- Конечно фараона, - пожала плечами женщина. - Просто он посчитал, что мой сын в своё время может отнять трон у Менефты. А ты, считаешь ли ты это возможным?
Хозарсиф ничего не ответил, лишь опустил голову, но мать заметила, эти мысли приходили в голову юноше. А эти ли? Ведь возле этого храма юноша когда-то произносил такую ересь, что сам сейчас удивился бы - как такое в голову могло прийти?! Ну, ничего, поработает, остепенится, а там найдётся для молчуна какое-нибудь настоящее дело.
На руднике Хозарсиф пробыл около полугода, но когда наступил месяц фрамути, он решил навестить мать, тем более в это время Нил величаво шествовал к морю, раздавая по пути египтянам частицы своего тела для ухода за окружающими садами.
В Мемфисе все верили плодородию египетской земли и ценили благотворное влияние священной реки. В этой стране поклонялись даже священным животным, населявшим не менее священные воды. Но сейчас, когда в реке не усыхала, не мутнела вода и охота давалась легко, крокодилы относились довольно снисходительно к живущим на берегу людям.
Даже на барку, плывущую в Мемфис, никто из священных людоедов не обратил внимания, а ведь там, на корме сидел настоящий царевич, двоюродный брат наследника фараона! Не окажется ли этот послаще остальных, попадающих иногда на обед?
Барка всё же спокойно подплыла к причалу в Мемфисе, и прибывший сюда Хозарсиф задумчиво сошёл на берег. Одет он был в белой шерсти тонкую тунику, подпоясанную золотым эфудом. Без этого пояса он не мог появляться на людях, поскольку такой пояс обязательно должен носить каждый посвящённый, а тем более жрец.
В храме Амона-Ра Хозарсиф прошёл мистерию посвящения в жрецы Осириса. И, хотя по приказу Рамсеса II уехал на рудники, жреческого сана его никто не лишал. Причём, такую судьбоносную отметину, как сан жреца, в Египте мог получить только человек очень знатного рода, и только египтянин.
Предаваясь своим тяжким думам и несмотря по сторонам, Хозарсиф прошёл ко дворцу матери, где его радостно встретили слуги, и побежали докладывать хозяйке, что её изволил навестить сын. Хозарсиф рассеянно бродил по гостевому обеденному залу дворца, с удивлением разглядывая новые персидские ковры и тонкой работы напольные вазы китайского фарфора, поскольку раньше доподлинных излишеств в доме матери не наблюдалось. Что поделаешь, меняются времена - меняются люди.
- Я могу чем-нибудь занять вас, пока ваша матушка готовится к встрече? - прозвучал грудной девичий голос.
Хозарсиф обернулся. Прямо перед ним стояла та самая девушка, приезжавшая в храм вместе с матерью. Хотя юноша не был склонен к общению с женщинами, но вот эта девушка чем-то поразила его ещё тогда, в храме Амона-Ра. Только в то время он ни за что не стал бы разговаривать с ней, тем более в присутствии матери, а сейчас… Сейчас можно было бы и поговорить.
- Твоё имя, кажется Ребекка? - как бы вспоминая, спросил юноша.
- Да, хозяин, - поклонилась та.
Кротость девушки явно понравилась Хозарсифу, однако он всё же решил не отступать от положенных правил поведения.
- Так что же ты, любезная, заговорила первой, когда тебя ни о чём ещё не просили? - строгость в голосе явно не подходила юноше и он опять начал заикаться.
- Я прошу прощения, хозяин, - снова поклонилась девушка. - Не извольте меня наказывать. Просто я действительно рада вас видеть.
- Так уж и рада? - засмущался в свою очередь юноша.
- Конечно, рада, - раздался голос матери, вошедшей в залу. - И я, и Ребекка часто просто разговаривали о тебе прямо здесь, - принцесса прочертила рукой в воздухе полукруг. - Мне приятно, что мой сын нравится в этом мире ещё кому-то, а не только матери. Тем более, девушка уверена, что с её отцом ничего плохого не случится, поскольку в начальниках ходит мой сын и защищает своих работников. Или я что-то путаю?
Надо сказать, что юноша, заступив на должность начальника рудокопов и камнерезов, сам отыскал отца Ребекки по имени Исаак. Он был одним из вожаков ибримов, но к тому же прекрасный камнерезчик. Хозарсиф нередко разговаривал с ним о семье и о нашедшейся дочери, чему мастер был несказанно рад. Он верил, что Элоим не оставил его одного на погибель в египетском плену, а, значит, дела Господни неисповедимы.
Причём, совсем недавно Хозарсифу пришлось самому сыграть роль Божьего наказания. Дело в том, что один из охранников то ли срывая бешеную злобу, то ли просто для вящей острастки, принялся нещадно избивать Исаака плетью на глазах у всех.
Хозарсиф, увидев побоище, попытался криками остановить разгулявшегося аспида. Но тот только мотнул головой, не расслышав начальственных окриков или же не захотев услышать. Тогда юноша налетел на охранника и, несмотря на то, что тот был немалого росту, нанёс прямой короткий удар в челюсть недюжинной силы.
Египтянин отлетел на несколько шагов, и упал навзничь, пребольно ударившись головой о подвернувшийся камень, да так, что даже шлём на голове лопнул. Во всяком случае, охранник сам уже не смог подняться на ноги и его унесли подоспевшие к месту побоища ещё несколько таких же отборных бойцов. Но удар начальника впечатлил всех без исключения, несмотря на то, что юноша был совсем небольшого роста.
Меж тем мать начальника каменотёсов распорядилась подать угощение в честь возвращения сына, чтобы мальчик мог подкрепиться с дороги. Она снова скрылась ненадолго в дамский будуар и вышла к нему в тунике изумрудного цвета с диадемой на голове, где было отлито изображение урея. Этот змей сверкнул в знак приветствия юноше изумрудными глазами, и тому ничего не осталось, как в тысячный раз признать превосходство матери в жизненной красоте над всеми женщинами мира. В данный момент она выглядела как истинная царица Египта.
- Я рада видеть тебя, сын, - снова кивнула она. - Надеюсь, не заставила тебя долго ждать?
Хозарсиф склонился перед матерью, скрестив на груди руки, но не промолвил ни слова.
- Перед трапезой необходимо совершить омовение, - тоном, не терпящим возражения, произнесла принцесса. - Служанки подадут тебе хекену, иуденеб и хесаит. Потом выйдешь, и мы устроим небольшой пир за твоё возвращение. Но никаких гостей не будет. Нам надо поговорить наедине.
Хозарсиф снова молча поклонился и отправился в указанные ему покои. Приведя себя в порядок, он вышел к матери. Та уже сидела подле столика, уставленного различной снедью и фруктами. Центр стола занимало большое блюдо с лебедем, зажаренным в банановом отваре с каперсами и дольками чеснока. Рядом с птицей стояли блюда с отваренной и печёной рыбой, окруженной тонкими дольками тыквы с подливой из проращенной пшеницы и фасоли, но её сын оказал царским кушаньям только мимолётное внимание, к тому же визуальное. Он взял только кубок греческого вина и дольки вяленых абрикосов, что в соответствии с вином было с детства его любимым кушаньем.
- Я давно уже хотел навестить вас, мать моя, - первым начал Хозарсиф, - но повеление фараона властвовать над рудокопами, над их рабским трудом, выше моего желания. Поэтому я смог приехать только сейчас. Тем более, несколько дней назад от вас прибыл гонец с просьбой вернуться в Мемфис. Я рад, что город мало изменился, потому что в этом мире изменения приносят всегда и всем неудобства. Но те, кто их приносит, часто не умеют делать и дарить добро окружающим, поэтому миром правит жестокосердие.
- Жестокосердие? - подняла брови принцесса. - Значит, тебе чужда злоба? Значит, ты умеешь дарить добро и даришь его другим?!
- Вовсе нет, мать моя, - стушевался Хозарсиф. - Просто я всегда надеюсь на Бога, ибо нет другой помощи ни в этом мире, ни в потустороннем, кроме как от Всевышнего.
- Я согласна с тобой, сын мой, - сбавила нелицеприятный тон мать юноши. - Да поможет тебе Бог.
Она замолчала на несколько минут, то ли собираясь с мыслями, то ли стушевавшись перед смиренным ответом своего мальчика. Хозарсиф даже подумал, что на этом некрасивая беседа должна прекратиться, но всё же мать удосужилась спросить сына:
- Правду ли говорят, что ты бил надсмотрщика у рудокопов евреев, и что тот недавно скончался от твоих побоев?
- Правду, о, мать моя! - юноша вскинул на неё глаза и выдержал направленный на него взгляд потемневших очей. - Просто я не терплю издевательств над подобными, не терплю подлости со стороны охранников и не позволю дерзкого насилия на моём участке и при мне лично. Надсмотрщик на руднике находится не для создания маленькой войны, а для слежки за выполнением требуемых работ.
- Ты глупо поступил, сын мой, - в голосе принцессы послышалась нескрываемая горечь. Ты очень глупо поступил, потому что об этом убийстве обязательно доложат фараону, а он, хоть и брат мой, но не помилует племянника.
- Я наказал обидчика, - с жаром выпалил юноша. - А наказание не является убийством!
- Послушай меня и не перебивай, - поморщилась мать. - Закон есть закон, и фараон всегда обязан соблюдать его. А соблюдение закона в этом случае тебе грозит лишением головы. Владыке Египта обязательно донесут, что ты, начальник рудокопов, издеваешься не только над охранниками, а и над самими еврееями-рудокопами. Более того, найдут даже какого-нибудь еврея, которого ты избивал лично. И этот провокатор без запинки подтвердит всё, что от него потребуют. Ты знал это?
- Нет пока, - растерялся Хозарсиф. - Неужели наказание преступника грозит мне же?
- Ты устроил самосуд, сын мой! - отрезала принцесса. - А это запрещено законом. Если ты живёшь в этой стране, к тому же имеешь жреческое звание, значит, обязан знать все законы. Поэтому по законам, тебе надлежит лишиться головы. Во всяком случае, ты останешься в памяти наших потомков, а особенно у евреев. И только. Жрец-летописец Манефон запишет всё о твоём проступке на папирусе и запишет правду. Иначе ему тоже могут отрубить голову.
- Что же делать? Неужели такое возможно?!
- Ну, наконец-то до тебя доходит, что всё намного серьёзнее, чем ты можешь себе представить, - всплеснула руками женщина. - Тебе надо срочно бежать вон из Египта. И я хотела бы, что б ты нашёл пристанище у священника Иофора. Его обитель находится недалеко от горы Синай и, поверь, однажды он уже помогал мне. Поможет и тебе. Дорогу к нему я расскажу чуть позже. К утру ты должен быть уже в пути, сын мой. Так что ни в коем случае не вздумай возвращаться на рудник.
- Слушаю и повинуюсь, - юноша отвесил земной поклон матери. - Без вас я просто потерял бы голову, ибо не всё в этом мире так, как в начале тебе представляется.
- Вот и хорошо. Иофор никогда тебя не обидит, это не в его правилах, только ты тоже держи себя в руках.
Солнце Хозарсиф встретил уже в дороге, как и пожелала родная мать. Его белый ослик неспешно семенил по пустынной местности, но можно было не спешить, потому что он покинул Мемфис ещё затемно, и никто из стражников этого не видел. Дорога была дальней, и ослика стоило пожалеть.
Вспоминая жизнь в монастыре, Хозарсиф размышлял над происшедшими переменами. За годы учения он привык к одиночеству, пытаясь смирением побороть постоянное подбрасывание демонами всевозможных страстей и соблазнов. К сожалению, это не всегда удавалось. Впрочем, адепт утешал себя мыслью, что если бы всё всегда удавалось, то жить было бы неинтересно. Именно такие взгляды на мир спасали юношу и позволяли постичь иногда совсем нереальные вещи. Недаром, даже многие из жрецов стали обращаться к адепту с просьбами в помощи, а иногда и просто за советом.
Взять хотя бы происшедший с ним некрасивый случай. То же самое могло произойти с каждым. Ведь ничего бы, в сущности, не произошло, если бы юноша смог вовремя вспомнить сфинкса, лежащего на колесе и держащего в лапах меч, то есть одиннадцатый священный символ в трапезной. Ведь это колесо сразу же, ещё с начала жизни в монастыре, представилось, как мост в запредельный мир. Кто же теперь сам Хозарсиф - добрый Германубис или злобный Тифон? Но мысли были слишком отвлечёнными, потому что годы, проведённые рядом со жрецами, научили наблюдать себя со стороны, абстрагируясь от всего сущего. И всё же происшествие, точнее, непреднамеренное убийство, навевало духовные страдания. Сознание отказывалось верить совершённому, разум приходил в смятение, душа билась где-то в груди, как птица в клетке, просясь на волю. Такого мучения юноша никогда ещё не испытывал, да и вряд ли испытает, потому что если не умеешь дарить жизнь какому-то существу, то не имеешь никакого права отнимать эту жизнь, данную не тобой.