- Не щадя себя, недоедая, с головой, которая кружится не от водки, как у вас, а от голода, стоят рабочие бессменно у станков, вырабатывая патроны, которые вы здесь бессовестно и бессмысленно расходуете впустую, они опускаются под землю, чтобы там, в сырости и мраке, добыть лишний пуд угля, без которого остановятся паровозы, замрут фабрики. Разутые и раздетые, голодные и холодные, они все отдают вам, своим защитникам, потому что верят в вас, потому что надеются - славные революционные воины Четвертой армии не дадут буржуям и помещикам задавить мировую революцию, не дадут залить кровью свою многострадальную, ныне освободившуюся родину!..
С командирами говорил их старший и мудрый друг, который знал много больше их, говорил прямо и резко, его речь длилась уже более часу, а в зале не слышно было ни скрипа скамейки, ни покашливания, нигде не поднималось ни струйки дыма: все сидели подавшись вперед, не упуская ни слова. Фрунзе рассказал им по-военному прямо о том, насколько грозна и сложна военная ситуация, сложившаяся на Восточном фронте в целом, на их участке особенно.
- Враг силен и жесток. Пройдет несколько недель, и именно на нас с вами навалится он всей мощью своей. Как мы готовимся к этому сражению, которое будет решать судьбу всей революции? Как мы готовимся защитить русских рабочих и крестьян, которые отдали вам все - вплоть до этих вот полушубков, а сами ходят полураздетыми? Выбора нет! Либо мы хотим превратиться в сброд анархистов и увидеть, в конце концов, на всех фонарях Уральска, Уфы, Самары, Москвы повешенных рабочих, либо мы станем настоящей армией сознательных революционных бойцов! Заканчивая свое выступление, я хочу заявить вам уже как командующий: в случае повторения тех безобразий, которые имели место на смотре и здесь, буду их рассматривать как прямую измену народу и виновных карать вплоть до расстрела. В этом можете не сомневаться!
Фрунзе умолк. Молчал и зал.
- Имеете еще что-нибудь ко мне?
Присутствующие молчали. С кресла в первом ряду вскочил комиссар Пугачевского полка Здоровейшев и, срывая голос, радостно закричал, повернувшись в зал:
- Коренному истинному большевику… Нашему командарму товарищу Фрунзе - ура!
- Ура! Ура! Ура! - загремело под сводами.
Фрунзе стоял спокойно, глядя на неистово аплодирующих командиров. Ничто: ни глаза, ни цвет лица, ни руки - не выдавали той громадной бури чувств, которая бушевала в его душе в эти счастливейшие в его жизни секунды: народная армия будет верой и правдой героически служить народу!
- Комбриг Плясунков, - негромко сказал он, - через час жду вас с вридкомиссаром в штабе двадцать второй дивизии.
- Слушаюсь, товарищ командарм! - вытянулся Плясунков.
Фрунзе двинулся к выходу, Плясунков за ним. Все встали, поворачивая вслед за ними кто сияющие, кто смущенные лица. Плотной сплошной массой командиры повалили за командующим к выходу. Семенов, еще надеясь на что-то, злобно и настороженно ожидая выстрела, - ах, как свирепо ненавидел он в эту минуту Фрунзе! - поплелся сзади.
- Товарищ комиссар! - доверительно позвали его сбоку.
Он оглянулся. Человек шесть командиров стояли около какого-то лежащего, связанного ремнем человека, прикрыв его полами шинелей.
- Что такое? - Сердце у Семенова быстро забилось. Ожидая всего что угодно, вплоть до разоблачения, Семенов быстро положил руку на маузер.
- Этот гад хотел стрелять в товарища командующего.
- Этот? Ах он подлец! Отойдите все! - взвизгнул Семенов, выхватывая маузер. Гулин, Кухарцев и остальные метнулись в сторону. Видимо, от колебания воздуха сподвижник Семенова очнулся. Он раскрыл мутные глаза, и вдруг они сразу стали осмысленными и испуганными. Он хотел что-то сказать, но Семенов, вытянув руку, несколько раз, чуть не визжа, в какой-то истерике выстрелил в него почти в упор. Тело конвульсивно изогнулось и замерло.
- Зачем вы это, товарищ комиссар? Разузнать бы сперва надо! - сердито промолвил Гулин.
- Молчать! На какого человека руку хотел поднять, мерзавец! Обезглавить нас хотел, а мы с ним будем возиться и чикаться? Нет, на войне как на войне! Труп убрать без шума. Комбригу все доложу сам!
Не успел Фрунзе подняться по лестнице в штаб, как дежурный сообщил ему:
- Товарищ командарм, срочно звонят от Плясункова!
- Хорошо, иду. Ну что, Федор Федорович, поволновались немного? - дружески пожал он на ходу руку Новицкому.
- Ох, Михаил Васильевич, что и говорить! Наверно, до конца стал я седым за этот час! Но мы были готовы обезоружить участников собрания в любой момент. Наблюдателя устроили на крыше напротив, он по телефону сообщал нам, как идут дела. Когда передал, что "ура" кричат, ну прямо отлегло от сердца!
- Да у вас совсем-таки военная операция происходила, - засмеялся Фрунзе, подходя к телефону. - Фрунзе на проводе.
- Товарищ командарм? Плясунков говорит, - послышался взволнованный голос. - Дело такое: не успели вы уехать, как комиссар Семенов застрелил в зале одного командира за то, что он якобы пытался во время доклада вас убить!
- Вот как? Серьезное дело! Очень серьезное. Спасибо за сообщение. - Фрунзе подумал немного. - Товарищ Плясунков, я попрошу вас с Семеновым явиться ко мне не через час, как мы договорились, а через два. Повторяю: с Семеновым через два часа! Ясно? На полную вашу ответственность!
- Сергей Аркадьевич, - обратился Фрунзе к адъютанту, - немедленно вызови ко мне в кабинет приглашенных чекистов. Экстренно! Проследи, чтобы к дверям никто не подходил. А когда подъедут Плясунков с Семеновым, скажи им, что первым я приму комбрига, а комиссару придется подождать в кабинете начальника штаба. Там его обезоружат и арестуют. Новицкому передай, чтобы иваново-вознесенцы оставались под ружьем.
Через некоторое время в кабинет, где сидели Фрунзе и начальник Чека, вошел Плясунков. Он заметно волновался, но старался держаться твердо и с достоинством.
- Объясните мне толком, чтобы я все понял: отчего нет дисциплины в вашей прославленной раньше бригаде? Почему вы с таким вызовом повели себя на смотре? Почему посмели обратиться ко мне с подобной запиской?
- Если я виноват, товарищ командующий, то вы можете меня расстрелять, - побледнев, ответил Плясунков. - А только смерти я не боюсь. Трижды был ранен, а из боя не выходил. И преданность революции мои полки показали в боях прошлого года и в начале этого года в сражениях за Уральск, а не на параде. Когда комбрига Кутякова ранили, я принял бригаду. Мы кровью истекали, а бригада Ильина нам тогда никакой помощи не оказала. И даже его штабники уговаривали меня оставить Уральск. Но мы город отстояли и врага отбросили на двадцать верст. А на параде Ильин свою бригаду вперед нашей пустил: им почет, а нас в тень! Это ж разве справедливо?
Он остановился, что-то обдумывая.
- Вот на фронте за Уральском и началось. Комиссара нашего нового Горбачева Гаврилу в Самару вызвали и там надолго задержали, а заменять его начал присланный тогда же Семенов. Я, конечно, виноват, поддался ему. Уверил нас, что вы генерал. Посоветовал: вызови его, пусть всем объяснит свой незаконный выговор. Я послушался… Стыдно мне вам в глаза глядеть после вашего доклада. Снимайте, судите меня. Только командиры наши просили объяснить, что бригада наша боевая, упорная. А в обороне мы, конечно, распустились. Грехи свои сознаем, готовы за них ответить. Но только бойцы бригады не виноваты ни в чем.
Фрунзе слушал Плясункова молча, пристально глядя на него. Когда же комбриг с жаром стал защищать свою бригаду, он усмехнулся, встал, положил обе руки на плечи комбрига и горячо сказал:
- Друг дорогой, голова разудалая! Судить мы тебя не будем, снимать с должности тоже. Выйдет из госпиталя Кутяков, тогда видно будет…
Плясунков стоял неподвижно, лицо его неожиданно залило краской, он глубоко и прерывисто вздохнул.
Фрунзе, справившись с нахлынувшим на него радостным чувством, уже спокойно сказал, переходя на официальный тон:
- Что свою вину за развал дисциплины признаете - это хорошо. Завтра вам поможет провести партийное собрание новый комиссар двадцать второй дивизии Андреев. Вашего Семенова я приказал арестовать и провести дознание, почему без суда и расследования он убил командира. Надеюсь на вас, товарищ Плясунков, и доверяю вам. И скажите своим командирам: сиротами ходить не будете. Двадцать пятую дивизию восстановлю полностью, трехбригадной, а Чапаева из Москвы вызовем.
- Товарищ командующий, - хрипло произнес Плясунков, - нужна вам моя жизнь?! Берите!
- И ваша жизнь, и моя, и его, - Фрунзе указал на начальника Чека, - нужны революции, - тихо ответил командарм. - И все мы должны быть сознательными революционерами. Ясно?! Идите!
Плясунков глубоко надвинул папаху, резко повернулся, ударив ножнами по столу, и пошел к дверям. У входа он постоял, снова повернулся:
- Так точно, быть сознательными революционерами! - козырнул и с грохотом вышел.
Фрунзе вздохнул и нажал кнопку на столе, вызывая Сиротинского:
- Ну, так что там утверждает Семенов?
"ГОСПОДИН НОВОЯВЛЕННЫЙ МОНТЕ-КРИСТО"
Ваше благородь! Ваше!.. Ваше!.. - Семка Глиста извивался от волнения. - Да пусти ты меня, хайло! Ну! Глотку перегрызу! - Он вырвался от дежурного надзирателя и взмолился: - Ваше благородь, дозвольте сообщить!
- Да он очумел, - оправдывался в дверях надзиратель, - шасть в коридор и прямо к вам.
- Политицкий Фрунзи и морячки со Свеаборга подкоп роють! - взвизгнул Глиста вне себя.
- Что? Где? Говори, скотина, размозжу! - Толстая, как столб, короткопалая рука начальника владимирской тюрьмы сгребла робу на тщедушной груди уголовника.
- Скажу, все скажу, - прохрипел тот, - так что мне насчет сроку скостить, все скажу! Сам вить пришел…
- Сроку? Скостить?! - Страшная рука швырнула как ветошь чахлое, слабое тело в угол к каменной стене.
Раз за разом указательный палец стал вонзаться в кнопку круглого звонка: "Тревога!.. Тревога!.. Тревога!.."
Грохоча подкованными каблуками, тяжелыми прикладами, ножнами, обрушилась вооруженная команда в каменный подвал с зарешеченными окошками - столярную мастерскую. С ходу набросившись на рабочих, надзиратели кулаками и сапогами враз забили их - всех шестерых - в угол и выставили штыки.
Бледный от предчувствия непоправимой беды, стоял впереди морячков-бунтарей Фрунзе, заложив за спину руки с точильным бруском.
Зеркально начищенные тупоносые сапоги начальника тюрьмы показались на ступеньках, рядом с ними семенили стоптанные опорки уголовника. Глазки Глисты безразлично скользнули по лицам "политицких" и нырнули к угловому верстаку.
- Должно, тама, - указал он пальцем.
- Пахомов, Епифанов, Рытов, ну! - Вместе с охранниками начальник тюрьмы навалился на верстак, и все вместе они чуть не повалились: тяжелый стол откатился неожиданно легко, под ним чернела круглая дыра глубокого лаза, уходящего вертикально вниз, сквозь массивную кладку фундамента.
- Ух вы! - Синея от удушья, разрывая на себе воротничок, начальник тюрьмы шагнул к заключенным. Его рука слепо шарила по верстакам. Вот она ухватила неошкуренную еще ножку табурета, свирепея от безмерной ненависти, он что силы рубанул ею, куда придется: лишь бы услышать хруст сломанной кости, лишь бы почувствовать под рукой что-нибудь живое… Вот он, белый крутой лоб этого мерзавца, этого двукратного смертника, которого лопоухие судьи почему-то не смогли затолкать в уже намыленную петлю.
Рраз! Но что это? Молниеносным ударом бруса Фрунзе парирует деревяшку, вторым движением тут же бросает ее на пол.
- Что? Нападение?.. - Короткопалая рука начала шарить по толстой желтой кобуре. И тотчас тугие, крепкие плечи морячков оттерли Фрунзе назад. Охранники бросились на заключенных.
- Прекратите издевательства! - гневно выкрикнул Фрунзе. - Вы за все это ответите!
- Отвечу? Отвечу? - Не находя слов от ярости, начальник тюрьмы пытался через спины своих столпившихся подчиненных, оттаскивая их за шиворот, добраться до отбивающихся бунтовщиков.
- Ваше благородие, полторы сажени вглубь, сажен пятнадцать вдоль. Так что до самой наружной стены уже дорылись. - Голос Глисты звучал возбужденно от радости. Семка торчал из лаза, головка его качалась невысоко над полом. - Если б не я, вполне могли б завтра поутикать, а, ваше благородие?
- Отставить! - зычно скомандовал начальник.
Охранники, возбужденные избиением, отступали медленно, неохотно.
Моряки, плотно сгрудясь вокруг Фрунзе, стояли слитной группой.
К начальнику вернулось философское настроение: в конце концов беда миновала, зачем горячиться?
- Второй раз пытаемся? - небрежно спросил он у Фрунзе. - Ничего вас не учит, э?
- Разве же не учит, господин начальник? - дерзко ответил Фрунзе. - Как видите, на этот раз лаз шел гораздо глубже. Теперь бы не обвалился. Если б не эта гнида… - Он кивнул в сторону Семки.
- Еще оскорбляють. - Тот злобно отвел глазки.
- Н-да. Так сколько же лет вам, господин новоявленный Монте-Кристо? Двадцать шесть? Так вот запомните: двадцать семь отмечать не будете! Врач говорит, чахоточка у вас наблюдается. Ну да еще бы: сколько же это месяцев вы соизволили в мерзлой земельке ход скоблить? Три-четыре? Да-с, чахоточка! Ну, а я вам помогу-с по мере своих слабых сил туда и насовсем переселиться.
- Ну, что стоите? - заорал он на охранников. - В кандалы это быдло, в ручные да в ножные, и в карцер их на десять суток! Да воды не давать, чтоб не потели на морозце, хе-хе-хе!
- А ведь время переменится, и вам этого не забудут, - пристально глядя на него, сказал Фрунзе. - Всё вспомнят!
Круто повернувшись, начальник тюрьмы пошел к лестнице.
- Ваше благо… Ваше… - Глиста начал торопливо выбираться из лаза. - А как же я? Срок-то мне скостить?.. А?!.
- И двадцать седьмой встретим, и все другие годы, сколько положено, проживем… А вот ваша звезда, господин палач, пошла к закату! Это уж точно, - звонко крикнул вдогонку тюремщику Фрунзе.
20 февраля 1919 года
Самара
- Здравствуйте, Михаил Васильевич! - воскликнул еще от дверей Куйбышев. - А мы тут без вас уже скучать стали!
- Да уж я знаю, работы у вас не было, от скуки пропадали. - Фрунзе с улыбкой вышел из-за стола и направился к Куйбышеву и Берзину - члену Реввоенсовета. - Ну, что у вас хорошего? Что новенького в Самаре? Как идет партийная мобилизация?
Они втроем сели на диван.
- Из Петрограда и Москвы идут к нам эшелоны с добровольцами, - ответил Куйбышев. - Сколько людей прибудет, пока, правда, еще неясно. А здесь, в Самаре, мы начали создавать армейские резервы, уже скомплектован запасной полк. По общей мобилизации мы получили около трех тысяч, партийная дала сто пять человек. Ну и, кроме того, почти завершили комплектование рабочих полков без отрыва от заводов. Бойцы вооружены, проходят военную подготовку. Выделены дежурные подразделения.
- Очень красиво ты все говорил, только самого главного не сказал. - Берзин соболезнующе покачал головой.
- Вы не смотрите, Михаил Васильевич, что этот латыш выглядит эдакой-сонной квашней. - Куйбышев обнял Берзина за литые плечи. - Щук приходилось вам ловить? Вот и он, как та щука: будто бы спит в сторонке, глаза прикрыты, хвост едва колышется, и вдруг - раз! - уже и заглотил какого-нибудь карася-простофилю или плотвичку. Э! С ним ухо востро надо держать.
- Не буду так прямо утверждать, что ты и есть плотвичка, потому что я тебя жалею, - смеющиеся глаза глянули на Куйбышева, - но все-таки из чего стреляли бы твои сто пять человек и что они заряжали бы в свои ружья, если бы не мы, скромные хозяйственники?..
Отчаянной, невероятной храбрости артиллерист в прошлом, Берзин имел сейчас все основания поиграть в "скромного хозяйственника": в результате организованной им повальной проверки всех складов было обнаружено множество пулеметов, винтовок, несколько миллионов патронов и сотни тысяч снарядов всех калибров. Вплоть до самого июля войска не испытывали острой нужды в боеприпасах.
- Отлично! - оценил Фрунзе его лаконичное сообщение. - Ну, а как проверка кадров?
- Занимаемся. Между прочим, пришлось снять одного из наших штабных, - ответил Берзин.
- Кого же? - живо поинтересовался Фрунзе. - Уж не гуся ли этого снабженского?
- Совершенно точно! "Чрезвычайного уполномоченного", - усмехнулся Куйбышев. - Пока выясняем - саботажник или просто дурак. Ну, а у вас-то как дела?
- О положении в армии и о принятых мною мерах я доложу вам подробнее, с картами и цифрами, на Реввоенсовете. А пока должен вам сообщить, что арестовал вридкомиссара семьдесят третьей бригады некоего Семенова. Похоже, что он готовил восстание бригады, во всяком случае - всячески разжигал недовольство, сеял клеветнические слухи. Самое подозрительное, что он сам, без всякого расследования, застрелил покушавшегося на меня командира взвода.
- Вот как? На вас готовилось покушение! - воскликнул Куйбышев. - Они хотели повторить историю с Линдовым!
- Почему повторить? - спросил Берзин. - Дальше пойти они хотели. Еще дальше.
- Разумеется, здесь есть связь, - убежденно произнес Куйбышев. - Восстание двух полков, убийство Линдова и его спутников, покушение на вас - и все это за короткое время и на одном и том же участке фронта. О чем это говорит?
- Это говорит о том, - спокойно ответил Фрунзе, - что здесь, во-первых, будет одно из главных направлений удара Колчака. Во-вторых, что агентура врага здесь хорошо организована и действует активно.
- И, в-третьих, если рассуждать логично, - добавил Куйбышев, - агентура эта прочно связана с каким-то большим, едва ли не стратегического значения, центром, который всячески, буквально всеми средствами стремится помочь Колчаку.
- Печально, но факт, дорогие товарищи. - Фрунзе встал и прошелся. - Я думаю, надо просить Дзержинского поглубже разобраться в этом деле. Попрошу вас, Валериан Владимирович, отправить ему ваши соображения в зашифрованном виде. Но, разумеется, нельзя зевать и самим. Не так ли?
- Товарищ командующий, разрешите? - В дверях стоял Новицкий. - Тут прибыл товарищ Чапаев. Мы с ним побеседовали по душам и решили вас побеспокоить.