Казак вскинул голову – перед ним была вода. Куда идти-то? В озеро?
Африкан поднял ствол пистолета.
– Я же сказал: арш! Не выполнишь команду – застрелю! – в голосе калмыка зазвенели угрожающие железные нотки. – Пошел!
Красноносый всхлипнул вновь, оглянулся моляще – прозрачная мирная гладь озера его пугала, он сделал несколько нерешительных шагов к воде и остановился. Застояться красноносому Африкан не дал, подогнал резким, как удар хлыста, вскриком.
– Пошел!
Красноносый дернулся, будто его пинком опечатали ниже спины, сделал еще несколько шагов и снова остановился.
– И-и-и! – взвыл жалобно вояка.
Африкан, почти не глядя, ткнул перед собой пистолетом, нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел.
– Пошел в воду! – крикнул он. – Плыви!
– Куда плыть-то? – голос у красноносого был слезным, дрожащим.
– На ту сторону Зайсана!
До противоположной стороны Зайсана было, наверное, не менее сотни километров. Красноносый хотел стащить с себя сапоги, но Африкан не дал ему сделать и этого, опять гулко саданул из пистолета.
– И-и-и-и! – красноносый взвыл снова, аккуратно разгреб носками сапог перед собою воду – будто бы раздвинул озеро – вошел в воду по колено, остановился.
– Что-то ты, паря, совсем ленивым стал, – насмешливо проговорил Африкан, ловко, будто фокусник в цирке, подкинул пистолет, поймал его, нажал на спусковую собачку.
Стрелял Африкан метко – пуля пробила воду у самых ног красноносого, загоняя его дальше в озеро. Войдя в воду по грудь, красноносый снова остановился и провыл, давясь воздухом, слезами:
– И-и-и-и! Я плохо плаваю.
– В воду марш!
Красноносый вошел в воду по шею, приподнялся на цыпочки и, взбивая крупные брызги, бухнул сапогами один раз, другой, третий и умолк.
– Вперед! – Африкан махнул пистолетом.
Наступила пора, когда Дутов стал колебаться, не зная, как быть – то ли верить Касымхану Чанышеву, и верить до конца, либо не верить вообще. Отец Иона, понаблюдав за Чанышевым, пустив по его следу нескольких довольно толковых топтунов, задумчиво чесал пальцами жидкую бороду, слушая их доклад, но сам ничего не говорил, лишь усиленно ворочал мозгами, – и все про себя, молчком, молчком…
– Ты чего, святой отец? – спрашивал у него Дутов, но отец Иона, ничего не говорил. – Чуешь чего-нибудь? – настойчиво подступал к нему Дутов. – Может, факты какие-нибудь у тебя есть?
– Пока нет, – подавлял в себе вздох отец Иона.
– Тебя не поймешь, – сердито произносил Дутов, – то ты балаболишь безумолку, будто баба, успешно продавшая на базаре мешок картошки, то молчишь, словно к языку у тебя прилип кусок смолы. Скажи что-нибудь определенное!
– В том-то и дело, отец родной, что ничего определенного сказать не могу. Пока не разберусь…
– Ты разберись, разберись… Мне это важно знать. Чем быстрее – тем лучше.
Очень хотелось отцу Ионе в такой ситуации отличиться, прихватить на чем-нибудь Чанышева, уже несколько раз пробовал он это сделать, но все попытки оказались пустыми, и на Касымхана поп пока ничего не добыл, никакого компромата.
При встречах с Касымханом он был ласков, голос его делался тихим, воркующим, глаза прощупывали фигуру гостя, старались зацепиться за какую-нибудь костяшку, проникнуть внутрь, но ничего у отца Ионы из этого не получалось.
– Никак не могу понять, кто вы есть на самом деле, – как-то сказал Дутов Чанышеву.
В ответ тот тихо, едва приметно улыбнулся:
– Кто я есть на самом деле, вы, Александр Ильич, знаете не хуже меня.
– Это не ответ, господин Чанышев, – неудовлетворенно покачал головой Дутов.
– Почему, Александр Ильич?
– Говоря вашим языком, потому, что вы также знаете лучше меня.
Вскоре после этого разговора Чанышев уехал в Джаркент. Прошло немного времени, и Еремеев, работавший теперь коневодом в милиции, – лучшего места для него даже придумать было нельзя, оно очень устраивало постаревшего Еремея, – передал Касымхану письмо. Чанышев вопросительно глянул на коневода.
– От атамана, – коротко пояснил тот.
"К.Ч. Ваш обратный приезд в Джаркент меня удивил, и я не скрою, что принужден сомневаться и быть осторожным с Вами, поэтому впредь до доказательства Вами преданности нам, я не сообщу многого. Сообщу лишь последние сведения, полученные три дня тому назад".
Колючий тон письма Дутова нехорошо удивил Чанышева, он резко обернулся – если бы засек чей-то взгляд, постарался бы немедленно разобраться с этим человеком. Но на него никто не смотрел.
"Ваши большевики озверели потому, что им будет конец, – писал дальше атаман. Тон письма был нервным. – У меня был один мусульманин с Кубани и передал письмо Врангеля. Содержание его не скажу. Деньги от Врангеля я получил. Врангель взял Екатеринодар, Владикавказ, Новочеркасск и Астрахань. Все казачьи войска с ним. Мы теперь имеем тесную связь, и надо сейчас не играть на две лавочки, а идти прямо".
Чанышев невольно усмехнулся: насчет того, что не годится играть на две "лавочки", атаман бесконечно прав… Только у атамана своя правота, а у Чанышева – своя. И словами ее можно выразить совершенно одинаковыми, повторяющими друг друга, а вот результат будет разный.
"Я требую службы Родине, – писал далее атаман, – иначе я приду, и будет плохо. А если кто из русских в Джаркенте пострадает – ответите Вы, и очень скоро".
Чанышев не сдержался, усмехнулся вновь – что-то уж больно грозно заговорил атаман. На самом же деле руки у атамана даже короче, чем он думает, и вряд ли ему когда-нибудь удастся поднять восстание, как это делал он еще совсем недавно, вряд ли сможет поджигать дома и убивать людей. Все это у атамана в прошлом. Одно настораживало – слишком уж отчетливо, даже назойливо звучали нотки недоверия в письме. А ведь оттого, будет ли верить атаман Чанышеву, зависит, станут ли впредь гибнуть земляки Касымхана или нет.
В кабинет к Чанышеву заглянул заместитель – рыжий бородатый казак из Конной армии Буденного, человек силы необыкновенной, рубака, весельчак, любитель абрикосового самогона. Как заместитель, буденовец был слабоват, а вот как рубака и тамада на застольях – очень хорош.
– Останешься за меня, – сказал ему Чанышев. – Я – к Давыдову.
– Что, обстановка осложнилась? – хриплым от вчерашней попойки голосом спросил рубака.
– Осложнилась, – коротко ответил Чанышев.
Давыдов находился на месте, он словно ждал Чанышева, стол перед начальником регистрационного пункта был чист – ни единой бумажки, ни одной соринки. Давыдов показал рукой на кресло:
– Садись, гостем будешь!
Чанышев сел, стукнул пальцами по столу.
– Я так понял, от нашего подопечного пришло письмо? – проявив проницательность, спросил Давыдов.
– Совершенно верно, час назад передали. Засомневался он во мне, вот что, товарищ Давыдов.
– Считай, что во мне он тоже засомневался, – Давыдов обреченно махнул рукой, жест был красноречив: пропащие, дескать, они с Чанышевым люди – но в следующее мгновение не выдержал, засмеялся: – Тебя это очень огорчает?
– Очень, – признался Чанышев. – От этого же зависит успех операции.
– Я считаю – ничего страшного в этом нету, – сказал Давыдов. – Других людей у атамана на нашей территории все равно нет. Поэтому, как бы там ни было, он должен будет довольствоваться тем, что у него имеется в наличии. Отсюда делай выводы, товарищ Чанышев. Мы с атаманом повязаны одной веревочкой. Старайся дальше входить к атаману в доверие. Если считаешь, что воду здорово мутит поп, мы этого попа уберем быстрехонько – комар носа не подточит. Дай-ка письмо!
Чанышев отдал письмо начальнику регистропункта. Тот быстро пробежался взглядом по бумаге. Задержался на последнем абзаце. Перечитал его.
– А вот пожалуйста, специальный пункт для укрепления твоих, товарищ Чанышев, дружеских отношений с Дуговым. Он сам предлагает, лично – подчеркиваю, лично, что выполнение этого пункта резко повысит твои акции… Смотри, – Давыдов провел пальцем по бумаге. – "Я требую сдачи в Чимпандзе пятидесяти винтовок с патронами – иначе сами учтите, что будет. Вы сделать это можете, и тогда поздравляю Вас с чином и должностью высокой, почетом и уважением". А! – Давыдов громко хлопнул рукой по столу. – Да мы дадим дутовцам не пятьдесят, а семьдесят пять винтовок, пусть владеют! И патронов дадим. Три ящика!
– А если они начнут стрелять по нашим мирным гражданам, тогда что?
– А вот этого мы им не дадим, – Давыдов язвительно, будто Змей Горыныч перед полетом на дальние огороды Бабы-яги, оставшиеся без присмотра, ухмыльнулся, – не получится! – Он побарабанил пальцами по столу.
Чанышев тоже побарабанил, – сам не заметил, как повторил Давыдова, затем оба, словно поймав друг друга на чем-то запретном, засмеялись – это вышло у них очень даже неплохо.
– Чаю хочешь? – спросил Давыдов.
– Нет.
– Тогда бывай, – Давыдов приподнялся с кресла и сунул Чанышеву крепкую, в дубовых наростах мозолей руку, – мне еще работать надо.
– Мне тоже.
Красноносый казак бухал, бухал сапогами и таким образом сумел отплыть от берега метров на пятьсот, потом силы у него кончились. Он прокричал что-то прощально и пошел на дно. Рыбам на корм.
Увидев, что зайсанская гладь сделалась чистой, никто не мутит воду, калмык небрежно помахал рукой:
– Прощевай! В следующий раз будешь знать, как на чужую уху зариться.
Он хотел было оставить трупы на берегу – через пару-тройку дней, от них ничего не останется, все подберет здешнее зверье, лисы, да камышовые коты, но потом решил, что лучше сдернуть тела в воду, пусть они, как и красноносый, покоятся в озере… Пускай у них будет общая судьба. И могила – общая.
Африкан хотел снова забраться под камыши и забыться на теплом песке хотя бы на пару часов, но песок был испачкан чужой, быстро почерневшей кровью, которую уже облепили жадные мухи, и Африкан прошел в мазанку.
Думал, что на озере он отдохнет, наловит рыбы на дорогу, но все испохабили непрошеные гости… Он невольно покосился и сторону Зайсана. Придется отсюда уходить. Хотя и не хочется. Однако есть силы, которые выше самого могучего человека. Есть обстоятельства, также человеком созданные, которые просто невозможно преодолеть. Есть судьба в конце концов, которую ни исправить, ни обмануть…
Африкан постоял немного в раздумии, поежился от неприятных мыслей, потом подхватил свои вещи, развернулся и вышел из мазанки, плотно прикрыв дверь и подперев ее снаружи толстым, одеревеневшим от времени камышовым обрубком. На берегу он оделся, свистнул своего коня, затем разыскал трех коней, которые никогда уже не понадобятся своим хозяевам, связал их общим поводом и двинулся на запад, в сторону солнца, начавшего краснеть – приближался вечер, а до темноты Африкану надо было определиться с ночлегом.
Еще одна забота не давала покоя Африкану – надо было обязательно понять, как его нашли эти трое? Случайно наткнулись или же двигались за ним по следу от самой крепости? В последнем случае домой, в Оренбург, нет смысла возвращаться, там его очень скоро возьмут тепленьким, и, как повезло сегодня, ему может не повезти. Вместо запада неплохо было бы двинуться в обратную сторону, осесть где-нибудь в Чите или в Благовещенске – незнакомых чужих городах… Воспользоваться чужими документами? Но кто гарантирует, что они не оказались бы фальшивкой или владельца их разыскивают не только в России…
Наконец Бембеев выпрямился в седле, застегнул воротник, сделавшись стройнее и собраннее, шевельнул вечерний воздух плеткой, и конь, разом забоявшись ее, запрядал ушами.
– Не бойся, не трону, – сказал ему Африкан, глянул на крупное красное солнце, уже коснувшееся нижним краем земли, стер с глаз влагу, образовавшуюся внезапно, и повернул коня в противоположную от солнца сторону. – Поехали туда, – произнес он тихо, – домой нам нельзя. Нас там не ждут. Или наоборот – ждут очень даже…
Фигура Африкана, сидевшего на лошади, еще долго была видна, освещенная темным красным солнцем, потом нырнула куда-то вниз, в лощину, в лощину погрузились и трое коней, которых калмык вел за собой в поводу – все, в общем, исчезло: ни Африкана не стало, ни лошадей. Лишь печальный многоголосый звон стелился над степью…
Давыдов предложил Чанышеву использовать Еремея в качестве курьера:
– Нечего ему в коноводах отираться, пусть съездит в Суйдун. Мы его, кстати, проверили…
– Ну и что?
– Ни в чем серьезном не замешан. Иначе ты сам понимаешь… Ему бы давно был кердык. Ты бы сам привел приговор в исполнение. Если бы у тебя дрогнула рука – я бы привел… У меня рука не дрожит.
– Это верно. Но все-таки он не наш человек. Он – человек атамана.
– Тем лучше. Значит, ему веры там больше будет.
– На той стороне, не на этой… – пробормотал Чанышев.
– Ты, Касымхан, гибче будь, гибче… Революция любит гибких людей. Посмотри на Троцкого. Вертится, как угорь на горячей сковородке.
– Ладно, давай используем этого махрового дутовца в качестве курьера, – согласился Чанышев.
– Глядишь, на нашу сторону перетянем…
– Вряд ли.
– Тогда уничтожим. Одновременно с твоим коноводом надо послать своего курьера. Пусть все проверит и доставит нам точные данные.
Еремеев привез от Дутова письмо со следующим текстом:
"Вы спрашиваете новости. Сообщаю: генерал Врангель соединился с крестьянами Махно. Фронт его усиливается ежедневно. Франция, Италия и Америка официально признали генерала Врангеля главой всероссийского правительства, послали помощь: деньги, товары, оружие и 2 пехотных французских дивизии. Англия пока подготавливает общественное мнение против большевиков и на днях ожидается ее выступление. Дон и Кубань соединились с Врангелем. Бухара совместно с Афганистаном выступит на днях против соввласти. Думаю, что шаг за шагом коммуна погибнет, комиссарам грозят все последствия народного гнева. Советую семью Вашу перевезти в Кульджу под видом свидания с родственниками или закупки товаров. Пока все. Поклон Вам и другим, кто против народа не работал. А.Д."
Прочитав это послание, Давыдов усмехнулся, поскреб щетину на щеках.
– Все-таки атаман больше похож на сочинителя сказок, витающего в "воздусях", чем на боевого генерала, – сказал он. – Я тут провел кое-какую разведку… – Давыдов снова поскреб пальцами жесткую, как проволока, щетину, поморщился с досадой: если заявится какой-нибудь "регистрационный" проверяющий, обязательно намылит шею за неопрятный вид. – И вот что выяснил. Прежде всего китайцы проводят у себя в Кульджинском округе частичную мобилизацию, призывают по восемьсот человек с каждой волости… Как ты думаешь, товарищ Чанышев, что это значит?
– Точно сказать не могу, хотя догадываюсь: Дутов стал опасен китайцам.
– Почти угадал. Но они не боятся Дутова. Дело в другом – китайцы хотят перекрыть атаману отход к ним в Китай, если тот ввяжется с нами в боевые действия и проиграет. А он, судя по всему, обязательно ввяжется – по письму хорошо видно, как он петушится и усиленно готовится к нападению. Китайцы покумекали и решили, что ссорится с нами им совсем не резон. Замечу, Касымхан, мобилизации не подлежат дунгане и тарачинцы. А что это значит? Это значит, что среди дунган и тарачинцев могут быть люди, близкие к Дутову.
– В общем, обстановка накаляется…
– Совершенно верно. Четыре дня назад китайские представители выезжали на границу, обследовали, насколько она надежна. Это тоже показательная штука. И еще. По моим сведениям, атаман ищет подходы к опиуму, хранящемуся у нас на складах и Джаркенте…
– Такие сведения привез и Еремеев.
– Верно. Это свидетельствует о том, что никаких особых денег атаман не имеет и помощи ни от кого, кроме как от генерала Багича, не ждет. А деньги и помощь ему ой как нужны.
Чанышев согласно качнул головой.
– В общем, понятно одно: надо ускорять ликвидацию атамана. Не будет Дутова – не будет и этой головной боли. – Касымхан побарабанил пальцами по столу.
– Молодец, товарищ Чанышев! – громко воскликнул начальник регистрационного пункта. – За что я тебя люблю, знаешь? За сообразительность.
Чанышев потрогал усы и ничего не сказал Давыдову. Конечно, ускорить ликвидацию атамана нужно, но и торопиться тоже нельзя, – операция может сорваться. Тогда ни Чанышеву, ни Давыдову голов не сносить.
На улице стоял ноябрь. Холодный ноябрь двадцатого года.
Через несколько дней в кабинет Чанышева в Джаркенте постучался красноармеец в обмотках, с самодельными костылями, – судя по всему, он только что выписался из госпиталя. Войдя в кабинет, красноармеец оглянулся подозрительно, словно бы проверял, есть у здешних стен уши или нет, и сказал:
– Я от Александра Ильича.
Чанышев оценивающе оглядел красноармейца:
– Письмо есть?
– Есть.
– Давай сюда, – протянул руку Чанышев.
Красноармеец полез за пазуху… Письмо действительно было от атамана, написано его рукой, – Дутов просил пристроить своего агента по фамилии Нехорошко куда-нибудь в советское учреждение на неприметную должность. На следующий день в милиции появился новый писарь. По фамилии Нехорошко. У Чанышева теперь работали уже два агента атамана – Еремеев и Нехорошко.
Проезжая по крепости на экипаже, Дутов неожиданно заметил плечистого господина, с откровенным любопытством разглядывавшего его.
Наряжен господин был так, как никто в крепости, наверное, не наряжался: в старую генеральскую шинель с красными отворотами и споротыми погонами. Давно не стиранный клетчатый шарф не скрывал шею, покрытую синеватой куриной кожей.
На ногах незнакомца красовались роскошные отлитые из чистой гутапперчи, американские галоши яркого оранжевого цвета, кое-где испачканные грязью. На голове вороньим гнездом торчала нахлобученная по самые уши старая шляпа, украшенная дыркой. И если лицо этого диковинного господина мало о чем говорило Дутову, то галоши, похожие на гусиные лапы, мигом вернули его в прошлое, в Оренбург пятнадцатого года и в Петроград семнадцатого, напомнив об одном из борцов, на чьем поединке Дутов когда-то присутствовал.
– Святой отец, – атаман толкнул локтем сидевшего рядом отца Иону, – того казаки стали звать совсем не по праву "святым отцом", но Иона против этого не возражал, – а, святой отец!
Отец Иона, клевавший носом после бессонной ночи, – пришлось выяснять у одного казака, где тот взял красные листовки, отпечатанные в городе Верном, – дернулся, вскинул голову и обвел мутными глазами пространство.
– Я весь внимание, Александр Ильич, – слазал он.
– Глянь-ка на это чучело, – попросил Дутов.
– Какое чучело?
– Вон, у хлебной лавки стоит.
Отец Иона оценивающим взглядом окинул бывшего борца.
– Ну?
– Лазутчик ведь. Присмотри за ним!
Лицо у отца Ионы дрогнуло, смуглые полные щеки посветлели, веки опустились на глаза. Впрочем, сквозь реденькие, кокетливыми запятушками загнутые ресницы пробивался наружу острый колючий свет, – несмотря на внешнюю сонливость, отец Иона всегда находился начеку, все видел и все слышал.
– Угу, – произнес он едва различимо, в себя.