По улицам тащились ослы с седоками и грузом, караваны верблюдов, одноколки и продавцы самой различной снеди с огромными круглыми табахи (подносами) на головах. Вопли, выкрики, шум, смех, песни, ругань, ожесточенная торговля из-за одного шаура (пятака), мычание буйволов, рев ослов, звон бубенцов, подвешенных на шеи верблюдов, - все это говорило о близости майдана (базара). Здесь бродили и русские поселенцы, и грузины, жители города, и солдаты, и армяне, и персы, и евреи. Разноголосый, многоязычный гул стоял над базаром, а дымный чад от жарившихся тут же на мангалах (жаровнях) кябабов, хурушей, рыбы и шашлыков стлался в воздухе. Над раскаленными угольями дымились шампуры с кусками баранины и нанизанными помидорами и баклажанами. Рядом торговали обносками одежды и новыми чохами, бешметами, чувяками, тут же сидели нищие, выкрикивавшие молитвы.
Поодаль стучали молотами кузнецы, горланили торговцы, шныряли мальчишки. По запруженной народом уличке базара важно ехал на коне разряженный перс - торговец с красной, выкрашенной хной бородой; проезжал конный казак или, пробиваясь сквозь толпу, со смехом и возгласами проходили русские дамы, сопровождаемые офицерами. Время от времени на богато убранных конях, в окружении двух-трех телохранителей, с гордой осанкой, шагом проезжал какой-нибудь грузинский князь.
Недалеко от штаба, ближе к Сололаки, высилось большое здание караван-сарая, тоже торгового центра города, но тут уже и покупатели, и торговцы были другого сорта. Это были люди гораздо более зажиточные и солидные, чем те, которые заполняли майдан. Тут встречались и почтенные грузинские матроны с дочерьми и слугами, и русские чиновники с женами, и внимательно разглядывающие товары полковые дамы. Русская речь перемешивалась с грузинской, армянской и даже с французской.
Тифлис, уже забывший об ужасах и погроме Ага Магомед-шаха, жил весело и беззаботно за штыками русских солдат.
Недалеко от Сионского собора, на повороте узенькой улички, носившей пышное название "Серебряная улица", стоял длинный двухэтажный кирпично-деревянный дом князя Вано Орбелиани, генерал-лейтенанта русской службы, сослуживца и старого приятеля Ермолова еще по кампании 1812-1813 годов.
Здесь и остановился генерал по своем приезде в Тифлис, думая переехать в казенное здание, именовавшееся "дворцом", через день или два. Сделал он это для того, чтобы выяснить, что говорят в городе о недалеком уже приезде Паскевича. Он хотел узнать, какие новости, местные и петербургские, дошли до тифлисского общества и какие толки и слухи вызвала среди местных чиновников недели три назад выехавшая из Тифлиса через Тавриз в Тегеран миссия князя Меншикова.
Преданные люди уже сообщили Ермолову о том, как возликовала часть русской администрации, услышав о недовольстве царя и о скором приезде Паскевича. Ермолов был не так прост, каким хотел казаться. Некоторая его грубоватость и откровенность в разговоре была не более как манерой, за которой скрывался очень умный и, когда это было необходимо, тонкий и дальновидный политик, мстительный и злой в своем остроумии человек.
И сейчас, когда решалось: быть ли ему еще год-два "проконсулом Кавказа", хозяином армии и края, он хотел знать, кто остался ему другом и кто уже переметнулся в стан врагов.
Мысль о войне с Персией ни на минуту не оставляла главнокомандующего. Он знал, что, начнись не сегодня-завтра персидская кампания, царь, так жаждавший убрать с Кавказа ненавистного ему Ермолова, не решится в такой сложный момент отозвать его, опытного, лучше всех знавшего местные условия генерала.
О приезде Ермолова еще не знали в городе и ожидали его со дня на день. Долгий путь через горы утомил генерала, и хоть он и не показывал этого, но и князь Вано, и княгиня Анастасия, старые друзья Ермолова, заметили. По суворовскому обычаю, которому он весьма охотно следовал, генерал дважды окатил себя свежей, только что принесенной с Куры водой. Скинув не очень свободный китель, он облачился в мягкий, спокойный бешмет с накладными газырями и генеральскими эполетами на плечах. Узкий ремень с простым дагестанским кинжалом облегал его талию. Синие казацкие шаровары на очкуре и мягкие ноговицы довершали костюм главнокомандующего.
- Спать надо, Алексей Петрович, отдохнуть после дороги, - сказал Орбелиани, после того как Ермолов, закусив и опрокинув две добрые "чепурки" тонкого цинандальского вина, усевшись с ногами на тахту, закурил свою трубку - чубучок, как называл ее сам.
- Соснем ввечеру, князь Вано, а пока поговорить надо… Дела не ждут, чай сам знаешь, откуда беда надвигается.
Орбелиани только молча кивнул. Оба генерала, связанные старой, испытанной дружбой, проведшие вместе десяток боевых лет, хорошо знали и уважали друг друга.
- Как дочка, как Арчил? Я слышал, будто его в поручики пожаловали? - пуская колечки дыма, спросил Ермолов.
- Маро здорова, растет, скоро на балы выезжать будет, а насчет Арчила - не слышал, - осторожно ответил Орбелиани.
- Как же, произведен! С монаршей милостью тебя, князь Вано… Со мной и приказ прибыл.
Орбелиани молча поклонился и крепко пожал руку Ермолову.
- Больно быстро идет вверх, так, гляди, через пять лет он и нас с вами, Алексей Петрович, обгонит, - не скрывая отцовской радости, сказал Орбелиани.
- Этого не боюсь, князь Вано, и наипаче потому, что не через пять лет, а, думаю, через год меня тут не будет.
Орбелиани тревожно и ожидающе поднял брови.
- Паскевич сюда едет… в помощники Ермолову, - саркастически улыбаясь, проговорил Ермолов. - Здесь об этом говорят?
- Говорят, Алексей Петрович, да правда ли это? - взволнованно спросил Орбелиани, и по его красивому, мужественному лицу прошла тень.
- Верно, князь, куда уж вернее. Письма имею об этом, ну да уж бог с ним, займемся делами. Пока что еще я здесь "проконсул Кавказа" и я отвечаю перед богом и Россией за ее будущее на Кавказе…
Княгиня Анастасия уже дважды посылала на мужскую половину дома своего племянника, пятнадцатилетнего юнкера милиции князя Амилахвари, но молодой человек оба раза возвращался к княгине.
- Разговаривают… Генерал что-то пишет, спрашивает дядю, потом оба весело смеются и опять о чем-то говорят…
Дверь открылась, и сквозь отброшенную в сторону занавеску пополз синий табачный дым, показалась голова хозяина и за ним крупная фигура генерала.
- Не сердись, хозяюшка-княгиня, что уморил муженька разговорами да расспросами… Любопытен я очень, ровно старая дева, - смеясь, сказал Ермолов, идя навстречу княгине Анастасии.
- Что там за шум? - поднимая голову и вслушиваясь в какой-то неясный гул, спросил Ермолов, подходя к окну.
- Что за народ! С утра их гонят прочь от дома, все равно не уходят! - покачивая головой, улыбнулся юнкер.
- Кого гонят? - вопросительно посмотрел на Орбелиани Ермолов…
- Народ… Купцы, ремесленники, подрядчики… армяне, грузины, есть и татары, но больше армян, - махнув рукой, сказал Орбелиани.
- Чего им надобно? Ба, да там и духовенство… вот тебе и инкогнито, - засмеялся Ермолов. - Я чаял, любезный друг, что, окромя Вельяминова да тебя, никто о моем приезде и не ведает, а оказывается, весь Тифлис тут… Ну-с, чего они собрались?
- Жаловаться пришли, Алексей Петрович… Все на тех же разбойников, Ваньку-Каина и Чекалова… Нет от этих негодяев житья людям, - уже серьезно сказал Орбелиани. - Давеча говорил я вам о том, какими поборами и взятками обложили они купцов, а сейчас, сами видите, весь караван-сарай да Сололаки собрались у дома.
- Что ж… Выйдем! Надо поговорить с людьми, - секунду подумав, сказал Ермолов и в сопровождении Орбелиани, его племянника и двух княжеских слуг вышел на широкий балкон.
Толпа, запрудившая узкую уличку, завидя генерала, смолкла, люди обнажили головы, кое-кто поклонился; все молчали в напряженном ожидании.
- Здравствуйте, добрые тифлисцы! - негромко, но очень отчетливо произнес Ермолов.
- Гамарджобат, салам, издрасти, барев! - ответили ему.
Толпа разом опустилась на колени, а стоявший впереди всех пожилой, рослый и красивый армянский купец в вышитом архалуке протянул к генералу руки с большим, совершенно голым, ощипанным петухом. Лишь пышный хвост да красный гребень украшали петуха, испуганно и жалко поводившего по сторонам глазами. Толпа, не поднимаясь с колен, с надеждой и мольбой смотрела на главнокомандующего.
Ермолов в удивлении достал из кармана очки, протер их и снова положил в футляр.
- Что это за ярмарка? - тихо спросил он и, не давая ответить Орбелиани, произнес: - Надо идти к ним. - И широким солдатским шагом сошел вниз.
- Встаньте! - громко, как на учении, выкрикнул он.
Никто не шелохнулся.
- Они не встанут. Таков обычай. Они пришли с жалобой, - пояснил Орбелиани.
- Правильно, высокий генерал. Они не поднимутся до тех пор, пока вы не выслушаете не жалобу, нет, а вопль, слезы души, - по-русски сказал священник-армянин, стоявший рядом с высоким купцом, державшим петуха.
- Говорите, батюшка, - не без любопытства оглядывая всю эту необыкновенную картину, сказал Ермолов.
Купец шагнул вперед и громко заговорил, священник-армянин так же громко, убедительно и отчетливо повторял уже по-русски его слова.
- Великий сардар и покровитель местных христиан, подданных белого царя. Мы честные люди, торговцы, купцы, подрядчики, земле- и домовладельцы Тифлиса, трудимся в поте лица, чтобы развивать торговлю и ремесла, кормить армию и народ и тем, по мере сил, помочь Российскому государству, подданными которого мы состоим. Но взгляни на этого петуха. Что может сделать подобная голая, ощипанная, несчастная птица? Она уже не муж курам и не отец цыплятам. Этот петух не в силах нести свои петуховские обязанности, он должен сдохнуть, так же и мы. Нас так же наголо и до последнего пера ощипали бессовестные начальники, и мы, подобно этому петуху, сдохнем, если ты, великий сардар, не поможешь нам и не избавишь Тифлис от жуликов, взяточников и воров.
Лицо Ермолова посерело, затем краска покрыла его полные, одутловатые щеки, и он хрипло спросил:
- Кто они?
- Главные… Чекалов, полицеймейстер Булгаков и майор Иван Корганов, - спокойно и твердо сказал священник.
И все стоявшие на коленях закричали:
- Они! Помоги нам, сардар Ярмол!
- Я сделаю все, что нужно, а теперь встаньте, - грозно крикнул Ермолов и обратился к священнику: - Батюшка, завтра вас и еще двух представителей от купечества и горожан Тифлиса жду к себе, в канцелярию штаба, к десяти часам утра.
- Яшасун, ваша́, шноракалем! Ура! - разноголосо закричала толпа, поднимаясь на ноги и возгласами удовлетворения провожая поднимавшегося наверх в дом Ермолова.
- Пошли мальчика за князем Багратион-Мухранским и Мадатовым, да найдите сейчас же этого бездельника Арчила. Пусть немедля явится сюда! Скажи, генерал приехал… - сказал по-грузински племяннику Орбелиани, пропуская вперед Ермолова, шедшего к ожидавшей их княгине.
Спустя полчаса к дому старого князя Орбелиани, сопровождаемый четырьмя сыновьями и несколькими конными слугами, приехал князь Константин Багратион-Мухранский, губернский предводитель дворянства, один из наиболее уважаемых и почтенных грузинских князей. За ним на взмыленном жеребце прискакал Арчил Орбелиани, корнет Нижегородского драгунского полка, которого посланные отцом люди нашли кутящим вместе с другими офицерами в одном из духанов возле Куры.
Вскоре прибыл и генерал-майор князь Вано Эристов, ранее командовавший 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии, а ныне причисленный к штабу главнокомандующего и ведавший конными грузинскими дружинами Карталинии и Кахетии. Этого генерала особенно любил Ермолов и неоднократно отлично аттестовал его перед военным министром и главным штабом в Петербурге.
Позже всех приехал князь Валерьян Григорьевич Мадатов, генерал-майор, старый друг и сподвижник Ермолова, делавший вместе с ним наполеоновские войны и поход на Париж. Мадатов был болен "ногами", как определил болезнь лечивший его доктор Ган. Запущенный ревматизм и геморрой, обычные спутники кавалериста, мучили генерала, и он собирался в ближайшее время отправиться на воды, в Пятигорск.
Вместе с ним приехал и генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов 1-й, приятель и единомышленник Ермолова, встретивший главнокомандующего еще вчера во Мцхете и вместе с ним приехавший в Тифлис.
Деловая беседа продолжалась долго, и гости разъехались во втором часу.
Над Тифлисом стояла жаркая, душная ночь. Звезды, яркие и большие, точно пчелы в ульях, роились в черном небе, нависшем над городом. С Мтацминды чуть набегал прохладный ветерок, со стороны Метеха время от времени раздавались приглушенные рокотом Куры голоса перекликавшихся часовых: "Слушай!" Веселые звуки зурны, частые удары в бубен и стук дооли встретили разъезжавшихся с совещания генералов.
Мадатов, живой и веселый армянин, отчаянный рубака и забулдыга, приятель Дениса Давыдова, знавший на вкус чуть ли не все вина и водки стран, через которые он проходил в Отечественную войну, остановился и, вынимая уже занесенную в стремя ногу, оглянулся по сторонам. Окруженные провожатыми Багратион и Эристов сворачивали за угол кривой улицы. Оттуда доносилось мерное хлопанье в ладоши.
- Где? - кивнув в сторону, откуда слышалось оно, спросил Мадатов молодого князя Арчила, вышедшего проводить гостя до ворот.
- На майдане. Свадьба сегодня: Асламазьян, что черкески для казаков и офицеров шьет, дочку свою выдает за телавского армянина…
- Асламазьян Карапет? - переспросил Мадатов. - Э-э, ведь это мой приятель, он старый жулик, немало с меня рублей содрал за свои паршивые черкески…
Теплый ветерок сонно пробежал над домами.
Звуки зурны и крики "Таш!!" раздались ближе.
- Как ты думаешь, Арчил? - серьезно спросил Мадатов.
- Наказать старого жулика, ваше превосходительство! - сказал Арчил. Они захохотали, и генерал, забыв о своих болезнях и предстоящем лечении, легко вскочил в седло.
Арчил, Мадатов и постоянный спутник генерала ротмистр Габаев, сопровождаемые казаками, широким наметом поскакали к майдану.
Топот конских копыт стих, и только веселые звуки зурны, пистолетные выстрелы да шум Куры раздавались в тишине.
- Веселый человек и воистину отважный! - сказал Ермолов старому князю, глядя вслед умчавшейся кавалькаде.
Они стояли на плоской, затемненной чинарой крыше дома в расстегнутых бешметах, в надетых на босу ногу чувяках.
- Гусар! - коротко ответил Орбелиани, и в его словах прозвучало уважение к этому лихому и бесшабашному генералу.
На следующий день Ермолов с утра переехал в свой недавно отстроенный дворец, помещавшийся на Посольской площади. Уведомленный о его приезде, тифлисский гражданский губернатор генерал-майор фон Ховен приехал к одиннадцати часам дня с докладом о делах и положении в городе. Ермолов молча, не прерывая, выслушал его доклад и коротко опросил:
- А ведомо ли вам, Отто Карлович, о том, как строятся торговые ряды и русский квартал над Курою?
- Так точно, Алексей Петрович. Ряды уже заканчиваются, а русский квартал к осени кончим.
- Военное дело, равно как и денежное, точность любит, в этом их суть, Отто Карлович, тут и одно и другое в едином состоят… а вы, как цыганская гадалка, отвечаете. К осени!.. - недовольно повторил Ермолов. - В здешних краях осенью все время с сентября по самый декабрь считать можно, так в какой же из сих месяцев закончат строить?
- К… октябрю, - наугад сказал Ховен.
- Так-с… будем считать, что к октябрю. А ведомо ли вам, что строители эти вышли из сметы на восемьдесят с лишним тысяч?
- Ве-домо… - повторил губернатор, впервые услышавший об этом.
- А коли ведомо, то кто и чем покрывать будет перерасход по работам? - поднимая острые, сердитые глаза из-под лохматых нависших бровей, спросил главнокомандующий.
Губернатор молчал.
- Опять на местные доходы, на городские и губернские обложения надеетесь?
Фон Ховен тупо посмотрел на Ермолова и неуверенно сказал:
- Сегодня же, ваше высокопревосходительство, прикажу выяснить, как сие получилось и в чем состоят оному причины.
- Могу сказать сейчас, Отто Карлович. Первая и основная причина сему - воровство. У них там ворует всякий, кому не лень, а вторая причина - попустительство властей. Ведь вы сами один только раз побывали на стройке?
- Один! - односложно ответил Ховен.
- И то месяца три назад, а поставленный следить за делом подполковник Зарубин спился, и за него ведут дело жулики и воры!
- Корганов лишь неделю назад докладывал совету…
- Майор Корганов - суть первый вор, сукин сын и негодяй! И, не носи он офицерского мундира, я бы его публично выпорол сегодня же посереди майдана!
Ермолов встал. Фон Ховен тоже быстро поднялся.
- Майора Корганова отстранить от дел и вызвать завтра ко мне! Прошу вас, Отто Карлович, присутствовать при этом и к завтрему доложить о преступлениях подчиненных вам полицеймейстера Булгакова, приставов Накашидзе, Лапшина и Иванова третьего. Вот дела о них. Разберитесь.
- Слушаюсь! - ответил Ховен.
- Кстати, как вы разумеете деятельность господина Чекалова? - пройдясь по комнате, остановился Ермолов.
- Председателя Уголовно-контрольной палаты края? - спросил губернатор.
- Да!
- Почитаю ее вредной для дела российской короны и ходатайствовал бы о замене статского советника Чекалова другим, более достойным человеком.
- А чем скрепляете ваше ходатайство?
- Жалобами всех слоев общества, от черного народа и до самых влиятельных князей! Неправедные суды и приговоры, лихоимство и мерзости творятся в делах Контрольной палаты, и я не в силах пресечь оные безобразия, ибо ведомство сие не подчинено мне по закону.
- О каких беззакониях говорите? - спросил Ермолов, садясь на тахту с мутаками, стоявшую у окна. - Да садитесь, Отто Карлович, ведь сейчас я вас не как главнокомандующий спрашиваю, а как человек, который вроде вас стоял возле жуликов и проходимцев и вовремя не заметил их преступлений. Воровали они, а отвечаем и мы с вами, ведь они - власть здешняя, силу и могущество имеют, для управления здешних народов верою и правдою поставлены, и оба мы и Вельяминов прохлопали мошенства, кои нашими чиновниками и офицерами содеяны. Вы думаете, можно убедить князей и дворян здешних, что ни Ермолов, ни вы, ни Вельяминов не токмо что рублем не повинны в сих поступках, а даже и не знали об этом? Да никто не поверит, и правы будут! Начальник должен все знать и все видеть, ежели ж он слеп, то или дурак или вор!
Щеки фон Ховена побелели, он вздрогнул и, поднимаясь со стула, сдавленным, взволнованным голосом сказал:
- Ваше высокопревосходительство, я чаю, что вы не приписываете сих качеств мне…