Вечером бывшего борца пытали, стараясь выяснить, какое же задание он получил от красных комиссаров, что ему надо в Суйдуне. Но борец молчал. Он и сам не знал, если откровенно, что ему надо в крепости. Забрел он сюда в основном ради любопытства, красных комиссаров в глаза не видел, хотя слышал про их кожаные тужурки, да про маузеры, но это совершенно не имело отношения к нему, к борцовскому ковру и к цирку. Отец Иона внушал тихим ласковым голосом:
– Ты должен уразуметь, что я с тебя шкуру сниму с живого, но правды добьюсь… Говори, что тебе наказали красные комиссары?
Борец с трудом шевелил челюстью, слизывал языком кровь с губ и отрицательно качал головой:
– Я не знаю никаких комиссаров… Поверьте мне! Честное слово!
– Зачем ты сюда приехал? Что тебе надо в Суйдуне?
– Цирк… – борца трепала одышка, внутри сидела боль, скручивала его в веревку, ему хотелось сейчас одного: заползти в угол этого темного вонючего помещения и затихнуть там. – Цирк… – горло, грудную клетку ему здорово трепал кашель, борец гхакал так, что у него чуть зубы не вылетали.
– Цирка нам только не хватало, – отец Иона поморщился, – ко всем нашим бедам и заботам… Пхе! – Он повернулся к угрюмому звероватому казаку с плоским лицом и блестящими глазами. – Выдерни-ка ему пару ногтей на правой руке…
Борец ничего не мог сказать, потому что приехал организовать в Суйдуне гастроли передвижного цирка, отец Иона по воле атамана загубил невинную душу. Утром часовые нашли за крепостной стеной, в сточной канаве окоченевший громоздкий труп с босыми грязными ногами. Роскошные галоши борца приглянулись одному из "аборигенов", и тот поспешил присвоить их себе. Похоронили его, как "неизвестное лицо", установив на могиле фанерку с соответственной надписью, фанерку кто-то вскоре украл, еще через месяц могила сровнялась с землей, и ничто уже не свидетельствовало о том, что тут похоронен человек.
Дутов продолжал готовить переворот в России и прежде всего – в Семиречье – с утра находился на ногах, стремительно перемещался по крепости в сопровождении конвоя, пугая здешних собак и кур. Обстоятельства, однако, складывались совсем не так, как ему хотелось.
Давыдов вызвал к себе Чанышева, поставил перед ним стакан горячего чая, в блюдце крутой горкой насыпал черного, антрацитово поблескивающего изюма – это был особый сорт, сладкий, как сахар, без косточек – сабза. Давыдов пил с сабзой чай, как с сахаром, щурился и причмокивал от удовольствия, стирая широкой ладонью пот со лба: "Хар-рошо!"
– Садись! – пригласил он Чанышева к столу. – Чай настоящий – товарищи из Индии привезли. Изюм – "цыганский", его не только люди обожают – даже лошади, – он зачерпнул щепоть сабзы и отправил в рот. – Вот что, товарищ Касымхан… Пора снова собираться в Китай, к Дутову.
Чанышев сделал один глоток, сладко почмокал губами:
– Курьеры ездят постоянно.
– Курьеры – не то, – сказал Давыдов. – Курьеров надо проверять. В общем, наступила пора очередной проверки. Дутов хорохорится, печатает статейки, хвалится, что денег у него куры не клюют: и Врангель ему подкинул, и французы в торжественной обстановке вручили, и англичане облагодетельствовали… Словом, атаман все больше и больше становится бельмом на глазу. Чем раньше мы его ликвидируем – тем лучше. Как идет подготовка?
– Идет, – уклончиво ответил Чанышев, – как только все будет готово – доложу.
– Имей в виду, Касымхан, чем раньше это произойдет – тем лучше. Да ты и сам так считаешь… В общем, доверие тебе, Касымхан, полное, поэтому и к сведениям, которые ты привезешь из Суйдуна, отношение будет такое же. По ним и будем принимать решение.
– Я вас понял.
– Раз понял – тогда вперед!
Чай допили в молчании. Пустой стакан Чанышев отставил в сторону, поднялся, щелкнул каблуками и произнес буднично словно бухгалтер из артели, занятый сбором рогов и копыт:
– Я пошел.
– Валяй! – продолжая пребывать в глубине своих мыслей, разрешил Давыдов.
Мысли его мучили, что называется, трудные, пробраться через их хитросплетения было непросто. Давыдов Чанышеву доверял, но, с другой стороны, не забывал и о пословице, рожденной, вполне возможно, революционными годами, "Доверяй, но проверяй".
Напрасно ожидал отец Иона трех своих агентов, которых он отправил в погоню за калмыком, – агенты в Суйдун так и не вернулись.
– Неужто красные их прихлопнули? – озадаченно скреб бороду отец Иона. – Как мух – березовой веткой? Не может этого быть! Мужики ведь были опытные.
Он поймал себя на мысли о том, что размышляет об агентах в прошедшем времени, будто их уже нет в живых, недовольно поморщился, скорбно вздохнул. Чтобы понять, что произошло, надо было копнуть приятелей калмыка, оставшихся здесь, в Суйдуне, наверняка, наведут на какой-нибудь след. Таких было трое, все – Георгиевские кавалеры: Еремеев, Кривоносов и Удалов.
Расспросить Еремеева не было возможности: его атаман лично послал в Совдепию присматривать за обстановкой и разным непутевым народом. Урядник Еремеев уже больше месяца находился в Джаркенте – сумел там устроиться на работу и время от времени присылал в крепость донесения с разными второстепенными сведениями. Отец Иона все, о чем сообщал урядник, знал и без донесений, из других источников, но тем не менее одобрял работу Еремеева в Совдепии, и прежде всего потому, что так повелел Дутов…
Второй приятель калмыка, бывший оренбургский сапожник Удалов, также находился в Совдепии, в Фергане – наводил мосты с Ергаш-Беем… Отец Иона расчесал пальцами бороду, потом прижал ее к ноздрям. Борода пахла дешевыми конфетками-подушечками, очень популярными у китайцев… И до Удалова сейчас не добраться.
Есть еще Семен Кривоносов, который никуда из крепости не уходил и не собирался уходить – стал личным ординарцем Ольги Викторовны. Без него матушка, как без рук – и яичек свежих с рынка без него некому принести, и дров для печи наколоть, и двор подмести, и самовар раскочегарить, и заварки хорошей, китайской либо индийской, достать, и грязь с обуви стереть – все это входит в обязанности Сеньки Кривоносова. Стоит ему только где-то застрять, как в доме занавески колышатся от крика:
– Семе-ен! Где вы?
Даже есаул Мишуков, здоровяк и красавец, ординарец атамана, был лишен права вмешиваться в дела Сеньки Кривоносова, вот ведь как. Отец Иона не выдержал, досадливо крякнул. Тьфу!
Выдернуть в такой обстановке Кривоносова на элементарный разговор, не говоря уже о допросе, – штука сложная… Отец Иона поддел рукою бородку, задрал ее вверх, с шумом втянул в себя воздух. М-да, пора бы и в баню наведаться… Однако он все равно извернется и допросит Сеньку Кривоносова, а Ольга Викторовна об этом никогда и не узнает.
У отца Ионы было несколько помощников, один из них даже говорить не умел, только мычал. Были и офицеры, сотник и подъесаул. Имелся даже судебный исполнитель в прошлом, знаток права, примкнувший к войску еще в Оренбурге. Поэтому отец Иона решил, что сам он связываться с Сенькой не будет – слишком опасно, а вот кому-нибудь из своих помощников поручит. Пусть аккуратненько прощупают "дамского угодника", вдруг у него есть какие-нибудь сведения и он укажет, куда нырнул этот проклятый калмык. Вздохнув озабоченно, отец Иона начал мысленно перебирать имена помощников. В конце концов он остановился на татарине Абдулле. Ему можно было доверять, как самому себе, – человеком он был верным.
Он призвал татарина к себе, тот вошел совершенно беззвучно, даже слабого шороха не произвел, поклонился учтиво, низко.
– Абдулла, ты ординарца Ольги Викторовны знаешь?
– Сеньку-то? А кто ж его не знает?
– Поговорить с ним надо. По душам. Сможешь?
– А чего не смочь. Только ведь он все расскажет атамановой бабе. У нас тогда что физиономии, что задницы – одного размера будут.
– А ты аккуратненько, аккуратненько… Я бы и сам этот разговор провел, но мне нельзя.
– Понимаю, начальник, – Абдулла наклонил крупную бритую голову в тюбетейке. – Атаман спросит – тебе и ответить нечего будет. – Абдулла ко всем обращался на "ты", в том числе и к начальству, и даже к генералам.
– Именно это имей в виду и не выпускай из вида… Понял, Абдулла? Действуй!
Абдулла подошел к Сеньке Кривоносову на рынке – тот у менялы обращал в местную валюту бумажные российские деньги. Торговцы, приезжавшие в крепость из ближайших деревень, русские кредитки перестали признавать.
– Ну что, Сенька? – спросил у Кривоносова Абдулла.
– Совсем обнаглели косоглазые, – пожаловался Сенька, – в обмен на свои кизяки требуют золотые червонцы… Тьфу! – Кривоносов удрученно покачал головой, затем подозрительно глянул на татарина. – А тебе, собственно, чего надо? Уж не по мою ли душу пришел?
– Да не-ет, – безразличным тоном протянул Абдулла в ответ, махнул рукой – дескать, просто подошел поздороваться.
– Не то ведь с вашей конторой как поведешься, так потом красных соплей не оберешься.
– Ну, не такие уж мы и страшные, – с укоризненной улыбкой проговорил Абдулла, оглядывая продавцов на рынке – не бросится ли в глаза что-нибудь подозрительное? – У нас много интеллигентных офицеров, – слово "интеллигентный" было совсем не из лексикона Абдуллы, но он с ним справился довольно успешно. – Один есть – даже Акадэмию Генерального штаба окончил. – Абдулла специально слово "Акадэмия" произнес манерно, по моде двадцатого года.
– Ага, – Кривоносов хмыкнул весело, – а на деле этот "акадэмик" – большой мастер наматывать жилы на локоть.
– А вообще-то один разговор к тебе есть, – сказал Абдулла. – Может, зайдем к нам, попьем чайку?
– Без захода нельзя? – деловито осведомился Сенька.
– Так ведь здесь поговорить не дадут, – Абдулла обвел быстрым взглядом базар. – Тут – суета, крики, пока стоишь в толпе, – обязательно кто-нибудь карман вырежет. Вместе с деньгами, – Абдулла демонстративно ощупал карманы форменных казачьих штанов, украшенных синими лампасами. – Давай заглянем к нам, Сенька?
– Ох, и надоедлив ты, Абдулка! Прилипнешь так, что клещами не отодрать. Москит ты!
– А это кто такой? – подозрительно сощурился Абдулла.
– По-персидски – комар.
– Ты и персидский язык знаешь?
– Знаю.
– Ну пойдем, Сенька… – заныл Абдулла.
Так он казака нытьем и взял.
– А шкалик у тебя найдется? – перед тем как сдаться окончательно деловито спросил Кривоносов, поправил пальцами усы, прихорошился – увидел красивую китаяночку.
– Для дорогого гостя все найду, – пообещал Абдулла.
Контрразведка находилась недалеко от рынка, на перекрестке четырех узких кривых каменных улочек, в простеньком доме, сложенном из простых глиняных блоков. На запыленной поверхности кирпичей поблескивали светлые чистые капли.
– Уж не слезы ли это? – посмеиваясь нервно, воскликнул Кривоносов. – Тех невинных, что замучены в здешнем подвале?
– Да у нас и подвала-то нет, – отмахнулся от казака татарин, – только чердак. – А что на чердаке можно делать? Лишь рыбу вялить.
– Тогда почему на глине слезы проступили?
– Это не слезы, это – пот. Глина такая странная – потеет. Если дождь затевается – на стенках обязательно проступают капли.
В каморке, которую занимал Абдулла, был установлен маленький соединенный из двух табуреток столик, который с двух сторон поджимали стулья. Татарин ткнул рукой в один из стульев:
– Садись, Сенька!
Казак сел. Огляделся:
– Однако тут у тебя особо не развернешься.
– На тесноту не жалуемся, – Абдулла достал из самодельного шкафчика, врезанного в стенку, большую бутыль, заткнутую деревянной пробкой, – в оренбургских станицах в таких бутылях хранили керосин, – выдернул затычку и наполовину наполнил желтоватой пахучей жидкостью помятую алюминиевую кружку.
– Что это? – спросил Сенька.
– Ханка.
Ханка, она же ханжа – местная водка, похожая на русскую самогонку, но самогонке здорово уступающая. Хорошую, но слабую ханку делали из чего угодно, из риса, из гаоляна, из проса, плохую – тоже из чего угодно, даже из бычьих лепешек и деревянной стружки, но одна ханка отличалась от другой очень сильно. Кривоносов придвинул кружку поближе к себе, затем ловко ухватился за нее пальцами, приподнял. Понюхал. Передернул плечами.
– Ну и запах! – Глянул искоса на татарина. – А себе?
– Я не пью, – сказал Абдулла, – Коран запрещает.
– Водка – единственная штука, которая примиряет нас с создавшимся положением, – Кривоносов приподнял кружку за ручку, вновь затянулся сивушным духом. – Выпьешь – и мир из серого сразу делается ярким, радостным. Удивительная штука, – Сенька выпил ханку, притиснул к ноздрям рукав и зашипел, будто Змей, севший голым задом на раскаленные угли. – Крепкая, зар-раза, пхы! Как паяльная кислота.
– Скажи, Семен, – татарин неожиданно заговорил строгим учительским тоном, – ты Африкана Бембеева хорошо знал?
– А-а, вот зачем ты меня позвал… Все ясно.
– Мне ничего не ясно, святому отцу ничего не ясно, а тебе все ясно, – недобро пробурчал Абдулла. – Какой догадливый.
– Конечно, Африкана я хорошо знаю, – сказал Сенька, – мы же вместе воевали, в одной пешей команде, потом в войске Александра Ильича друг дружки держались…
– Не знаю, а знал, – запоздало поправил Сеньку татарин.
– Это почему же так?
– Да потому, что его уже нет в живых.
– Господи, – Сенька стянул с головы шапку и перекрестился. – Господи!
– Он же в Аллаха веровал, не в твоего Бога, чего ты так за него печешься, молишься? – Абдулла подозрительно сощурил глаза. – А? Или он тебе наследство оставил?
– Какое там наследство! – Сенька обреченно махнул рукой. – Африкан был гол как сокол, все, что попадало ему в руки, – все друзьякам своим отдавал.
– А ты был у него… этим самым… друзьяком?…
– Конечно, был, – не стал отнекиваться Сенька. – А как же иначе?
Он не боялся ни Абдуллы, ни его грозного начальника, потому что за спиной у него стояла могущественная Ольга Викторовна, – Бембеев убежал к красным, – Абдулла ухватился за нижнюю челюсть, двинул ее в одну сторону, потом в другую, лицо у него сделалось злым, – и уволок с собою все наши секреты… Скажи, Сенька, о чем вы с ним говорили в последний раз?
– Не помню, – Кривоносов помотал головой, словно бы сбивая с себя некое наваждение, – об Оренбурге, может быть…
– А когда вы последний раз встречались?
Кривоносов вновь мотнул головой:
– Не так давно это было… А! На базаре нос к носу столкнулись. Месяц назад примерно.
– Как раз в ту пору, когда Бембеев ушел из крепости.
– А что, разве это имеет какое-то значение?
– Имеет, еще как имеет, – Абдулла ткнул в Сеньку железным, прямым словно ствол пистолета пальцем, – для тебя прежде всего!
– Но-но-но, – захорохорился Кривоносов, приподнялся на табуретке.
Абдулла резким точным движением, будто ударом, посадил его на место. Сенькины щеки сделались бледными.
– Ты чего? – спросил он хриплым шепотом. – Ты же меня на чай, да на стопку ханки пригласил… А сам чего делаешь?
– Что мне велено, то и делаю, – грозно рявкнул Абдулла.
Семен приподнялся на табурете опять, и вновь Абдулла коротким точным движением усадил его на место.
– Ты чего-о-о? – У Кривоносова бледными сделались не только щеки – все лицо. – Я сегодня же пожалуюсь на тебя атаману.
– Не пожалуешься, – жестко, очень уверенно, хрипловатым страшный голосом произнес Абдулла. – Могу об заклад с кем угодно побиться.
– Это почему же? – Кривоносов отодвинулся от татарина, но попытка не удалась – стул будто прирос к полу, не двигался ни туда ни сюда.
Сеньке сделалось трудно дышать. Абдулла широко, мстительно улыбнулся:
– Потому что не сможешь. Разве ты этого еще не понял?
– Ты не посмеешь, Абдулла, не посмеешь. Я очень хорошо знаком с Александром Ильичом. Мы вместе воевали, столько дорог рука об руку прошли. Начинали на реке Прут. И потом все время шли вместе. Я у него в Петрограде, в Союзе казачьих войск адъютантом был.
– Не адъютантом, а подавальщиком галош, – поправил Сеньку Абдулла.
– Я к Керенскому со специальным поручением ездил.
– За это тебя прямо сейчас расстрелять надо. Не дожидаясь ночи.
Кривоносову показалось, что Абдулла приколотил его гвоздями к стулу. На лбу Сенькином появился пот.
– Ты же меня на чай приглашал, покалякать о бабах, – Сенька сгреб широкой ладонью пот с лица, – об Оренбурге…
– Я не из Оренбурга, я из Казани, – предупредил гостя Абдулла.
– И вместо этого… – Кривоносов укоризненно покачал головой. – Эх, ты!
– Нам надо найти Бембеева. Помоги это сделать – и можешь спокойно шагать к своей атаманше.
– Если бы я знал, где он находится – помог бы. Но я не знаю…
Абдулла навис над Кривоносовым и сжал глаза в щелки, будто хотел просветить Сеньку насквозь, проверить, что у него внутри – нет ли чего гнилого? Стоял он так над несчастным урядником минут пять, не меньше, потом, что-то решив про себя, откинулся назад и сипло рассмеялся:
– А перетрухнул ты, Сенька, здорово.
– А ты на моем месте разве не перетрухнул бы? А?
– Вряд ли, – Абдулла махнул рукой и протянул тихо, почти неслышно: – Иди, Сенька, домой.
– Что, проверка кончилась?
– Кончилась. То, что мне нужно было, я узнал…
Вскоре Абдулла решительно доложил попу результаты:
– Пустой мужичок. К бегству Бембеева не причастен.
Отец Иона помял пальцами бороду, вздохнул жалостливо, будто в большой карточной игре спустил все козыри, и на него наползло нечто обиженное, почти слезное: а ведь сыграть-то надо было по-другому…
На щеках Абдуллы плотными каменными буграми заходили желваки, на гладком сизом темени выступили капли пота.
– Что нужно сделать, чтобы этого не случилось? – спросил он.
– Нет человека – нет никакой опасности. Все очень просто, Абдулла, – отец Иона поднес ко рту кулак, покашлял в него. – Формула эта работает безотказно.
– Понимаю, господин, – Абдулла наклонил голову. – А как быть со сбежавшим казаком? Что делать?
– Ничего. Думаю, что его уже нет в живых.
– Тогда почему не вернулись наши люди?
– Я же не Господь Бог, Абдулла, чтобы все знать, – в тихом голосе отца Ионы появились раздраженные нотки, – может быть, в засаду попали, может, их перекупили, может, произошло что-то еще… Не зна-ю.
Совершив очередную поездку в Суйдун, Чанышев пришел к выводу, что дела у Дутова совсем плохи. Во-первых, атаман совершенно пал духом – у него даже лицо сделалось серым от неприятностей, и изо рта здорово попахивало ханкой – Дутов начал пить. Во-вторых, когда Чанышев попросил не скрывать от него ничего, сообщить, что происходит на самом деле и чего им следует опасаться в Джаркенте, Дутов вяло махнул рукой:
– Дела, брат, обстоят неважно. Красные Врангеля прогнали – сумели-таки, с поляками замирились… – Дутов сжал пальцы правой руки в кулак, саданул им по ладони левой руки. – Все началось в Петрограде – Петроградом и закончится, – атаман вздохнул. – Похоже, не нам и не в Суйдуне решать судьбу России.