В ту осень из Петербургской академии художеств совсем неожиданно прибыла еще группа пенсионеров и среди них - Гордеев. Их приезд обрадовал Шубина и его товарищей. Учебные будни в кругу приятелей проходили веселей, а тихое, неповоротливое время в труде и учебе двигалось заметно быстрее.
В свободные дни петербургские пенсионеры аккуратно посещали диспуты, происходившие между французскими учеными деятелями, которые их привлекали не меньше, чем занятия в Академии. Они не раз слушали горячие споры Дидро с Буше и Кошеном о художественных выставках в парижских салонах. Слушали и приходили к одному выводу, что им, русским пенсионерам, надо упорно учиться, прислушиваться, присматриваться и выбирать для себя полезное…
Глава четырнадцатая
Однажды, в субботу, возвратясь из Академии раньше обычного, Шубин вместе с архитектором Ивановым отправился в литейную мастерскую посмотреть, как французы отливают из меди фигуры к монументу Людовика XV.
Шубину хотелось научиться отливать формы; в России он отливки не видал, хотя и были в ту пору, и даже раньше, самобытные литейщики-медяники, отливавшие медные иконы-складни, колокола и пушки. Шубин внимательно смотрел, как производится в парижской литейной литье фигур, а Иванов ходил по цеху, изучая строение самой плавильни, измерял ее и мысленно создавал проект такого заведения для Петербургской академии художеств.
Остановившись в стороне от огнеупорных лотков, по которым стекала огнедышащая расплавленная масса меди, Федот Шубин вынул тетрадь и хотел что-то записывать. Но тут подошел литейных дел мастер и заговорил с Федотом.
- Спрячьте вашу книжечку в карман и ничего не записывайте. В вашей стране нет ни одного монумента, - с пренебрежением сказал француз, - наш Фальконе уехал в Петербург, и что бы он там ни вылепил, отливать будут здесь, в Париже. Русские еще не научились литейному делу и не скоро обучатся. Это не так просто и не так легко. Можете видеть…
Федот Шубин улыбнулся и, подозвав к себе Иванова, сообщил тому сказанное французом. Оба вместе решили возразить.
- Милостивейший господин мастер! - первым начал Шубин. - Вы не совсем верных суждений о наших русских искусствах. Да, мы приехали к вам учиться. Но это не означает того, что до прибытия в Париж мы в искусствах были неучами Отнюдь нет!.. Верно, нет у нас монументов, ни конных статуй на площадях, ни обелисков, ни скульптурных групп, разве за исключением Летнего сада, что у нас в столице. У нас увлекаются архитектурой и живописью. Запомните, что среди русских иконописцев были свои знаменитости - Андрей Рублев, Симон Ушаков и Дионисий, последний настолько прославился в живописи, что церковь причислила его к лику святых… А что касаемо литья из меди, то не ведаю, как у вас, а у нас в Сольвычегодске строгановские холопы полтораста лет назад уже отливали трехаршинные в длину медные пушки с украшениями. И с этими пушками Ермак со своей дружиной присоединил к нашей державе Сибирь. Может, слыхали?..
- Пушки - другое дело, - отмахнулся француз, - пушки не трудно отливать. Форма на четыреста - пятьсот фунтов, и все. А мы вот к статуе Людовика фрагменты отливаем, по русскому весу - пудов триста экземпляр!
- А знаете ли вы, какие у нас на Руси колокола умеют отливать? - медленно подбирая слова, заговорил архитектор Иванов. - На соборе Парижской богоматери ваши колокола только в подголоски годятся нашим. И плавильни, я знаю, в Москве преогромные в подземелии расположены, и подземные ходы, и лотковые спуски - не без ума сделаны…
- Без французов не обошлось, вероятно? - спросил литейщик, пытаясь уязвить русских пенсионеров.
- Представьте, в литье колоколов и во многом другом не без успеха всю жизнь без французов и немцев обходились. В модах, в щегольстве и ненужной роскоши, пожалуй, не буду оспаривать влияние вашей страны, вернее, вашей аристократии…
Ответ Иванова французу, видимо, не понравился. Он повернулся в сторону Шубина и спросил его о способах литья колоколов в России, на что Федот, подумав, ответил:
- Я никогда не присутствовал на литье колоколов. Но будучи в Академии, наслышался о том от людей, касательство к тому делу имеющих. В давние времена в Москве при царе Алексее Михайловиче отлили из меди колокол, по размерам коего не было равного в мире: вышина его около трех саженей, или девятнадцать футов. Вес - восемь тысяч пудов. Царь тогда выписал мастеров-литейщиков из Австрии, и они сказали: "Сделаем такой колокол в пять лет". Да нашелся молодой русский парень из литейщиков и сказал царю: "А я сделаю в один год". Австрийцы посмеялись, а за эту насмешку царь их отослал обратно домой. Парень же тот отлил такую махину не в год, а в полгода. Всех удивил, и царя самого. Хотел государь искусного литейщика за такой труд помещиком сделать. "Бери, - говорит он мастеру, - пятьсот семейств крестьянских и владей ими". Но парень отказался: "Лучше подаянием питаться стану, а рабов иметь не желаю!" Вот каков был человек, с доброй совестью и большим умом…
- Восемь тысяч пудов! - удивился француз. - Первый раз слышу такое!
- Теперь слушайте дальше, - продолжал Шубин, - примерно тридцать лет тому назад в московском Кремле отлили из меди царь-колокол в двенадцать тысяч пудов с барельефами царских особ и художественным орнаментом. Так что, просим вас, милостивый господин, не удивляться, если делаемый французом монумент в Петербурге будет отлит нашими литейщиками…
Француз-литейщик недоверчиво посмотрел на русских: "Неужели в Москве есть такие мастера, и откуда они взялись?.."
Шубин и Иванов стали наблюдать за работой литейщиков. Им не казалось зазорным перенять кое-что из способов литья французских мастеров. Потом все пригодится. Всяким умением надобно дорожить, а не сторониться того, что видишь досель неведомое.
К ним скоро прибежал Гринев и сообщил:
- Друзья, на завтра все русские пенсионеры, обучающиеся искусствам, приглашены к Голицыну. Будет сам Дидро в гостях у князя!
Глава пятнадцатая
На следующий день вечером у князя Голицына собрались Шубин, Гринев, Гордеев, двое Ивановых - оба из класса архитектуры, живописец Семен Щедрин и гравер Иван Мерцалов. Одежда на пенсионерах была праздничная, подогнанная по плечу - кафтаны зеленого сукна с крупными светлыми пуговицами и широкими отворотами на узких рукавах, штаны до колен. Праздничный наряд каждого дополняли длинные чулки с подвязками и узконосые башмаки с начищенными металлическими пряжками.
За исключением Шубина, все пенсионеры пришли при шпагах. Молодые и жизнерадостные лица были, как того требовала мода, напудрены, а брови подкрашены.
Гораздо проще, несмотря на праздничный день, одет был Дидро. На нем не было парика. Редкие седые волосы лежали беспорядочно. Он добродушно и радостно приветствовал молодых русских художников и каждому крепко пожал руку.
"Подлинно человек, и какая живость! - подумал Шубин, глядя на Дидро. - А ведь будто сейчас сошел с полотна Фрагонара". Портрет фрагонаровский Шубину не раз случалось видеть в одном из парижских салонов, и каждый раз Федот долго простаивал перед ним.
Голицын усадил гостей за длинный стол, обильно заставленный фруктами в серебряных вазах и винами в хрустальных графинах.
- Я пригласил вас, друзья, побеседовать с господином Дидро, - сказал князь, усаживаясь в кресло, стоявшее в конце стола. - Прошу, не стесняясь, говорить с нашим гостем и выспрашивать его, о чем вам заблагорассудится. Чувствуйте себя здесь как дома…
- Едва ли они могут себя так чувствовать в этой стесняющей их форме Королевской академии. - Дидро весело засмеялся, потом продолжал: - Дорогие русские друзья, вы приехали к нам во Францию, как в сказочную страну, за счастьем, за наукой. Может статься, вы и найдете то, что ищете, но не забывайте, что в нашей цивилизованной стране вас подстерегают пошлость и разврат… даже в методах самого воспитания. Реверансы, условное изящество - все это не то, что нужно человеку, жаждущему быть свободным.
Так, с простого замечания об одежде, он начал беседу об искусстве. Русские пенсионеры, немало слышавшие Дидро на публичных диспутах, были несказанно рады послушать его в непринужденной дружеской беседе. Здесь Дидро не походил на оратора. Говорил он медленно, полагая, что французский язык слушатели, за исключением Голицына, знают еще не в совершенстве. И говорил о том, о чем не раз уже высказывался на диспутах в салонах и в других местах, где ему приходилось сталкиваться со своими идейными противниками.
- Вас интересует, дорогие друзья, искусство. Хорошо, но знаете ли вы, что прежде всего искусство должно быть жизненно? Многие картины наших французских художников весьма бледны и по замыслу и по идее. Художники, лишенные воображения и вдохновения, не постигнут ни одной великой и сильной идеи. К чему тогда браться за кисть и портить краски? Ради личной корысти? Ради денег? Нет, художник, думающий о деньгах, теряет чувство прекрасного. А что значит прекрасное? Я имею в виду слова поэта Буало, который справедливо заметил: "Не существует такого ужасного чудовища, которое, будучи воспроизведенным в искусстве, не было бы приятно для глаз…" Учитесь изображать на полотне и в скульптуре невзгоды и нужды, не забывая, что и тут следует сохранять изящество, а изящество происходит от чувства прекрасного.
- Как приобрести это чувство, господин Дидро? - не вытерпел и спросил Шубин. - И в Петербургской академии и здесь постоянно перед нами вынужденная надоедливая поза натурщика, и не всегда в ней видны черты прекрасного.
Дидро быстро и пытливо посмотрел на Федота, одобрительно кивнул головой на его замечание и сказал:
- Я вас вполне понимаю и, разделяя вашу точку зрения, нахожу, что всякая поза фальшива, действие же прекрасно и правдиво. Но вы, друзья мои, чаще ходите на улицы наблюдать жизнь, заглядывайте в питейные заведения, в мастерские, в церкви, на рынки - всюду, где жизнь многокрасочно протекает, наблюдайте и отображайте ее на славу!
Шубин, увлекшись беседой, забыв о том, что находится в обществе знаменитых особ, расстегнул все пуговицы кафтана и сидел как зачарованный, смотря ясными, почти не мигающими глазами на Дидро. Шубину вспомнился отзыв Ломоносова о французском языке, способном живостью своей увлекать слушателей.
- Создавая портреты, умейте правдиво изображать чувства, а это самое трудное, - продолжал Дидро. - Вообразите перед собой все черты прекрасного лица и приподнимите только один из уголков рта - выражение станет насмешливым… Верните рот в прежнее положение и поднимите брови - вы увидите выражение гордеца. Приподнимите оба уголка рта одновременно и широко откройте глаза - перед вами будет циник… И мало ли еще найдется всевозможных способов выразить характер человека через его физиономию…
Голицын придвинул вазу с фруктами к Дидро и, желая придать беседе еще более дружеский характер, сказал шутливо:
- Господин Дидро, вы обладаете вкусом ко всем видам искусства, а имеете ли вы вкус к этим испанским апельсинам?
- Да, о вкусах… - как бы спохватись, проговорил Дидро и, взяв апельсин и отставив вазу на середину стола, заговорил о вкусах: - Вкусы, конечно, бывают разные и зависят от положения в обществе, от уровня знаний и даже от возраста. Но плохо, когда вкусы зависят от настроений и меняются ежечасно. Не правда ли, художник без твердого и определенного вкуса - жалкий, ограниченный человек? Однако, имея свой вкус, не мешает беседовать со знатоками и прислушиваться к людскому голосу. Но советуйтесь только с честными и истинными ценителями вашего творчества. Они всегда ваши доброжелатели…
В разговоре Дидро был неутомим. В плавном спокойствии его речи не чувствовалось принуждения принимать сказанное им за непреложное. Но никому из русских пенсионеров и в голову не приходило не соглашаться с ним.
Пользуясь минутной паузой в беседе, Голицын намекнул философу, что русским ученикам Королевской академии интересно было бы знать его мнение об их учителях.
- Мнений своих я не скрываю, - сказал Дидро. - Я люблю, например, Кошена, но я еще больше люблю правду. Одобряю его исторические гравюры, но не могу привыкнуть к недостаткам его громоздких композиций.
- Скажите о Буше, о Буше скажите! - вырвался чей-то нетерпеливый голос.
- Я не знаю, что вам сказать об этом человеке. Я не поклонник Буше, хотя он и получил звание первого живописца короля. Подумайте сами, что может Буше изобразить? То, что у него в воображении? А что может иметь в воображении человек, который проводит беспутную жизнь? Этот человек совершенно не знает, что такое изящество и правда. Понятия о нежности, честности, невинности и простоте ему чужды. Если он рассчитывает на короля и восемнадцатилетних бездельников, то пусть продолжает писать для них голых француженок. Но скажу по совести: сколько бы его картины ни торчали в салоне, они будут порядочной публикой отвергнуты и забыты…
Дидро обвел глазами собеседников, словно ища у них поддержки в оценке Буше, и, видя, что все они насторожились, улыбаясь, спросил:
- Вероятно, вас интересуют и французские мастера скульптуры? Из них я предпочитаю во всей Франции двух - Фальконе и Пигаля. Фальконе уехал к вам в Россию по заказу императрицы делать монумент великого Петра. У Фальконе много вкуса, ума, деликатности, приятности, изящества… Мой добрый Пигаль, которого в Риме за исключительное упорство в работе, за трудолюбие прозвали "ослом скульптуры", научился создавать произведения сильные и правдивые, но ему далеко до Фальконе! Это два великих во Франции человека. Взглянув на их произведения и через пятнадцать или двадцать веков люди скажут, что французы в XVIII веке не были детьми, по крайней мере в скульптуре!
При этих словах Дидро заметил, как озарилось улыбкой лицо Шубина, которому было любо слышать столь похвальный отзыв о своем учителе. Уважение, которое он питал к Пигалю и его творчеству, возросло теперь еще больше.
Между тем Дидро продолжал называть имена французских художников - Вьена, Лагрена, Греза, Лепренса, Фрагонара и других, метко характеризуя каждого. Потом он обратился непосредственно к Шубину и Гордееву и говорил им, - но слушали все с одинаковым вниманием, - чтобы русские скульпторы, учась у Пигаля, не увлекались до бесконечности античной манерой, не обожествляли и без того идеально божественные, изысканные и законченные по своей строгой простоте произведения древних греков, а изучали их. Но чего ради изучать? Спрашивая как бы сам себя, Дидро и отвечал на этот вопрос так:
- Изучайте греков, чтобы лучше уметь видеть природу, натуру, чтобы усвоить технику мастерства и в то же время не быть на них похожими. И еще советую всем вам, русские друзья, прочтите книгу Винкельмана "История искусства древних". В ней есть мысли противоположные моим понятиям, но не могу без одобрения отозваться в целом о его "Истории", где много для себя полезного вы найдете, особенно в части обоснования причин успехов и преимуществ греческого искусства перед искусствами других народов. Прочтите!.. И вы поймете, что Винкельман справедливо заметил особенность отношений между художником и обществом. У греков произведения искусства по достоинству оценивались людьми понимающими. И слава художника не зависела от людей, лишенных художественного вкуса.
Гравер Мерцалов долго не решался, потом спросил Дидро о его взглядах на граверное и медальерное искусство. Не вдаваясь в подробности, Дени Дидро сказал:
- Вас интересует эта область искусства? Значит, вы хотите стать гравером. Надеюсь, ваше желание связано с призванием души? О, это очень сложная профессия! И на первый взгляд, казалось бы, неблагодарная. Что такое гравер? Это копиист, переводчик живописца. Но как жаль, что в древние времена не было граверов по меди и многие произведения живописи погибли, не прославив художников и не став достоянием поколений. В наше время живописцы, мечтающие о славе своей, должны ценить искусство граверов. Нужны граверы и монархам: медали и монеты более живучи, нежели монументы. Они переживают тысячелетия. Не так давно я писал вашей государыне Екатерине о том, что русская монета в художественном исполнении уступает древней. Между тем изящество монеты, а также медалей и орденов свидетельствует о культуре народа и правителей той или другой страны… Да что говорить, полюбуйтесь на ваш медный екатерининский пятак! Смеху подобен: даже очень редкая монета представляет собою правильный круг. Почти у каждого пятака словно бы откушен краешек. И вензель и герб отработаны грубо и не чисто.
- Вы так и императрице написали? - спросил Голицын знатного гостя.
- Да, примерно в этом духе. Она поймет, что граверное искусство ее славу может приумножить не менее, чем будущие работы ваших Шубиных и Гордеевых.
Беседа затянулась до полуночи. Никто не чувствовал утомления. Каждый готов был сидеть, слушать и разговаривать хоть до рассвета. Наконец Голицын поднялся с места и обратился к присутствующим:
- Друзья, это у нас первая встреча с господином Дидро и, надеюсь, не последняя. Не будем сегодня больше утомлять глубокоуважаемого друга. На этом, я полагаю, кончим…
Все не спеша направились к выходу. У парадного подъезда при свете уличных фонарей ученики посадили Дидро в карету и, поблагодарив его и Голицына, довольные беседой разошлись по своим пристанищам.
Глава шестнадцатая
Среди учеников-пенсионеров Петербургской академии художеств, учившихся в Париже, Федот Шубин считался наиболее способным в писании деловых писем. Он обладал мягким и приятным слогом, к тому же владел почерком четким и изящным. Поэтому, когда надобно было писать в Петербург о своем пребывании в Париже и о том, как у них подвигается учение, товарищи обращались к Федоту:
- Давай-ка, помор, накатай в Академию грамоту секретарю Салтыкову, чтоб помнили о нас…
И Шубин брался за гусиное перо, перебирал в памяти все известные ему достопримечательности, где он бывал за это время с товарищами, и, обмакнув перо в скляницу, писал:
"…в Версалии имели честь быть у Габриэля, первого королевского архитектора, и ему рекомендованы, он же, благосклонно принявши, приказал провождать нас во все места для показания…
адресованы были к инспекторам шпалерной мануфактуры, чтобы они показанием, как работают гобелены, нас удовольствовали…
господин Буше тоже позволил ходить к себе по рекомендации его сиятельства князя Голицына…
конференц-секретарь господин Кошен также для нас имеет отверстые двери… И от господина Дидерота соблаговоление имеем ходить к нему. И от него пользуемся благоразумными наставлениями…"
Русские пенсионеры учились, встречались с французскими знаменитостями, осматривали музеи и королевские палаты, и каждый из них совершенствовался в избранном направлении. Между тем в тот год на родине, в России, не чувствовалось спокойствия. На юге развязалась война с Турцией, или иначе называемой Оттоманской Портой. Об этом Федот Шубин и его товарищи узнали в посольстве, потом ежедневно разбирались в сообщениях французских газет, но эти сообщения были скудны.
Однажды в сопровождении Пигаля группа молодых французских художников предприняла небольшое путешествие в Швейцарию, в поместье Ферне, где в ту пору жил великий изгнанник Вольтер. Среди них были и русские пенсионеры. Вольтер заинтересовался ими. Услышав от Пигаля похвальный отзыв о Шубине, он пытливо посмотрел на него и сказал: