- А это еще кто? Гимринский бродяга, сын пастуха, который вздумал стать беком и учить нас уму-разуму? Собака! - закипая гневом, не в силах сдержать злобы, закричал племянник елисуйского владетеля.
- Стыдись! Ведь ты же сам гость у нас, кто тебе дал право оскорблять людей? - взволнованно сказал один из стариков. - А ты чего смотришь? - обратился он к молча улыбавшемуся старшине аула.
- А мне что? Когда дерутся две собаки, третья не приставай! - нагло сказал старшина, проводя ладонью по усам.
- Постойте, правоверные, погодите, - поднимая кверху руку, сказал все это время молчавший Гази-Магомед. - Не годится напоминать животному о законах, которыми живут люди! Скотина не поймет слов человека. Они не дойдут до ее сознания!
- Это обо мне? Это я - животное? - вскипая гневом, завопил бек.
- Конечно! Если бы ты был человеком, ты вел бы себя подобно остальным. Закон, адаты и приличия должны почитаться всеми!
- Я высокорожденный бек, мой дядя владетель ханства, у меня дома десятки слуг таких, как ты, мерзавец! Они лижут мне пятки, если я разгневаюсь на них, и ты смеешь называть меня скотиной!! - высоким, дребезжащим от злобы и гнева голосом закричал он. - Я освобожу народ от дряни, которая загадила его душу. Я размозжу тебе голову! - выхватывая из-за пояса пистолет, завопил он и, не целясь, направил его прямо в лицо спокойно стоявшего перед ним Гази-Магомеда.
Толпа дрогнула и замерла в страхе.
- Умри, змея! - хрипло выкрикнул бек, спуская курок.
Шамиль рванулся вперед, но было уже поздно. Курок пистолета щелкнул, и этот звук среди внезапно стихшей, охваченной ужасом толпы отозвался особенно зловеще и сильно.
Но выстрела не было. То ли кремень пистолета не дал искры, или отсырел порох, но пистолет, наведенный на голову спокойно и презрительно глядевшего на бека Гази-Магомеда, не выстрелил.
- Аллах акбар! Чудо!! Пророк спас своего посланца! Чудо! - послышались взволнованные голоса, и, пораженные случившимся, охваченные благоговейным трепетом, люди закричали: - Аллах! Да здравствует имам Гази-Магомед! Нет бога, кроме бога!
Шамиль с силой схватил и вывернул руку стрелявшего, вырывая из пальцев пистолет. Двое горцев и онемевший от ужаса Нур-Али, схватив бека, обезоружили его, сорвав с него кинжал и шашку.
- Не прикасайтесь ко мне, хамы, грязные свиньи, не смейте касаться меня! - вопил бек. - Твое счастье, собака, что на полку пистолета я забыл подсыпать свежего пороху, - извиваясь в руках связывавших его людей, кричал бек.
- Сейчас мы это проверим!
Гази-Магомед взял из рук дрожащего от гнева Шамиля отобранный у бека пистолет. Он взвел курок и, подняв над головой пистолет, с силой нажал курок. Брызнул огонь, раздался выстрел, и облачко порохового дыма поплыло по воздуху. Люди оцепенели. Кое-кто попадал на колени, кто-то из стариков забормотал молитву, подхваченную другими. Переждав минуту-другую, Гази-Магомед спокойно сказал:
- Пока я не выполнил долга, возложенного на меня, - он поднял вверх руку, - богом, я не умру! И не тебе, жалкий человек, бороться с судьбой! Заприте его в арестную яму, а завтра пусть суд стариков решит, как следует поступить с этим ничтожным человеком! - И, пройдя между низко кланявшимися ему людьми, с благоговейным трепетом провожавшими его, Гази-Магомед направился к мечети.
Совещание было недолгим. Шамиль спокойным, твердым голосом потребовал от жителей аула клятвы на коране. Гази-Магомед и его мюриды призывали мусульман, не отвернувших свое лицо от аллаха, оставить позорные привычки, занесенные в горы из чужих земель.
- Пьянство и блуд, корысть и ростовщичество, презрение к бедноте, пресмыкательство перед сильными, трусость, продажность, измену! Братья правоверные, мужчины! Вслушайтесь в эти слова, они не мои и не нашего прославленного учителя Гази-Магомеда. Нет, они написаны в несомненной книге и переданы пророку аллахом! Кто посмеет противоречить им, кто, безумец, восстанет против воли и мудрости аллаха? Только кяфир, проклятый богом, только тот, кто продался шайтану и отверг божье слово! Люди на земле рождаются одинаково, и все они умирают, пройдя свой жизненный срок. Никто не минет своей судьбы, но всякого за гробом ждет то, что заслужил он здесь, на земле, своими делами! Одних, истинных мусульман и сторонников бога, ждет райская жизнь и источник радостей зем-зем, других, детей сатаны и порока, ожидают муки и вечный позор! И каждый из нас сам выбирает себе тот путь, ту судьбу, которая ожидает его после смерти! Тунеядцы, лодыри, живущие за счет людей труда, не попадут в рай! Их ждет огонь и вечные муки. Блудники и трусы, негодяи, для которых серебро дороже жизни и слез его близких, пойдут в ад. Джехеннем будет их вечным жилищем!
Слушатели молчали. Шамиль обвел взором людей и страстно закончил:
- Покайтесь, братья! И пока не поздно, спасите свои души от ада! Вернитесь к богу, исполняйте заветы пророка, будьте мусульманами, людьми, достойными жизни на земле и вечного блаженства после смерти. Аллах велик и милостив, и он простит заблуждавшихся, но вернувшихся на правильный путь людей, - сказал Шамиль, отходя в сторону Гази-Магомеда.
- Что мы должны делать, о праведник, как нам вернуться к милости аллаха? - простирая к Гази-Магомеду руки, взволнованно выкрикнул кто-то из толпы.
- Идти по пути, указанному пророком. Быть мусульманином, и главное, нам надо накопить силы. Впереди большая борьба, впереди испытания, в которых нам нужно единство всех мусульман.
- Верно, правильно, божий человек! - послышались возгласы.
- Все мы - божьи люди. Все мы исходим от аллаха и все возвращаемся к нему. Правда, честность, бескорыстие, любовь к свободе - вот что должно заполнять нас. Не бойтесь быть праведными, за это заплатит вам аллах, а окружающие будут благословлять и почитать вас. Горе тем, кто забудет бога и пророка! Смерть и бесчестие будет их уделом!
- Ва-аш-алл-ах! - тихо пронеслось по мечети.
- Скажи, праведник, как нам быть? Говорят, ты призываешь к священной войне с русскими, но ведь они сильны, их много, у них пушки, а наш аул находится вблизи их границ, - спросил старшина.
- Я не призываю вас к войне с русскими. Я говорю вам о другом. Очиститесь от грехов, от язв, которые покрыли ваши души. Перестаньте ссориться друг с другом, не лобызайте рук ханов и беков.
- Что же нам делать, праведник? Научи нас, божий человек! О имам, о лев, о светоч Дагестана! - послышались отовсюду взволнованные, молящие голоса.
- Освобождайтесь от продажных ханов и мулл. Выбирайте из своей среды старшин. Пусть бедные люди управляют вами. Бедняк лучше знает голодного, чем хан или нуцал!
- Верно, правильные слова, о имам, о зеркало истины! - закричали в толпе.
- И не надо вам тревожить русских. Время для войны с ними еще не пришло. Нужно в своем доме навести порядок, надо очистить горы от навоза. Без продажных властей лучше станет житься людям, а когда пророк и шариат воцарятся в горах, когда все мы станем истыми мусульманами и шихами, тогда с помощью аллаха мы займемся и другими делами. Сейчас же думайте одно - уничтожайте продажных псов, изменивших народу и исламу!
- А как же быть с податями, которые мы платим нашим ханам? - раздался неуверенный голос.
- И с арендной платой за землю?
- И с оплатой ханских быков и зерна, данного на посев?
- Тем ханам и бекам, которые смотрят в сторону русских, ничего не платить! - сказал Гази-Магомед.
- А подати? - снова спросил все тот же робкий, неуверенный голос.
- Они будут снижены наполовину. Кто крепок хозяйством, тот будет вносить больше, чем бедный.
- А земли беков?
- Тем бекам, которые знаются с русскими, оставим столько земли, сколько сможет обработать бек и его родные. Остальное разделим между народом.
- Это хорошо! Только какой же бек или хан станет сам работать на поле? Да он и волов в соху не сумеет впрячь! - крикнул кто-то, и все дружно и весело рассмеялись.
- Поглядел бы я на этого елисуйского бездельника, который теперь сидит в яме, как это он станет пахать мой клочок каменистой земли, - сказал Нур-Али, и все еще веселее рассмеялись.
- Ну, а подати, ведь их все же придется кому-то платить? - все так же робко, но настойчиво повторили из толпы.
- Подати будете платить тем, кого выберете сами в старшины, а они будут сдавать собранное наибу, назначенному народом, или отчитываться перед ним.
- Ханы и беки не простят нам такого своевольства! Как бы головой не пришлось ответить за такие дела! - наставительно и веско сказал мулла.
По толпе прошло движение, большинство людей насторожилось.
- Мы не спросим их, бездельников, умеющих только пить да плясать!
- А русские? - тихо спросил старшина.
- Мы не воюем с ними, мы не призываем народ к войне, а раздел земли и уничтожение ростовщиков и пьянства не обеспокоят их!
- А как быть с долгами? Я, например, уже четыре года как должен нашему старшине три меры зерна, взятые на посев. Вернул я ему уже четыре с половиной, а конца долгу все нет. Еще две меры требует с меня.
Все насторожились, вытянув шеи и напряженно ожидая ответа: таких должников было немало.
- Или вот я, например, - вышел вперед другой аульчанин. - Я взял у нашего уважаемого муллы два моната серебром сроком на год, и вот через месяц и четыре дня я должен буду отдать ему три моната и три абаза серебром.
Мулла поднял к небу обе руки и деланно засмеялся:
- О Магома, какие пустяки ты говоришь здесь, на серьезном и деловом собрании! Разве я неволю тебя со сроком! Бог с ними, с абазами, принесешь, что взял, когда сможешь!
- Спасибо тебе, мулла Таги, за хорошие слова и за то, что ты вдруг стал таким добрым, - усмехнулся Магома, - однако всего день назад ты сердито напомнил мне, что срок долгу подходит и что ты не дашь мне и часу отсрочки!
Все дружно расхохотались.
- Ах, нехорошо говорить неправду! Ложь, да еще сказанная в стенах мечети, является большим грехом, Магома! - укоризненно качая головой, сказал мулла.
- Я тоже так думаю, почтенный Таги-мулла, нельзя врать в мечети, как нельзя врать и в другом месте. Но я говорю правду, тем более что наш разговор слышали и Гассан, и Абдулла, и Индрис, и еще многие, кто просил тебя также отсрочить долг!
- Верно, правильно говорит Магома. Ты и ему, мулла, и нам говорил это. Кричал и обещал свести за долги коней и корову! - сразу шумно заговорили в толпе.
Мулла злым и вместе с тем деланно-смиренным голосом сказал:
- Аллах вам судья, аллах!
Гази-Магомед, быстро из-под бровей глянув на укоризненно качавшего головой муллу, обратился к собравшимся:
- Завтра на джамаат все, кто имеет расписки и жалобы на долги, приходите. Там рассудим, справедливо и по совести и тех, кто давал деньги и продукты в рост, и тех, кто по бедности и от голода брал их!
Шамиль, пытливо и настороженно наблюдавший за кадием, старшиной и муллой, заметил, как вытянулись их лица и как они обменялись быстрыми и тревожными взглядами.
- А теперь, братья, - заканчивая беседу, сказал Гази-Магомед, - идите по домам, отдыхайте, обдумайте то, что мы говорили, а утром, если бог того захочет, мы снова встретимся с вами на джамаате. Да будет мир и аллах с нами!
- Прошу остановиться у меня, - кланяясь Гази-Магомеду, попросил старшина.
- Или у меня. В сакле моей хватит места для всех, есть две кунацкие, найдутся и ковры и мутаки, - любезно предложил мулла.
- Спасибо! Мы ночуем у Hyp-Али, - коротко ответил Шамиль, и, сопровождаемые жителями аула, Гази-Магомед, Шамиль и мюриды вышли из мечети.
Аварец, все это время старавшийся быть в толпе незамеченным, внимательно и неотступно наблюдал за Гази-Магомедом и его людьми.
Ему, привыкшему к жизни в услужении при дворце аварских властителей, было странно и ново слышать такие вольные, непочтительные слова о влиятельных в горах людях; и в то же время, прислушиваясь к горячим и страстным речам, он не мог не согласиться с тем, что говорили бедняки о своих долгах, о продажности беков и богатеев. Он сам, и его брат, и отец который уж год были в неоплатном, никак не заканчивавшемся долгу у ханши и ее сына Абу-Нуцала. Каким образом рос этот долг и почему он не был погашен до сих пор, аварец никак не мог понять. Он знал, что если судить по справедливости, то все взятое давно-давно было выплачено ханше им, его братом и их стариком отцом.
Абу-Бекира поразило присутствие духа и хладнокровие, с которым Гази-Магомед встретил наведенный на него пистолет елисуйского бека. Бесстрашие и твердость Гази-Магомеда расположили Абу-Бекира к нему, а отношение жителей аула показало аварскому посланцу, что человек, которого так поносят ханы, любим народом..
"Он поистине праведный человек, иначе почему бы его так возненавидели русские и беки!" - не сводя внимательных глаз с Гази-Магомеда, думал он. И когда закончилось собрание в мечети и народ, пропуская вперед гостей, шумно высыпал на площадь, Абу-Бекир неуверенно оказал Нур-Али:
- Друг, праведник и его люди хотят остановиться у тебя. Как быть? Я думаю, что помешаю тебе разместить гостей. Позволь мне переночевать в конюшне, а утром отправиться в путь.
- Ты хочешь обидеть и хозяина и нас? Или ты не хочешь разделить с нами пищу? Разве ты враг нам? - беря его за рукав, спросил Гази-Магомед, слышавший слова аварца.
- Нет, праведник, я не враг, но я чужой, издалека приехавший человек.
- Чужой ты пока. Если ты мусульманин и человек мужественный и справедливый, ты завтра же станешь нам другом и братом. У Нур-Али не может быть плохого и неверного друга.
Часть мюридов, сопровождавших Гази-Магомеда, расположилась в соседних саклях и дворах. Другая часть несла караул во дворе Нур-Али.
Возбуждение и шум, охватившие аул, еще долго не утихали на улицах.
Вымыв руки и поужинав вареной бараниной и круто сваренным хинкалом, Гази-Магомед, Шамиль и Рамазан, один из мюридов, приближенный имама, сняли шашки, кинжалы и, сбросив черкески, уселись на полу, на грубом домотканом ковре, вполголоса беседуя между собой. Аварец Абу-Бекир сидел возле Шамиля, с почтительным вниманием слушая беседу.
- А что у вас, в Хунзахе? Как относится народ к шариату и очищению себя от грязи и блуда? - поднимая на аварца глаза, неожиданно спросил Гази-Магомед.
- Народ еще мало знает о тебе и твоем учении, - застигнутый врасплох, ответил аварец.
- Это все сказано в коране. Это вовсе не мое учение. Я лишь повторяю слова святой книги. Шамиль, возьми себе на память о сегодняшнем случае пистолет этого глупого елисуйского мальчишки. - Говоря это, Гази-Магомед протянул Шамилю пистолет, который час назад едва не лишил его жизни.
- Аллах спас тебя от гибели. Это чудо, несомненно, содеяно богом, - сказал Рамазан.
- Зачем говоришь речи, несвойственные мужчинам, друг? - спокойно возразил ему Гази-Магомед. - О каком чуде ты говоришь, и зачем аллах будет показывать его на мне. Не-ет! Просто этот глупец недостаточно сильно нажал тугой курок, и кремень не дал искры. Я знаю эти пистолеты, это работа казанищинских мастеров, но если бы пистолет делали оружейники Кубачей или русские, голова моя была бы пробита этим безумцем.
Аварцу снова понравилось то, что имам не приписал чуду свое спасение, а скромно и просто объяснил причину осечки пистолета.
Дверь сакли полуоткрылась, и в нее, ища кого-то глазами, заглянул Hyp-Али. Встретившись взглядом с Шамилем, кивнул ему головой. Шамиль легко вскочил и вышел к хозяину.
Гази-Магомед и аварец остались одни.
- Знают ли у вас, в горах, о нас? - спросил Гази-Магомед.
- Знают, - тихо ответил аварец.
- Что говорят в народе?
- Разное. Одни хулят, другие радуются, третьи ждут.
- Чего? Аварец помолчал.
- Нового. И у нас, как и везде, богатые живут спокойно и сытно, а бедные редко зажигают очаг. Нищета и долги одолевают народ.
- Ты служишь у ханши? - вдруг опросил Гази-Магомед.
Аварец поднял голову и опасливо сказал:
- Да.
Но Гази-Магомед не показал, что заметил беспокойство собеседника. Он дружески улыбнулся:
- Аварцы хороший народ, у них есть мужество и честь, и они будут опорой шариату… Однако почему ты не ляжешь спать, Абу-Бекир? Время позднее, а ты, как я слышал, хочешь утром ехать дальше.
- Да. Я спешу. Мне скорее надо быть дома, - несколько робея перед имамом, ответил аварец.
- Так ложись спать, и да будет над нами благословение аллаха! - сказал Гази-Магомед, укладываясь на войлочной кошме.
Аварец лет в стороне на войлоке, но сон не шел к нему. События дня, столь богатого неожиданными происшествиями, отгоняли сон, а непредвиденная встреча с тем, против кого было направлено письмо, которое он отвез русским, взволновала его. Гази-Магомед, который, по рассказам ханши, представлялся ему наглецом, выскочкой и распоясавшимся абреком, оказался другим. В нем не было того высокомерия, которое аварец с детства привык видеть в ханских детях. Простота, откровенность, бесстрашие, правдивость и не показная, а подлинная любовь и уважение к народу поразили аварца.
"Он не думает о себе, не добивается почестей и богатства", - вспомнил он слова Hyp-Али. "Он прав. Этому человеку не нужны деньги". Абу-Бекир со стыдом вспомнил о серебряных рублях, которыми наградил его русский генерал в Грозной.
"Этот не продаст свой народ за золото", - снова подумал аварец, припоминая, с какой хищной радостью считали и пересчитывали ханша Паху-Бике и ее сын, хан Абу-Нуцал, золотые монеты, которые он привез в прошлый раз в Хунзах от русских.
"А-а, не мое это дело, - стараясь отогнать такие неожиданные и несвойственные ему мысли, решил он, - надо спать, а утром уехать отсюда. Пусть ханы и шихи, богатеи и беднота сами, без меня, разбираются в своих делах. Надо спать". Он повернулся на бок. Но сон по-прежнему не шел к нему, хотя он лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами и ровным дыханием, как крепко уснувший человек.
В комнату неслышно вошел Шамиль, за ним Нур-Али, за спиной которого темнело еще несколько фигур. Гази-Магомед приподнялся с ковра и тихо, чтобы не разбудить аварца, спросил:
- Что случилось, Шамиль?
- Муллу задержал караул, занимавший выходы из аула. Хотел бежать, собака!
- Один?
- С сыном. В хурджинах увозил деньги, золото, бумаги.
- Где он?
- Сидит в яме. Вместе с елисуйским бездельником.
- А сын?
- Мальчику тринадцать лет. Что делать с ним?
- Отпусти домой, к матери. Дети не отвечают за грехи отцов, - уже стоя, приказал Гази-Магомед.
Аварец беспокойно завозился на своем войлоке, делая вид, будто просыпается от шума.
- Разбудили мы тебя, Абу-Бекир, но что делать, видно, так угодно было аллаху, чтобы никто из нас не спал в эту ночь, - сказал Шамиль.
- Ничего. Скоро рассвет, - быстро одеваясь, проговорил аварец, и все трое вышли во двор.
На фоне ярко мерцавшего звездами неба темнели фигуры людей. Слышался мерный хруст ячменя, пережевываемого лошадьми.
- Скоро рассвет! - вглядываясь в начавшее сереть небо, сказал Шамиль.