"Федор Иванович учился у Ленина! И хоть бы словом когда обмолвился… А я бы мог так? - Мысли хороводом закружились в Гришиной голове. - Нет, я бы десять, сто раз об этом рассказывал бы - кстати и некстати. А он-то каков!.." Григорий так был потрясен гордой скромностью старшего Фролова (да и в Володьке что-то новое открылось ему), он почувствовал себя еще таким неопытным, зеленым, что вместо сухого, сдержанного ответа откровенно сказал:
- Не знаю, Еремеич. Была бы возможность, поженились бы.
- Да уж молод ты больно. Лет девятнадцать? А ей сколько?
- Она на полгода младше.
- Вот видишь! "Поженились бы". Карточка есть?
Григорий достал из внутреннего кармана фотографию Наташи. Еремеич встал - поближе к фонарю - и долго в нее всматривался.
- Видать, не из рабочей семьи?
- Да, отец ее военный инженер. Сейчас он в Англии.
- Буржуйская дочь, значит? - Еремеич хитро, с прищуром глянул на Григория. - Как же ты влюбился?
- Очень уж хороша, так и влюбился. А потом, - Гриша прямо посмотрел на старого солдата, - навеки она должна оставаться в буржуях? И еще: Плеханов и Ленин - они родом из рабочих, что ли? А Маркс?
- Ну, сразил, сразил! - засмеялся Еремеич. - Это я ведь наживку подкинул: клюнешь или нет, начнешь размазывать да оправдываться или как думаешь, так и ответишь? Нет, ничего, у Федьки-то глаз верный, коли взял тебя в свою семью. Покажи-ка еще карточку. - Он еще раз оценивающе посмотрел на Наташу. - Глаза большие, лоб ясный, коса русая короной - королева и только, - возвратил он фотографию. - Ну, а по хозяйству что она умеет? Ну, щи варить, постирать, пол помыть сможет?
- Надо будет, так сможет. Талантливая она очень. Три языка освоила, на рояле играет, стенографию знает.
- Хм, а ведь рояля-то для жены мало, друг ты мой. Работать ей приходилось или мамина дочь?
- Восемь месяцев в госпитале медсестрой уже отработала.
- Ну, это дело другое! Кто эту службу прошел, того никакие щи уже не испугают. В Питере осталась?
- Нет, ее мать силой увезла, хочет к белым перейти, а Наташа мне написала, что непременно в Уфе от нее удерет.
- Смотри-ка, ведь и мы в сторону Уфы едем. Раз - и встретились. Только все равно ведь не поженитесь, пока белых не побьем. Ты стреляешь-то и впрямь ничего или тогда на стрельбах просто пофартило?
- А мне, Еремеич, отец уже в десять лет подарил настоящее охотничье ружье, шестнадцатого калибра, одностволку, и взял с собой на охоту. А через два года уже почти что и не было случая, чтобы я не попал в поднятую утку или тетерева.
- Вот как? Это хорошо. В царской армии охотников всегда в разведчики да в особо меткие стрелки отбирали.
Эшелон остановился.
- Ну-ка, пусти свежего воздуха, жарко у нас очень!
Гриша слегка откатил тяжелую дверь, в щель клубами повалил морозный воздух. На маленькой станции горело два тусклых фонаря, мерцал огонек в окне дежурного, ни души не было на перроне. Кто-то с "летучей мышью" побежал к паровозу. Печально ударил два раза привокзальный колокол, резко вскрикнул паровоз, поезд не торопясь тронулся. Далматов закрыл дверь, подбросил несколько поленец в печку.
- А я ведь на войне-то уже был. В девятьсот пятнадцатом…
- Ты? Когда ж ты успел?
- А в ноябре сбежал из дому с маршевым солдатским эшелоном. О подвигах мечтал.
- Мечтал… А разве сейчас не мечтаешь? Не без этого ведь добровольцем вызвался. Правильно я полагаю своим умишком?
- Сейчас? - Гриша задумчиво усмехнулся. - Как не мечтать! Только сейчас по-другому, не по-детски. С полным сознанием…
- С полным? Доброе дело! Ну-ну, перебил я тебя. Как же ты на войне отличился?
- Пробыл на передовой четыре дня. Пришлось дважды и атаку отбивать. Неожиданно вызвали к ротному, от него в штаб полка повели, оттуда в дивизионный штаб. Похвалил меня полковник за меткий огонь и отругал за бегство из дому. Под конвоем водворили назад, к родителям. Правда, сообщили в гимназию о "храбрости и стойкости, проявленных в бою юным добровольцем".
- Ну и ну! Что же, выдрал тебя батька крепенько или просто отругал?
- Нет, он не такой был. Просто сказал мне, что я его с мамой сильно обидел своим неожиданным бегством. Сказал еще, что мал я для войны, а в России перед молодежью есть много других задач.
- Умен был мужик! А какие же задачи он хотел, чтобы ты решал?
- Подозвал он меня как-то к секретеру, такой шкаф это, одновременно и письменный стол, откинул доску, вынул два ящичка и говорит: видишь, позади них еще ящичек? В нем спрятаны документы и два браунинга. Меня могут арестовать за дружбу с большевиками (он адвокатом был). Тогда ты один будешь знать об этом ящичке. Ключ от него я спрячу в дробь, под перьями для ручек. Если на улице к тебе подойдет человек и скажет: "Папа велел передать игрушки", вручишь ему незаметно все из ящика… Ну, а в шестнадцатом году он неожиданно умер. А там вскоре и мать умерла - видно, очень она отца любила, не вынесла его смерти…
- Да, не сладко тебе пришлось, - вздохнул Еремеич.
- Вот тогда и познакомился я с Володькой: подрабатывал я по объявлениям репетиторством и стал готовить его экстерном за пять классов реального, Федор Иванович на этом настаивал. Очень участливо они ко мне отнеслись. Начал бывать у них чуть не ежедневно, с Володей подружился - не разлей вода. А там пригласили они меня и на вечерние заседания, тайные. Между прочим, с разрешения Федора Ивановича привел я туда как-то и Наташу. "Хороша Наташа, так пусть будет наша", - вот он как сказал.
- Это ты мне в пику? - улыбнулся Еремеич. - А я ведь не знал, что она у Федора на вечерях бывала! Тогда уж точно в Уфе от мамки убежит!
- Эх, хорошо бы! - вздохнул Григорий.
- Ну, ладно, пиши, пиши, авось дойдут твои письма. Спасибо, Гриша, за прямоту, за откровенность. Можно тебе доверить, ну и спросить с тебя многое можно. Передавай привет Наташе и от старого хрыча Еремеича! - Он полез на нары, а Григорий, подправив фитиль в фонаре, еще долго писал письмо.
В Самаре небольшую часть добровольцев высадили и отправили в 74-ю бригаду 25-й дивизии, а остальных, в том числе и вагон под началом Еремеича, отправили в Бузулук, в распоряжение непосредственно штаба 25-й дивизии.
- Ну, хлопцы, - вернулся Еремеич с совещания, - поехали мы не куда-нибудь, а к самому Чапаеву. Вот уж где придется и людей посмотреть, и себя показать!
После этого весь оставшийся путь молодежь вагона ликовала, - о подвигах Чапаева бойцы уже наслышались былей и небылиц от местных жителей и красноармейцев на стоянках.
И вот добровольцы стоят перед штабом дивизии: им объявили, что Чапаев хочет с ними говорить. Время тянется ужасно медленно, а Чапаева все нет и нет. Но наконец хлопнула дверь, по рядам раскатисто покатилась команда "Смирно!", с крыльца стала спускаться группа командиров. Чапаева Гриша узнал сразу, потому что он выглядел именно так, как его описывали им: в щегольской шинели, в папахе, лихо заломленной на затылок, с богатой саблей и маузером. Остро вглядываясь в лица, он стал приближаться к шеренгам. Рядом с ним шел спокойный, крепкого сложения молодой командир в кожаной куртке - комиссар Фурманов, как узнали они потом.
- Равнение на середину!
И вдруг в тишине все услыхали, как Чапаев, полуобернувшись, к Фурманову, бросил насмешливым тенором:
- Нагнали молокососов!
- Что ты, Василий Иванович, - ответил Фурманов. - Это же красные орлята из самого Питера. Они, как их отцы, ничего не боятся. Подучить, правда, нужно будет.
Чапаев неуловимо быстро улыбнулся в усы, шагнул вперед и вместо приветствия звонко прокричал:
- Красные орлята с самого Питера! Кто из вас коня не боится и в конной разведке готов служить - три шага вперед шагом… арш!
Замерли шеренги, словно окаменели, - любой команды ждали, только не такой.
- А ну-ка, сынки, раздайсь! - Вперед, звонко печатая шаг, вышел Еремеич - с проседью в длинных усах, морщинистый, сутуловатый.
- Орленок! - фыркнул Чапаев. Командиры рядом с ним широко заулыбались. Григорий с Володей переглянулись и, не раздумывая долго, стали рядом с Еремеичем. Синие глаза Чапая с усмешкой ощупали комичную пару: долговязого и коротыша. Вслед за ними вразнобой вышло еще около тридцати человек, подравнялись. Чапаев не торопясь обошел их, пристально рассматривая каждого, дошел до правофлангового - Еремеича, снова насмешливо фыркнул как бы про себя:
- Орленок!.. В армии раньше служил?
- Так точно.
- Пехота или артиллерия?
- Драгун. Конная разведка.
- Харрашо! А что скажешь про остальных?
- Ребята вострые, ловкие, грамотные: питерские.
- Красные орлята, одним словом?
- В самый раз.
- А что же вы, старый солдат, среди молодежи оказались? - вмешался Фурманов.
- Направлен Петроградской партийной организацией.
- Член партии?
- С девятьсот восьмого года.
- Как звать-величать?
- Иван Еремеевич Иванов.
- Иван Иванов, значит? Самая Расея, - подколол Чапаев.
- Так точно. Еремеич по-заводскому, - спокойно ответил тот.
- Я комиссар дивизии, - сказал Фурманов, - зайдите завтра ко мне. - И он отошел вместе с Чапаевым. Тот озабоченно покручивал усы:
- Ну, как, комиссар, подойдут? Ох, побыстрее бы их подучить, мне лихие разведчики вот как нужны! - Чапаев полоснул себя по горлу.
- Знаешь что, Василий Иванович, а ты прикажи к каждому из них на неделю или на полторы опытного кавалериста приставить. Индивидуальная подготовка всегда дает большой толк. Вот и получишь добрых разведчиков.
Чапаев задумался ненадолго, потом распорядился, обернувшись:
- Приказываю: зачислить этих в двадцать пятый кавдивизион и к каждому такому молодцу прикрепить по старому кавалеристу. Разве что к этому красному орленку, - он кивнул на Еремеича, - не требуется няньки. На неделю. Больше Колчак нам не даст. Выделить всем по доброму коню. Через неделю сам приеду у них экзамен принимать. Остальных зачислить в пехтуру к Кутякову. Исполнение приказа вечером доложить мне. Всё! - Повернувшись, Чапаев пошел в штаб, провожаемый сотнями горящих молодых глаз, за ним последовали остальные.
В тот же день вновь испеченным кавалеристам вручали перед строем коней. Григорию достался молодой и горячий, но хорошо объезженный вороной жеребец Ратмир. В старшие ему дали бородатого казака дядю Сеню - участника еще русско-японской воины. Владимиру выделили гнедую кобылу Липку, смирную, но легкую и быструю на ходу, а обучать его взялся Еремеич, - и потекли-побежали день за днем. С утра до ночи новоприбывшие овладевали кавалерийскими премудростями: снова и снова взлетали они в седло, сдерживая стон от боли в набитых, раскоряченных ногах; снова и снова учились владеть конем, преодолевать препятствия, рубить лозу и глиняные шары на столбах, учились стрелять на скаку вперед и назад, снова и снова соскакивали и снова взбирались на коня.
Особенно трудно давалась Григорию рубка с коня. Как-то во время трех заездов подряд, когда он не смог срубить ни одной из девяти установленных лоз, он спрыгнул и в отчаянии повалился грудью на холодную землю. К нему подъехал дядя Сеня, соскочил, привязал коня и присел около Григория:
- Что, паря, не легко рубить шашкой? Да только ты не кручинься, мне твоя ошибка как есть понятна, растолкую я ее тебе, не бойсь. А пока отдохни, и я перекурю. День-то длиннющий, еще нарубишься. Вот и Володька твой с Еремеичем к нам едут. Стало быть, отдохнем разом.
Еремеич и Володька спешились, присели на корточках рядом. В воздухе поплыли вонючие облака сизого, голубого, синего махорочного дыма. Глубоко затянувшись и ругнувшись от удовольствия, старый казак сказал:
- То-то и есть, что шашка - первое наше оружие. Любить ее надо и владеть, как своею собственной рукой. Даже в партейной песне поется, что добьемся мы освобождения своей собственной рукой, а не пулей или там штыком. А почему? А потому, что нет удара сильнее, как шашкой. В германскую я многих солдат видывал, раненных в голову: попала, к примеру, пуля в бровь, вышла за ухом, а человек жив остался и снова воюет. А уж если шашкой по голове достанешь, он более воевать не пойдет, тут и ляжет на веки вечные. Вот Василия Ивановича Чапаева взять, командира нашего: велика ли сила в нем? И всего ничего. А уж если шашкой даст - голова надвое, значит, владеет он шашкой досконально, как своею собственной рукой. А потому и воюет храбро и нам с ним хорошо. Ясно я высказался? В том и секрет, что надо чуять ее, как свою руку. Ну, тогда хватит курить, товарищи красные птицы, и поехали-ка мы на работку. Правильно я говорю, Еремеич?
- Святая правда каждое твое слово!
- Ну, вот и хорошо: рыбак рыбака чует издалека…
К вечеру этого дня Володя и Гриша могли срубить уже по три-четыре лозы, воткнутые на тренировочной дистанции, а к концу недельного срока лихо срубали уже по шесть-семь лозин.
На восьмой день Чапаев и Фурманов прибыли к молодым кавалеристам принимать экзамен. Чапаев, приехав в село Палимовку под Бузулуком, с утра занялся штабными делами 25-го кавдивизиона, расположенного здесь, а Фурманов направился к большому сараю, бывшей конюшне, где в это время проходили политзанятия.
- Садитесь, товарищи, рапортовать не надо, все вижу сам. Я хочу продолжить ваше занятие на особый лад. Ваш руководитель, - он указал на Еремеича, - совершенно правильно говорил вам сейчас, что сила нашей армии - в ее сознательности, в понимании ею революционного долга. Довожу до вашего сведении, что нашей дивизия предназначается стать ударной силой фронта. Чтобы вы лучше понимали, что такое чапаевская дивизия и какими должны быть чапаевцы, я хотел бы вам сегодня немного рассказать о нашем начдиве…
Молодые бойцы радостно зашумели, задвигались, устраиваясь поудобнее, и стихли, обратившись в слух.
- Отец у него был мордвин, а мать - русская. Жили они в большой нужде. На одиннадцать едоков приходилось всего две десятины земли, да и та была очень плохая, суглинистая. Отец Василия Ивановича, Иван Степанович, зимой плотничал, чтобы подработать денег, а потом и вовсе бросил землю. Убегая от голода, семья перебралась в небольшой волжский городок Балаково, где Иван Степанович целиком занялся плотницким ремеслом. А Вася, то есть Василий Иванович, которому было тогда всего двенадцать лет, пошел "в люди". Работал у купца на побегушках, помогал кухаркам, дрова колол, баню топил; потом получил "повышение": хозяин поставил его за прилавок. Но купец старался и Василия Ивановича поучить "купеческой грамоте". А по этой грамоте обсчитывать покупателей надо было так: сорок да сорок - рубль сорок, да коробка спичек - пять, а всего два сорок пять. И Василий Иванович взбунтовался против этого, потому что был честным человеком. Ну, что дальше произошло - понятно. Как вы думаете, что было? - с улыбкой обратился он к здоровенному Федору Тихову, который слушал его открыв рот.
- Стало быть, Василь Иванович купца-то и прикончил? - раз-другой моргнув, догадался тот.
Грохнул хохот.
- Ну, кто скажет? - смеясь, повторил вопрос Фурманов.
- Купец его выгнал! Да еще, небось, с треском! - вскочил Володька.
- Ну, правильно. А вы, товарищ, думаете, - спросил он Федора Тихона, - что будущий революционер должен начинать с разбоя?
- Никак нет, товарищ комиссар. Нам товарищ Еремеич уже разъяснял, что революционер - в нем главное сознательность должна присутствовать. И даже предупреждал, что особо сознательных будут записывать, значит, в партейных.
- Предупреждал уже, значит? - улыбаясь глазами, сочувственно переспросил Фурманов. - Хорошо. А какими еще качествами должен обладать боец партии? Кто знает?
- Смелостью!.. Умом!.. Военной ухваткой!.. Стрелять должен хорошо!.. - послышались предположения со всех сторон.
- Все правильно! - поднял руку Фурманов. - А вот расскажу я вам один поучительный случай из боевой биографии Василия Ивановича, а вы соображайте сами, что самое главное.
…Командовал тогда Чапаев первой бригадой Самарской дивизии и прикрывал город Николаевск с северо-востока. И вот получает он приказ от начальника дивизии, который, надо сказать, несколько растерялся и приказал отойти дивизии к югу. Николаевск был сдай без боя.
Чапаев расценил этот приказ как неправильный, и, несмотря на то, что Николаевск, находившийся в тылу его бригады, был уже занят противником, Чапаев решил разбить прежде всего трехтысячный отряд Чечика, что был перед его бригадой, а потом внезапным ударом двух полков освободить от противника Николаевск.
Чапаев приказал полку имени Степана Разина, которым командовал Иван Кутяков, выдвинуться за ночь на северо-запад, чтобы с рассветом выйти в тыл неприятеля севернее Таволжанки. Полку имени Емельяна Пугачева под командованием Плясункова предстояло провести под утро демонстрацию атак и сковывать силы врага до тех пор, пока не будет получен сигнал о начале внезапного удара кутяковского полка. Опасаясь горячности Плясункова, Василий Иванович остался с ним.
Ну, теперь и решите задачу: какие качества проявил Чапаев в очень сложной обстановке?
- Настойчивость!.. Упрямство!.. Разум!..
- Правильно: он проявил инициативу, то есть увидал такое решение, которого другие не видели, и стал действовать.
И вот в предрассветных сумерках полк Плясункова начал демонстрацию атаки Таволжанки с юга. И расчет Чапаева оказался правильным. Командование отряда Чечика не ожидало атаки красных и не знало, что наш полк уже находится у самого села. Противник открыл беспорядочный огонь из шестидюймовых орудий и начал стягивать к южной околице села свои пулеметы и все силы пехоты.
В это время полк Кутякова обошел Таволжанку с севера и не обнаружил там ни дозоров, ни каких-либо других сил противника. Кутяков, не медля ни минуты, бросил в атаку свой кавэскадрон и три батальона. С громовым "ура" разинцы бросились на врага с тыла. Батарея, захваченная разинцами, умолкла. Неприятель, решив, видимо, что главные силы красных оказались в его тылу, начал снимать с фронта большую часть пулеметов. Этот переломный момент быстро уловил Чапаев. Тогда он сам поднял в атаку Пугачевский полк. Короткий бросок - и закипел рукопашный бой. Он длился не больше часа. Ни один человек из трехтысячного отряда не спасся. Чапаев же потерял восемьдесят человек убитыми и ранеными. Он захватил богатые трофеи: четыре шестидюймовых орудия, шестьдесят пулеметов, две с половиной тысячи винтовок и большой обоз с боеприпасами.
- Ух, ты!.. Шестьдесят пулеметов!.. Три тысячи положил!.. Вот это да!..
- Ну, как вы полагаете, мог быть довольным Чапаев итогами этого боя?
- Еще бы нет!.. Не каждому это удается!..
- Наверно, усы знатно покручивал, - выскочил Фролов.
- Я скажу, - встал Тихов. - Василь Иванович еще доволен не был, потому что оконечного результата не достиг.
- Правильно, что усы Василий Иванович подкрутил, - ответил Фурманов, - но главное - это надо было идти дальше, забирать Николаевск.
Тихов сел и с усмешкой расправил несуществующие усы, поглядев на Фролова. Тот в ответ постучал пальцем по голове и показал на Федора.