- Учитесь, Шубин, преуспевайте. Ваш резец послужит прославлению героев русских. А они есть и будут. Эта война принесет России огромный успех…
И тогда Шубин, поклонившись знаменитому деятелю Франции, спросил:
- Господин Вольтер, не сможете ли в нескольких словах сказать нам об этой войне? Мы все рады знать больше, нежели о ней упоминается в газетах.
Пигаль сделал знак рукой, и двое учеников придвинули мягкое кресло, пригласили Вольтера сесть.
Автор "Орлеанской девственницы" был уже тогда в преклонных летах. Но несмотря на старость (ему минуло семьдесят пять лет), он - сухощавый и бледный - был очень подвижным. Вольтер сел в кресло, сказал, обращаясь к окружившим его молодым художникам:
- Если ваш учитель не препятствует, могу на несколько минут отвлечь вас разговором о войне России с турками.
- Разве можно препятствовать такому желанию моих учеников! - воскликнул Пигаль. - Напротив, и я не менее их за удовольствие сочту быть вашим слушателем.
- Об этой войне русских с турками с самого ее начала и до последних дней я составил себе представление, главным образом по письмам русской царицы, - начал рассказывать Вольтер. - В первые дни войны Екатерина сообщила мне, что султан Мустафа начинает против России несправедливую войну. Екатерина оказалась расторопной и распорядительной. В кратчайший срок семьдесят тысяч русских войск под командой фельдмаршала Алексея Голицына заняли крепость Хотин. На всякий случай Екатерина еще позаботилась о построении вновь крепостей Азова и Таганрога. Зная слабые стороны турок, войск и их руководителей, я был убежден, что Россия не ограничится обороной своих пределов, перейдет в наступление на суше и на море. И что же? Русский размах превзошел даже мое воображение. Военный флот россиян из кронштадтской и архангельской гаваней неожиданно оказался в Средиземном море!.. Чем вызвал даже удивление у просвещенных мореплавателей Британии и привел в трепет турок. И вы знаете, какой успех имела русская флотилия, соединенная из двух эскадр - архангельской и кронштадтской… Чесменское сражение не знает равных себе. Турки посрамлены, их флот уничтожен дотла. Россия славится крупными победами: всего десять лет прошло с тех пор, как русские войска под командой полководца Захара Чернышева заняли Берлин, а нынче не менее громкая победа - Чесма.
Англичане уже не удивляются, а завидуют славе русских моряков и косо посматривают на подобный разворот военных событий. Война еще не кончена. На суше, в Молдавии, Валахии и в Крыму, - всюду русские войска одерживают победы. И Мустафа, начавший войну против России, спохватился, но с опозданием… Что еще вас интересует, друзья мои? - спросил Вольтер, откинувшись на спинку мягкого кресла. Он обвел глазами питомцев Пигаля и, остановив свой взор на Шубине, сказал:
- Вот каковы ваши русские соотечественники в век Екатерины…
- Мне приятно слышать от вас, господин Вольтер, что в разгроме турецкого флота в Чесме участвовали мои соотечественники и даже земляки. На кораблях архангельской эскадры - большое число поморов, зверобоев из Холмогор, Мезени и Онеги. Эти люди не струхнут. Они выращены в столь суровых условиях холодного беломорского Севера, что никакая Чесма им не страшна. Скажите, господин Вольтер, чем объяснимы успехи русских в войне с Оттоманской Портой? И есть ли в этом заслуга государыни?.. - спросил Шубин, и никто из учеников Пигаля не удивился дерзости Федота. Казалось бы, какие могут быть сомнения, когда речь идет о главе государства. Ведь давно известно, что в поражениях повинны войска - солдаты, а слава побед, тем более крупных побед, венчает головы правителей и полководцев. Они отмечаются в истории, они прославляются в гимнах, им ставятся памятники на площадях. А о простом народе чаще всего после жестоких сражений говорят: "Да, храбро и беззаветно сражались они… Под сим крестом покоится столько-то тысяч безымянных героев". И в лучшем случае бывают перечислены наименования полков, снискавших славу отечеству.
К вопросу Шубина Вольтер отнесся снисходительно и серьезно. Он сказал:
- Счастье Екатерины заключено в том, что Провидение благословило ее управлять гигантской страной и великим народом. Заслуга царицы - в умении находить и ставить на командные посты людей талантливых, устремленных к героическим деяниям в такое время, когда в России жив еще дух славной петровской эпохи. И еще: русским войскам сопутствует удача на суше и на море благодаря и тем малым державам и народам - Греции, Албании, Сербии, Черногории и другим, коим изрядно опротивел гнет пашей и визирей. Эти народы искренне и давно желают, чтобы турки были биты. И граф Алексей Орлов, возглавивший русский флот в Средиземном море, воспользовался этой возможностью - поддержкой ненадежного для турок тыла. Султан намеревался купить у крымского хана пятьдесят тысяч войска. И уже послал ему семьсот мешков с деньгами. Но я тут не удивлюсь, что пока крымский хан трепещет и раздумывает, русские солдаты перешагнут Перекопский вал и обезопасят Россию со стороны Черного моря…
Вольтер долго еще говорил, объясняя суть происходивших событий. Шубин, слушая его, вспомнил о своем односельчанине и дружке Никите Дудине: "Не оказался ли он вместе с другими северянами в Чесме? Наверно, туда же попал. Жив ли бедняга? А если жив, то герой", - подумал он.
Расставаясь с учениками Пигаля и провожая их, Вольтер напутствовал:
- Желаю вам, друзья, успехов и завидую вашей молодости. И благодарю, что посетили меня. - Он слегка помахал им старческой костлявой рукой и, медленно шагая, скрылся за поворотом улицы…
Занятия в мастерской Пигаля продолжались своим чередом. Шубин в лепке эскизов, в формовке моделей превосходил своих товарищей. И даже в рисунке он не уступал молодым художникам. Пигаль полюбил Шубина и, ставя его в пример другим, говорил:
- Смотрите, юноши, за какое дело он бы ни взялся, ничто из его рук не валится. И особенно ему удается портрет в лепке. Выразительность и сходство, проникновение в душу человека. А мастерство? Он повторил моего Меркурия так, что затрудняюсь различить их, который мой Меркурий, который шубинский! У этого мастера хорошее будущее…
В ту пору между прочих своих дел, отчитываясь перед Российской академией художеств, Федот Шубин писал:
"А я окончил "Меркурия". Учитель мой не находит за нужное мне более копировать с гипсов и советует делать с эстампов славных мастеров, как-то: Пуссена, Сфиора, Рафаэля и прочих… эскизы и барельефы, говоря, что сие крепко и полезно как для положения места, так платья и видов. Следуя оному совету, поутру делаю барельефы, а после полудня рисую с древних гипсов, которые имеются у моего профессора. Композирую также в каждую неделю один эскиз по приказу моего учителя. Хожу всякий день в Академию, иногда леплю, а иногда рисую с натуры, делаю также круглые и в барельеф портреты под смотрением моего учителя…"
И это "смотрение" было не только в мастерской Пигаля. Но учитель нередко заходил и в тот дом, где жил и в неурочное время работал Шубин, последнему не возбранялось бывать в доме Пигаля и в любое время пользоваться его советами.
Шли дни за днями.
Из Петербургской академии художеств предписывали Шубину и товарищам экономить выданные на обучение деньги и не задерживаться в Париже, а скорей ехать в Рим.
Шубин подружился с Пигалем, нередко встречался с Дидро и рассчитывал, что по меньшей мере еще год следует пробыть ему в Париже. Встревоженный предписанием Академии, он пришел за советом к Дидро.
- Как быть? Петербургская академия торопит нас ехать в Рим, а мы еще не исчерпали многих полезных наук от парижских учителей.
Дидро написал письмо в Петербург, в Академию. Он просил продлить срок учения русским пенсионерам в Париже, доказывал, что "чем сильнее будут они к моменту прибытия в Италию, тем легче будет им использовать это второе путешествие".
Через два месяца из Петербурга последовал ответ. От имени собрания академиков предлагалось пенсионерам немедленно поехать на год в Италию. А о Федоте Шубине была приписка: "Что же касается скульптора Шубина, который находится в Париже у г-на Пигаля, то ему Собрание позволило остаться еще на некоторое время возле этого великого человека, имея возможность извлечь таким путем сейчас гораздо большую пользу, нежели в Италии".
Такое предписание из Петербурга было неутешительно для Шубина - оно угрожало отменой поездки в Рим.
Между тем время шло, и товарищи, приехав в Италию, посылали Шубину письмо за письмом. Они убеждали его торопиться и уверяли, что до самой смерти он будет жалеть, если не увидит трудов римских ваятелей и живописцев.
Одному, без товарищей, Шубину стало невыносимо скучно в Париже. Его тянуло в Рим. Он не мог продолжать работу над скульптурой "Прикованный невольник". Пигаль заметил переживания своего ученика и освободил его временно от работы, предупредив, чтобы он, пока не будет расположен к делу, не приходил в мастерскую.
Шубин обиделся и возразил:
- За время, которое нахожусь в Париже, я сделал очень мало. Мне надо подгонять себя.
Пигаль повторил свое предложение:
- Я достаточно знаю вас. Ступайте отдохните, а потом, не принуждая себя, приходите, дело от вас не уйдет.
Отдохнув несколько дней, Шубин снова принялся за труд. Мысль о Риме по-прежнему не покидала его ни на минуту. После занятий он приходил домой, в пустую и неуютную комнату, и, перелистывая альбом с зарисовками своих работ, выполненных в Париже, тревожно думал о том, сможет ли он теперь добиться от Академии позволения примкнуть к своим товарищам, находящимся в Риме. А если добьется и приедет туда продолжать учение, то как на него посмотрят в Риме? Ведь там привыкли к античности в искусстве, а здесь, во Франции, ему кажется близким в творчестве Пигаля все то новое, что идет от самой жизни. Здесь наставления Дидро так убеждают его в справедливости его собственных мыслей о том, что искусство должно отображать жизненную правду.
В собственном альбоме взгляд Шубина особенно часто задерживался на тех зарисовках его скульптурных работ, которые он считал лучшими. Вот рисунок с надгробного памятника, высеченного им из белого мрамора по заказу вдовы какого-то марсельского купца: два мальчика и женщина в позе неутешного горя оплакивают преждевременную кончину отца и супруга. Группа была выполнена далеко не ученически, но сам по себе "кладбищенский" заказ был не по характеру молодого скульптора. Фигурные надгробия, распространенные за границей, в России в ту пору совершенно отсутствовали, и Шубину такой обычай сохранения памяти об умерших был чужд.
Вторая зарисовка в альбоме была сделана со статуи "Отдыхающий пастух". Эта работа была более совершенной. Но статуя сделана из алебастра и послана в Петербург, в Академию. "Дойдет ли в целости? И будет ли потом отлита из меди?.."
На зарисовке группы с фигурами "Бедности" и "Богатства" он остановил свое внимание. Эта работа казалась ему лучшей из всех. Группа была отлита из бронзы, позолочена и отправлена в Россию.
Снова Федот Шубин стал посещать Королевскую академию и мастерскую Пигаля, но все же после отъезда товарищей в Италию он жалел, что вместе с ними не уехал в Рим. В воскресные дни Шубин бродил в раздумье по шумному парижскому базару. Жизнь в Париже казалась уже не столь заманчивой, как раньше, в первые месяцы пребывания.
Желание попасть в Рим усиливалось. Идти снова к Дидро и просить его ходатайствовать об устройстве поездки в Италию Шубин находил неудобным. Голицын был в отъезде. Тогда он вспомнил слова Дидро о том, что в России находится знаменитый скульптор Фальконе.
"А не попробовать ли действовать через него?" - подумал Шубин и, обрадованный этой мыслью, обратился к своему учителю.
Но Пигаль не разделял его надежд.
- Разве вы не знаете, что я могу вам оказать медвежью услугу? Фальконе не любит меня, а я ненавижу его, - сказал он сумрачно и, подумав, добавил: - А вы попробуйте через секретаря Королевской академии Кошена. Он человек чуткий и вам не откажет.
Пигаль оказался прав.
Кошен отнесся сочувственно к намерению Шубина и тотчас же написал Фальконе…
В Петербурге по повелению Екатерины готовились поставить Петру Первому монумент. Еще в 1765 году князь Голицын получил от царицы наказ подыскать ей во Франции искусного скульптора. Голицын, предварительно сговорившись с мастерами ваяния, ответил Екатерине, что он имеет на примете скульпторов на выбор: Вассэ, Файо и Фальконе.
На следующий год, по желанию Екатерины, Фальконе приехал в Петербург. Десять месяцев он работал над малой глиняной моделью памятника и три года - над второй, большой моделью, гипсовой. Фальконе пользовался доверием Екатерины и ее приближенных, он имел авторитет и в Академии художеств. Работу над памятником Петру он обещал закончить в восемь лет. Скульптора просили поспешить и ему способствовали в работе. Против окон того дома, где жил и работал Фальконе, была устроена площадка с возвышением. Сюда ежедневно приезжал ловкий кавалерист на лучшем жеребце из царской конюшни и с разгона вздымал коня. Жеребца звали Бриллиант. Для Фальконе это была необходимая натура.
Фальконе имел некоторое представление о русских пенсионерах, учившихся во Франции. Помнил он и знал Шубина, а как-то видел его работу "Отдыхающий пастух", сделанную в Париже.
И когда Фальконе получил от Кошена письмо, то не замедлил обратиться с письмом на имя директора Петербургской академии. Мало того, он пришел в Академию художеств.
- Чему мы обязаны вашим посещением? - подобострастно спросили его в Академии.
- Я пришел просить за вашего воспитанника. Вот, пожалуйста, передайте директору Академии, - и вручив пакет, Фальконе добавил:
- Буду благодарен, если просьбу мою исполните. - Он поклонился и вышел, не дожидаясь ответа.
Письмо было написано по-французски:
"Милостивый государь!..
Господин Кошен, секретарь Королевской академии пишет мне, что вы окажете неоценимую услугу искусству и ученику-скульптору Шубину, согласившись с тем, что вместо возвращения в Россию следовало бы его отправить в Рим. Я видел одну из его фигур - очень недурное произведение, но вы сами знаете, что нельзя сделаться скульптором в три года. Ему следует еще поучиться, тем более что он занимается с успехом. Если вы, ваше превосходительство, позволите присоединить к просьбе и удостоверению г-на Кошена и мою личную, то я могу уверить вас, милостивый государь, что этот молодой скульптор из числа тех, в ком я заметил все свидетельствующее об истинных дарованиях; возвратить его раньше, чем он увидит Италию, означало бы остановить его дальнейшее преуспеяние. Его прекрасное поведение, доказательства которого вы имеете, отвечает за него наравне с его способностями. Льщу себя надеждой, что вы, ваше превосходительство, который так много делаете для поддержки его таланта, окажете внимание просьбе моей и Кошена.
Остаюсь с почтением к вам покорный
слуга вашего превосходительства
Фальконе С.-Петербург, 1770 г."
Просьба Фальконе и Кошена оказала должное действие. Мечта Федота Шубина о Риме осуществилась.
Глава семнадцатая
От Парижа до Марселя Шубин ехал на почтовых. Из дилижанса в дилижанс пересаживался на станциях, где меняли лошадей и кучеров. В пути часто перепадали теплые, но обильные дожди, от которых на трактах была непролазная грязь.
Тихие французские деревеньки поражали холмогорского путешественника своей чистотой, уютом, но вместе с тем было видно, что французские крестьяне, работающие на крупных землевладельцев, живут в крайней бедности. Он видел в пути немало нищих. Здешние нищие - убогие старики и калеки - монотонным голосом пели, сквозь слезы восхваляя королевскую Францию, другие играли на скрипках, третьи предлагали за кусок хлеба самодельные бумажные цветы.
Полторы недели в пути прошли быстро. В Марселе Шубин разыскал ту купчиху, по заказу которой он делал в Париже мраморный памятник на могилу ее мужа, и остался у купчихи в гостях на двое суток.
В Марселе было смешение многих народов и языков. Преобладали французы и итальянцы, но встречались также англичане, португальцы, испанцы, греки и представители далеких южных и восточных стран.
Древний город, построенный за шестьсот лет до христианской эры, как ни странно, со стороны архитектурных ансамблей не производил на Шубина после Парижа глубокого впечатления. Зато здесь сильно чувствовалось кипение торговой жизни и мореходства. На Средиземном море не было другого порта, равного марсельскому. Большие и малые суда приходили из всех портов мира и уходили во все страны.
Интересуясь незначительными достопримечательностями этого города, Федот Шубин скоро сумел осмотреть Королевский замок, расположенный на горе, и новую крепость с высокой башней, обильно снабженной дальнобойными пушками. Но все это было ему мало интересно. И тогда Федот отправился на окраины Марселя, в самые трущобы, где жили в тесноте и нищете бедные и беспечные марсельцы. Узкие, замусоренные улицы, похожие на ущелья. Много от безделья скучающих людей. Среди них крючники, ожидающие прибытия кораблей и работы; рыбаки, торгующие своей добычей свежего улова; мастеровые, под открытым небом занятые починкой обуви, медной посуды и изготовлением слесарных изделий. И тут же продавались цветы и фрукты и выпекались по заказу пшеничные лепешки и жарилась на вертеле говядина…
Суета торгового города быстро надоела Шубину. При благоприятной погоде, на большом паруснике, прямым сообщением он отправился в Неаполь, а оттуда по побережью Тирренского моря - в Рим.
Памятники древности, памятники эпохи Ренессанса, создания Микеланджело и других великих мастеров искусства затмили в глазах Федота Шубина роскошь парижских салонов и дворцов.
Рим был школой художников и скульпторов всего мира. Они учились друг у друга, учились на образцах скульптуры античных мастеров, посещая пышные храмы, дворцы и виллы аристократов.
Шубин присоединился к группе своих земляков-пенсионеров, обучавшихся в парижской Королевской академии, находившейся в Риме. Время теперь у него уходило полностью, чтобы лепить, рисовать, слушать лекции, высекать фигуры из мрамора и посещать музеи.