Жена неслышно появилась из глубины квартиры. Дутов, раскинув руки, привлек ее к себе, нежно поцеловал в щеку:
– Оля, подавай команду прислуге – пора обедать!
Отец Иона, когда ему сообщили о бегстве калмыка, стиснул свои желтоватые, некрупные, сточенные временем и болезнями зубы, покачал головой удрученно:
– Сам побег – явление рядовое, на жизнь воинов не повлияет, но пример этот – нехороший. С этим надо бороться. И вообще с побегами надо кончать, выкорчевывать их будем всякими способами: и мытьем, и катаньем. Крынки будем снимать с плетней, а на их место, на колы, – насаживать головы для просушки.
Отец Иона помял пальцами темя, выдернул из уха длинный вьющийся волосок, глянул на него – седой, – и поморщившись, звякнул в колокольчик. На зов явился плоский маленький казачонок с седыми висками, в новенькой фуражке и неожиданно умными, очень цепкими глазами.
– Ты вот что, – сказал ему отец Иона, – займись-ка одним делом. Из казармы ночью сбежал калмык…
– Не ночью, – не боясь грозного отца, поправил седеющий казачонок, подбил пальцем нарядную фуражку, приподнимая ее, – а без двадцати минут семь вечера.
– Это не имеет значения, – отец Иона махнул вялой рукой, – значение имеет другое: калмык не должен дойти до дома, понял?
Седеющий казачонок наклонил голову:
– Чего ж тут не понять?
– И весть об этом необходимо донести до казаков. Понял?
– И это понял, отец мой разлюбезный. Все будет исполнено в наилучшем виде.
Жизнь в Суйдуне шла своим чередом.
Бембеев благополучно перешел границу и двинулся на север, к озеру Зайсан. Коню корма было больше, чем достаточно – степь огромная, о еде для себя калмык не беспокоился: за лето в степи и зайцы расплодились в количестве неимоверном, и птицы было полно, и козы бегали табунами. Патроны у Бембеева имелись, карабин тоже. Главное – не попадаться никому на глаза. А это посложнее, чем добыть на обед зайца и соорудить из него жаркое.
Спасало острое, как у беркута зрение, и такой же слух. Иногда конные разъезды возникали едва ли не из-под земли, но Бембееву везло – он замечал их до того, как те успевали материализоваться, и укладывал коня в высокую траву, либо скрывался в лощине.
Зайсан встретил его тишиной и прохладой. Солнце, золотясь ярко, с удовольствием купалось в глубокой спокойной воде, ныряло вниз, ко дну, высвечивало зелень, островками растущую среди ила, и устремлялось наверх. Здоровенные судаки высовывали головы из воды, клацали челюстями, норовя ухватить лучик.
Бембеев выпрыгнул из седла и припал к воде. Он пил и не мог напиться. Теплая вода Зайсана имела сладковатый привкус, отдавала тиной, травой, еще чем-то очень знакомым, но чем именно, Бембеев не мог вспомнить: запах этот крутился в памяти. Наконец Бембеев оторвался от воды, восхищенно потряс головой:
– Хор-рошо!
Он плеснул себе пару пригоршен на темя и вновь восхищенно воскликнул:
– Ох, хор-рошо!
Бембеев вытащил из конских зубов железные удила, стянул уздечку через голову коня и шлепнул ладонью по купу:
– Попей-ка водицы! Вку-усная!
Конь согласно мотнул головой и, распугав судаков, вошел в воду. Жадно всхрапнул, припадая к ней мордой.
Берег был пуст, и, хотя в полукилометре виднелась кривоватая глиняная мазанка, неумело слепленная рыбаками, ничто не свидетельствовало о том, что в ней кто-то обитает. И вообще, судя по пустынности, здесь вряд ли кто был в последние месяцы. Да и судаки потому так осмелели и разожрались.
Оставив поклажу на берегу, Бембеев подхватил карабин, сунул в карман галифе пару обойм и пошел обследовать мазанку. Коня выгонять из озера не стал, жалко стало: досталось коню в последнее время не меньше, чем хозяину; пусть отдыхает. По дороге Африкан спугнул толстую, похожую на обрубок серую змею, гревшуюся на солнце. Присутствие осторожной змеи на берегу лишний раз указывало на то, что здесь давно не было людей.
В мазанке пустой, убогой, крохотное слепое оконце было затянуто старым бычьим пузырем, в углу сложена печушка, от которой пахло закисшей золой, горелой сажей, еще чем-то лежалым. Дрова рыбаки, похоже, привозили с собой или вылавливали плавник – в округе их не имелось. Еще Бембеев обнаружил в избушке старую, набитую сопревшей соломой наволочку, обрадовался ей, солому вытряхнул в печушку, а наволочку взял с собой – постирать. Наволочка – примета дома, теплой постели, покоя…
Поскольку мазанка эта – рыбацкая, то, наверняка, где-нибудь должна быть спрятана и сеть хотя бы часть ее, рваная… В избушке кусок сети действительно нашелся, спрятанный в самом сухом месте – за печкой. Калмык поцецекал озадаченно языком – дыры в выбракованной сетке были очень большие – придется чинить. Бембеев почувствовал себя усталым, но собой остался доволен – все, что ни замышлял, – все ему удавалось.
Он, выглянув из мазанки, сунул в рот указательный палец, громко свистнул. Никто в дутовской армии не умел свистеть, как он, – ловко, одним пальцем, прижав его к языку, по-шамански хитро и лихо, лишь один Бембеев; нескольких человек он пробовал обучить этому лихому свисту – не получилось.
Конь, услышав команду хозяина, со звонким ржанием вынесся на берег, отряхнулся и с места пошел галопом. Только земля гулко задрожала под его копытами. Бембеев ухватил коня за храп, сунул в зубы сухарь – конь любил сухари, будто пьяница – шкалик. Конь с удовольствием сжевал каменной твердости сухарь, поддел хозяина мордой под локоть – давай; мол, еще…
Распустить сетку оказалось делом непростым – калмык кряхтел, напрягался, сдувал с кончика носа пот, но разгадать запутанные намертво узлы неведомого вязальщика не смог. Завидев человека около мазанки, начали слетаться чайки, шумно плюхались в воду, кричали, спрашивали у Африкана, когда же он забросит снасть в озеро? Африкан улыбался, сопел, впивался зубами в слипшиеся узлы и не отвечал птицам.
Связь между Чанышевым и Дутовым работала бесперебойно, будто хорошо смазанный механизм: курьеры регулярно ходили в Суйдун, возвращались обратно.
Темной ночью, в начале октября, Чанышев ждал связиста в предгорьях, у двух дряхлых каменных зубов, распадающихся прямо на глазах. Связник опаздывал, и Чанышев нервничал – не случилось ли чего? Время ведь такое, что люди исчезают сотнями, и никому даже в голову не приходит искать. Хоть войне и пришел "кердык", как насмешливо выражался Давыдов, а она продолжается – невидимая, неслышимая, но очень злая, и крови на ней льется не меньше, чем на войне масштабной.
Наконец вдали послышался мягкий топот, сдобренный тряпичными куклами, специально намотанными на копыта. Чанышев прислушался – показалось, что топот был сдвоенным. Может, за связником скачет еще кто-то, выслеживает его?… Чанышев расстегнул деревянную кобуру, откинул верхнюю захлопывающуюся крышку, ощупал пальцами рукоять маузера… Вновь прислушался к темноте. Точно, топот копыт был двойным – вместо одного связника приближались двое. Чанышев всунул руку в карман куртки, проверил, есть ли патроны? Обычно он обязательно кидал десятка два россыпью на дно кармана – на всякий случай. Если стрельба оказывалась затяжной, то "рыжики" всегда бывали кстати – так патроны к револьверу звал "рыжиками", либо "грибочками" тот же Давыдов. Остроумный человек.
Метрах в ста от Чанышева всадники остановились. Тот, который скакал впереди, зажег спичку, трижды прикрыл ее ладонью и потушил. Это был условный знак, который мог подать только связной. Чанышев облегченно вздохнул и застегнул кобуру.
Всадники подъехали к каменным зубцам, спешились. С недалеких вершин потянуло холодом. Чанышев поежился, подержал руки некоторое время в карманах куртки, согревая, и, выйдя из-за громоздкого камня, проговорил негромко:
– С благополучным прибытием!
Связной первым подошел к нему, протянул руку:
– От Александра Ильича Дутова – личный посланец, – сказал он, кивнув в сторону человека позади. – Велено устроить на работу, помочь во всем и так далее…
– Устроим, – бодро произнес Чанышев, – поможем… Доволен будет.
– У меня к вам письмо, – тихим, едва различимым голосом сообщил посланец, добавил, наклонившись к Чанышеву: – от Александра Ильича лично.
– Генерал любит лично писать письма, я знаю… Имеет литературный дар, – Чанышев рывком протянул руку: – Давайте сюда письмо!
Фамилия у дутовского посланца была простая, очень русская – Еремеев. И звали его просто – Еремеем.
К починенной, в четырех или пяти местах сетке нужен был кол, но найти на безлесом Зайсане деревяшку – дело почти безнадежное. Поэтому Бембеев, пометавшись по берегу, решил выбрать камыш потолще и обойтись им, иначе он вряд ли что поймает – все судаки с сазанами будут над ним смеяться. Сняв сапоги, развесив на кустах чернобыльника портянки, стянув брюки и также накинув их на упругий куст – пусть одежда подсохнет, – он в кальсонах залез в воду. Вода была теплой, ног касались своими гладкими телами рыбешки, щекотали кожу.
Выбрав несколько толстых, с узловатыми стволами стеблей камыша, Бембеев выдернул их и выволок на берег. Там один заострил, обрезал верх. Работой своей остался доволен, привычно цецекнул языком. Камышовые колья он вогнал в ил заостренным концом, подналег на них, укрепляя, примотал край сетки к одному, потом другому колу, проверил на прочность – не оборвется ли – с воодушевлением поплевал на руки – можно было делать первый заход.
Дно озера круто опускалось, под ноги попадались скользкие водоросли, какие-то ракушки, еще что-то. Африкан зашел в воду по шею и, сипя от напряжения, делая широкую дугу, поволок к берегу кол с привязанным концом сети. Пока тащил, упираясь в дно босыми пятками, почувствовал один сильный удар, за ним второй. Сердце у него радостно екнуло. Следом раздался еще один удар, чуть не выбивший у него из пальцев камышовый кол с сеткой, в голове мелькнула мысль, что это не рыба попала, а целый поросенок – слишком уж велико было сопротивление.
– Ого-го-го! – закричал калмык восторженно.
Возбужденные чайки поддержали его согласными воплями, взмыли в воздух, сыпя в озеро водяной сор, будто шрапнель. Африкан, чувствуя, что невидимая рыбина буквально выламывает у него из рук кол, засипел сильнее, поспешил к берегу. Мелькнула испуганная мысль "Уйдет ведь!" Рыба была не только сильная, но и хитрая, не боялась шевелящихся в воде белых ног. "Не сожрала бы!" – возникло в мозгу опасливое, и Африкан еще проворнее заработал ногами по дну.
Чем ближе была влажная темная кромка песка, тем сильнее становилось сопротивление добычи, тем буйнее вели себя "поросята", угодившие в сеть. Африкан не сдержался, радостно захохотал – он наварит не только ухи, но и навялит рыбы.
– Ого-го-го! – вновь закричал он, отпугивая от себя наглых остроклювых чаек.
Калмык благополучно выволок добычу на берег – хватило и ума, и сноровки, и фарта. Добыча оказалась все-таки не так велика, как казалось в воде: буйный сазан килограммов на шесть, который никак не мог смириться с тем, что спросонья угодил в неприятность, вполне приличный судачишко с мутным пьяным взглядом и штук шесть хулиганистого вида окуньков… Главное было – не упустить сазана, Африкан извлек из-под ноги здоровенную ракушку, саданул ею сазана по голове, целя в глаз.
– Не дергайся, – исступленно выкрикнул он, – не брызгайся бульоном, раз сидишь в супе.
Сазан покорно стих.
– Так-то, паря, – одобрил поведение сазана калмык.
У него с собой было несколько картофелин, тряпица с разными ароматными китайскими корешками, пяток луковиц и даже лаврушка – все то, без чего уха не бывает ухой. Он, правда, привык к ухе по-степному, а в нее обязательно добавляют несколько помидорин, – да еще три-четыре наперстка смирновской водки – но ни того, ни другого, увы не было… Африкан наполнил котелок водой, под днище сунул полдесятка изрезанных ножом камышовых кочерыжек, затем хряснул куском немецкой стальной подковы по кремнию, высек целый сноп ярких брызг, дружно нырнувших в кусок ваты. Вата немедленно поглотила горящие брызги, через несколько мгновений над ней поднялся вонючий сизый дымок. Прошло еще немного времени, и в котелке забулькала вода. Звук этот – уютный, – напомнил Африкану о доме и заставил повлажнеть глаза.
Над Зайсаном плыли невесомые прозрачные облака, чайки, сожрав все рыбьи внутренности, выброшенные Африканом на песок, проглотив чешую и слизь, теперь сонно качались на воде, напротив костра и также ожидали ухи.
Отвел Африкан Бембеев душу сполна. Отяжелел так, что даже не осталось сил, чтобы подняться – отполз в сторону, в камышовую тень, и там задремал.
Сквозь дрему Африкан услышал, как тихо заржал его конь, пасшийся в сотне метров от мазанки. В другой раз, особенно если бы дело происходило на фронте, Африкан обязательно бы обратил на это внимание, а сейчас лишь сыто шевельнулся, подумал, что конь увидел лягушку, вылезшую из воды. Он не знал, что ждет его впереди, и не хотел забивать себе голову озабоченными мыслями – рано еще.
Через несколько минут Африкан уже видел себя в степи, посреди волнующегося серебряного пространства, – отец установил юрту на мягком ковыльном пятаке. Африкан зачарованно смотрел на переливающиеся под ветром макушки ковыля, на крупный красный диск солнца, повисший низко над землей, и радовался жизни. Из юрты вышел отец, встал у сына за спиной, тряхнул роскошной волчьей шкурой, которую держал в руке.
– Посмотри сюда, – сказал он.
Шкура была хороша, выделана тщательно – мягкая, можно легко свернуть в рулон, волос блестящий, живой, от встряхивания по шерсти побежал волнистый свет.
– Я хочу сшить из нее тебе шапку.
– Спасибо, ата. Но из этой шкуры две шапки может получиться.
– Пусть будет одна, но очень хорошая.
Неожиданно крупное красное солнце заслонила чья-то тень. Бембеев, не просыпаясь, поднял голову, ничего не увидел, застонал с досадою и в следующее мгновение открыл глаза. Над ним стояли три человека с жестко сцепленными челюстями и холодными насмешливыми глазами. Бембеев поспешно подтянул к себе босые ноги.
– Отдыхаешь? – спросил один из незнакомцев, пожилой, с плохо выбритым седым подбородком, морщины густо обметали уголки его глаз.
Бембеев попробовал подняться, но один из незнакомцев с силой врезал ему ногой по груди – приложился всей ступней. Калмык ударился о землю спиной, застонал. Невольно подумал о том, что отец приснился ему недаром…
– Тебе вопрос задают, чего не отвечаешь? – поинтересовался человек с сабельным шрамом. – А?
– Отдыхаю, – сипло, давясь слипшимся в груди воздухом, ответил Бембеев.
– Мы приехали, чтобы отдых твой сделать вечным, – с пафосом произнес третий, скуластый красноносый казак, густо заросший рыжим диким волосом.
– Кто вы? – спросил Бембеев. – Что я вам сделал?
– Нам-то ты не сделал ничего, – сказал пожилой, кладя руку на новенькую кожаную кобуру, притороченную к ремню, – но лучше бы ты нам что-нибудь сделал, чем отцу Ионе.
– Это почему же? – прохрипел калмык.
Ему сейчас важно было выиграть время, увлечь этих людей каким-нибудь разговором, либо посулами – неважно чем, лишь бы они не открыли стрельбу раньше времени.
– Он еще спрашивает, – хмыкнул красноносый казак, сунул руки в накладные карманы английского френча, осуждающе качнул головой.
– От нас можно откупиться, – доверительно произнес старший, – от отца Ионы – никогда.
– Вы пришли меня убить? – просипел Африкан.
Непрошеные гости дружно захохотали.
– Нет, пришли накормить тебя мармеладом, – отхохотавшись, сообщил старший. – Вот скажи, голуба, – старший передвинул кобуру набок, присел перед калмыком на корточки и доверительно глянул ему в лицо, – с какой стати ты решил отправиться к красным? У тебя что, поручение какое-нибудь к ним имеется? Или что-то еще?
– Ничего у меня нет, – просипел Африкан, – и вообще я не понимаю, о чем идет речь.
– Не понимаешь? – старший ехидно ухмыльнулся.
– Не понимаю.
Сабельный шрам на лице молодого тем временем потемнел, налился краской, Африкан поспешно отодвинулся, изобразил испуг, парень со шрамом это заметил, брезгливо раздвинул губы, будто перед плевком. Калмык смерил глазами расстояние до красноносого казака, который откололся от остальных и заглядывал теперь в котелок, где находилась недоеденная уха, по-собачьи шумно нюхая и восхищенно поцокая языком:
– Однако тут и хлебово вкусное есть!
До красноносого было далеко, не достать, но именно он представлял сейчас для Африкана наибольшую опасность.
– Значит, не хочешь сказать, с каким поручением ты идешь к красным? – старший стер со лба мелкие бисеринки пота, глянул на ладонь.
– Нет у меня никакого поручения, – Африкан энергично помотал головой, – и никаких красных я не знаю. Я домой иду, домой… Понимаете?
Молодец, украшенный шрамом, сожалеюще вздохнул – ну чего стоило человеку признаться? – убили бы тогда без всяких мучений, а сейчас ему придется страдать, харкать кровью… Он занес ногу для удара и с кряканьем саданул ею Африкана. Но нога цели не достигла, повисла в воздухе – молодому вояке даже показалось, что она остановилась сама по себе. В следующее мгновение он полетел на своего старшего напарника, тот неверяще взвизгнул и, задрав конечности, впечатался спиной в песок. Африкан перескочил через него и кулаком вогнал голову молодца, украшенного шрамом, в глубину куста.
Красноносый казак, приспособившийся уже было к котелку, онемел, держа "варево" в руках. Он словно не верил тому, что видел, нижняя челюсть у него отвалилась, стал виден нездоровый язык.
Калмык действовал стремительно, как когда-то на борцовском ковре. Все забытые приемы мигом вспомнились; стиснув челюсти, он нанес молодцу второй удар, услышал, как под кулаком у того треснули зубы, изо всей силы рванул пистолет, призывно торчавший у молодца из кобуры, ловко, будто фокусник, подкинул его в руке и выстрелил в старшего. Старший запоздало дернулся, закричал – пуля попала ему в живот. Африкан, обрезая этот крик, снова выстрелил, всадил вторую пулю этому человеку в голову. Пуля насквозь пробила череп, будто пустую деревяшку.
Затем калмык перевел пистолет на казака, державшего в руках котелок с ухой. Тот стоял на месте, будто завороженный колдуном. Африкан повел стволом пистолета дальше и выстрелил в куст, примятый головой молодого налетчика со шрамом.
Над кустом взвихрилось мокрое красное облако. Африкан выстрелил в куст снова – для верности – пуля тяжело встряхнула тело налетчика, ноги в щегольских новеньких сапогах дернулись, гулко хлобыстнулись каблуками друг о дружку.
Красноносый продолжал держать котелок в руках – он остолбенел, мышцы у него сделались деревянными, – казак не сводил с Африкана огромных, вывалившихся из орбит глаз и, похоже, не видел его.
– Поставь котелок на место, – приказал красноносому Африкан.
Казак очнулся, закряхтел, будто держал бревно, со скрипом сложился и поставил котелок на песок.
– Молодец, – похвалил его Африкан, – а теперь три шага от котелка назад – арш!
Красноносый послушно исполнил.
– Кругом! – подал новую команду Африкан. – Ша-агом арш!