В соседнем селе, в Знаменке, был у Антипки духовник, отец Сергий, настоятель храма Знаменской иконы Божией Матери. К нему-то и привел на ночь глядя едва дышащий от всего пережитого мальчишка бледную, с ног падающую Машу. И когда увидел их отец Сергий, а паче - услышал сбивчивые Антипкины просьбы "сироту приютить", - сам едва не упал. Во всяком случае, в затылке почесал. Беглая холопка самого Любимова - поджигательница! - не шуточки, этак можно не только сана лишиться - в Сибирь угодить, да с семейством. Но батюшка, в молодости отличавшийся отчаянной смелостью, и сейчас недолго пребывал в колебании. Маша, очнувшись от бесчувствия, и поняв, что происходит, опустилась перед священником на колени.
- Батюшка, - прошептала она, - умоляю, исповедайте меня…
Исповедь затянулась. Антипка, угощенный матушкой, даже задремал, и дремал сладко, пока отец Сергий не велел его позвать. Когда же предстал он перед батюшкой, то заметил, что встревожено-суровое лицо его духовника смягчилось, и вроде даже слезинки в глазах стоят (или показалось?). Отец Сергий благословил мальчика и сказал:
- Будь по-вашему. Но надо ей, все едино, скрываться, подальше уходить от этих мест. Пусть пока у меня схоронится, а вскорости сына ожидаю из Великого Новгорода с супругой, так с ними уедет, а там… как Господь даст.
"А к тому времени, может, и Петр Григорьевич пожалует! Отпишу ему сегодня же", - подумал Антипка…
Не заезжая в Горелово, Александр и Петруша направились прямиком в Любимовку. Антипка, опасаясь невольно выдать отца Сергия и Машу, многого в письме не написал, о том лишь сообщил, что никуда, мол, не увозили Марью Ивановну, и теперь помощь ваша, барин, требуется. Да и не мастер он был писать много и складно. Так что Петр Григорьевич сильно мучался, гадая, что же сталось с его Машенькой. Меж ним и Вельяминовым решено было, что перво-наперво заглянут они в избушку-развалюшку, где обитала больная Машина бабка, а от нее, ежели повезет, и про внучку разузнают. Благо, избушка стоит на отшибе, явившись ночью туда, ничьего внимания не привлечешь.
Петр был мрачен и задумчив, все время бормотал что-то под нос, и Александр, наконец, не выдержал:
- Да сколько ж можно охать да вздыхать? Не лучшее средство, по моему разумению, помочь покинутой возлюбленной… Тихо, тихо! Драться желаешь?
- Саша… молчи лучше!
- Успокойся! - Александр стряхнул с себя его руки. - Сам хорош! Что ж ты бросил ее, в хищных лапах оставил, а? Сразу надо было действовать, сразу! Жених…
Петруша вновь попытался ответить действием, но Александр, несмотря на невеликий свой рост и хрупкость, тут же эти попытки пресек.
- Ну, ну! - Вельяминов был вполне спокоен. - Не будем ссориться, не хватало нам… Тихо. Нашел время!
- Не ты ли говорил, что я сошел с ума? - Петруша тяжело дышал.
- Мало ли, что я говорил тогда от досады за Наталью… Нынче не прав я, скажешь? Ну да ладно.
Солнце шло багровым шаром к горизонту. К вечеру растаяла весь день изнурявшая путников жара, деревья стряхнули с себя гнет тяжкого зноя. Пыль улеглась. В установившейся прохладе чувствовалось что-то, говорящее о скорой осени, о приходе дождей и холодов. Но пышная красота Любимовки была нетронута предосенними переменами. Петр же, ощущая умиротворение природы, почти возненавидел эту красоту…
"А ведь Сашка прав, - думал он, - дрянь я, не мужчина, не офицер! И впрямь бросил ее… Так я же думал, что увезли Машеньку! Поверил…"
Возвратился отлучавшийся Вельяминов:
- Все! Повозку я достал и лошадей крепких. Готов, жених? Ну, с Богом!
…Бабкина избушка-развалюшка в темноте наступившей ночи и вовсе потеряла форму, походя теперь очертаниями то ли на поленницу дров, то ли вообще - на огромный сноп. У Петра екнуло в груди, он бросился к избушке бегом, рванул на себя дверь. Жалобно скрипнул-пискнул изнутри жалкий засов, слетев в одно мгновение. Громкий женский возглас и взволнованное кряхтение старухи… Маша, сидевшая у бабкиной кровати, резко обернулась и вскрикнула вновь, поднялась с места, сделала шаг к Петруше и… упала без сознания к его ногам.
- Вот еще дела… - озабоченно прошептал входящий вслед за другом Вельяминов.
- Теперь я тебя не оставлю, голубка, - бормотал совсем потерявшийся Петруша, поднимая девушку на руки.
- Да увези ты ее отсюда, Христа ради, поскорее! - раздался сердитый, хриплый голос Авдотьи. - Откель взялся-то? Заявился, вишь, свет ясный… Ох, не годы б мои да хвори… так и придушила б тебя, барчонок, - зачем девке голову вскружил, а потом сгинул?!
- Тише, бабушка, - произнес Александр. - Мы за Машей.
Бабка рукой махнула.
- Ей судьба одна - в полюбовницах барских ходить. Так пущай уж лучше с энтим, с молоденьким…
Петруши с Машей уже не было. Александр хотел уже последовать за ними, но остановился, устремив на бабку задумчивый взгляд. Свет горящей лучины падал на его лицо, и бабка поняла, сказала:
- Машке передай, пущай о мне не печалуется, Антипка за мной походит, да получше ее… Она вон хилая да хворая… Эх, эх…
Александр вышел из избы.
Ночь, тишина, в тишине - клокотание лягушек… Быстро мчала сквозь тишину и ночь большую повозку пара лошадей. Александр правил парой, Петр осторожно гладил лежащую у него на коленях голову Маши. Девушка давно уже пришла в себя, но молчала, хотя даже сквозь полумрак Петр чувствовал ее горячий взгляд. Беглая крепостная, казалось, со всем смирилась, всему покорилась заранее и была готова к любому повороту судьбы. Но Петруше чувствовалось (Бог знает - отчего!), что вопреки усталой ее покорности, быть может, против ее же воли, восстает в ней большая сила, затаившаяся в слабом женском теле. Он наклонился и поцеловал любимую в губы. Опять же скорее почувствовал, а не увидел скользнувшую по этим губам улыбку. Маша закрыла глаза, прошептала:
- Приехал-таки…
- Да, - Петруша ощутил, что дыхание перехватывает. - Машенька… что с тобою было?
Девушка тяжело вздохнула, но затем вновь как-то странно улыбнулась. Потом коротко, сбивчиво пересказала все происшедшее.
- …Приехал батюшкин сын с женой… из Новгорода… назавтра должна была с ними уехать. А чувствовала - не уеду… Пришла вот ночью с бабкой проститься. Думала все, вдруг схватят… дверь открылась… перепугалась я! А тут ты… Соколик… Вот ведь как Господь все устроил!
Петруша и сам дивился чудесному совпадению, приведшему его в развалюшку именно в ту ночь, когда оказалась там и девушка, которую он искал. Но Маша никогда никаким совпадениям не удивлялась, а сейчас и вовсе уверилась, что совершилась нежданная перемена в ее судьбе по горячей молитве отца Сергия, за короткое время привязавшегося к ней, как к дочери.
- Все Господь… - повторила она.
Но Петруша был настроен не столь мирно и благостно. Одно чувство сменялось другим, душа волновалась, кипела, любила и тут же негодовала… Движение его - словно ударил кого-то со всей силы - Маша уловила в темноте.
- А вот этого не надо, - прошептала она, - никому не мсти за меня, Петр Григорьевич. Добра не будет… сам погибнешь…
Девушка уже засыпала. Однако поручику было не до сна. Получше укутав Машу в свой кафтан, он погрузился в невеселые думы.
Глава пятая
В Горелово
По полям, по лугам, по проселочным тропкам пробирался к Горелову Ванечка Никифоров, сын купеческий, ныне - вельяминовский секретарь, нанятый в Петербурге Александром за грамотность, смышленость и усердие. Чтобы поскорее успеть с донесением, ехал Ванечка не по большим дорогам, а напрямик, как придется, сокращал расстояние. Выезжал-то из столицы верхом, но к концу пути на ночлеге, где потчевали и обхаживали очень уж ласково, приключилась с посыльным обыкновеннейшая история: поутру проснулся Ванечка где-то в чистом поле, ни коня, ни казны. Почесал в затылке, да делать нечего, отправился дальше пешком. По дороге подвозили из милости. Ванечка волновался: скорей бы уж барышнин наказ исполнить, а не то беда какая, будет он, Ванька, виновник. Ну, да ничего! Горелово уж близехонько.
Вот большое село показалось вдали. Не Горелово ли? Порасспрашивал. Нет, до Горелова еще верст пять.
День был нестерпимо жаркий, шел Ваня долго, - сегодня никто не смилостивился над ним, не подвез, - устал Ванечка. Шел по пыльной дороге, перекинув на руку кафтан и расстегнув ворот рубашки. Ноги затекли и горели в стоптанных сапогах. Но, приближаясь к селу, Ванечка ускорил шаг, с удовольствием думая о том, что здесь-то уж наверняка сыщется возможность отдохнуть да перекусить. Позади раздался стук копыт, скрип колес, и Ваня посторонился, пропуская телегу. Вот телега поравнялась с ним, обогнала, и в голубых Ваниных глазах зажглось любопытство. В телеге задом к лошадям сидел паренек лет шестнадцати-семнадцати, одетый в темное монашеское платье, с длинными черными волосами, в беспорядке раскинутыми по плечам и падающими на лоб невозможной челкой. К изумлению Ванечки, руки монашка были связаны за спиной, а над его тоненькой хрупкой фигуркой возвышалась громадная фигура рыжеватого мужика с короткой бородкой, который, казалось, одним пальцем мог вышибить дух из худощавого юноши.
- Я те покажу, лежебок, как своевольничать! - громыхал рыжий, грозя пареньку огромным кулаком. - Я из тя дурь-то выбью! Шибче, Василий! - прикрикнул вознице и продолжал: - Вот ужо домой-то почти воротились, я те счас монастырь устрою!
Дальнейшего Ваня не слышал. Он проводил черную фигурку тревожным взглядом, неожиданно ощутив горячее сочувствие к монашку. И, подстрекаемый любопытством, ускорил шаг, несмотря на жару.
Вот и село. Большое, богатое. Вдали из-за тучи пышных крон уставших от жары деревьев виднеется тоненькая вершина колокольни с позолоченным крестом. Ваня перекрестился на крест, вытер, уже в который раз, взмокший лоб и обратился к первому встречному мужичку - мол, не приютит ли кто путника.
- К Савелию иди, - махнул рукой мужик. - Он у нас странноприимничеством прославлен. Всех принимает. Вон его изба, вторая с левого краю.
На крылечке указанной избы сидел дед с пушистой бородой.
- Вы ли Савелием прозываться изволите? - смущенно пробормотал Ваня. Дед усмехнулся.
- Ну, я. А ты кто таков будешь? Из господ, что ли? По одеже не похож.
- Нет, я сын купеческий. Иван Никифоров.
- Ну так что говоришь мудрено? - усмехнулся дед. - Изволите… Ишь каков! Дед Савелий я и все. Садись на крылечко рядышком. Для чего я тебе понадобился?
Ваня присел и робко высказал свою просьбу о ночлеге. В ответ - радушное согласие. Савелий и впрямь оказался добродушнейшим стариком и гостеприимнейшим. Очень скоро Ванечка уже сидел за столом в его светлой избе за миской дымящихся щей. Дед оказался большим любителем поговорить, так что Ваня скоро узнал, что Савелий вдов, единственная дочка замужем за кузнецом из соседней деревни, уже и внуки народились. Расспрашивал дед и Ваню. Но тот, твердо памятуя о секретности своего поручения, все старался перевести разговор со своей особы на что-нибудь иное. С интересом расспросил и о встреченных на взъезде в село монашке и мужике.
Савелий выслушал и тяжело вздохнул.
- Митеньку ты это встретил да дядюшку его. Да Митя не монах… Эх. Жалко паренька.
- А что такое?
- Сирота, с младенчества без отца, без матери. Дядька-то его вырастил, да как? Все попреками да колотушками. Иногда и кнутом поучить племянника не гнушался. Суровый он, Архип. Богатый мужик. Давно себя с племянником на волю выкупил, и все богатеет да богатеет. А Митя тихий да робкий. Хороший парнишка, одно плохо - работник никудышный. Руки у него белые, персты тонкие, как у девицы. Зато скажу я тебе, Иван Никифорович, иное дал ему Господь, да дал, кажись, с избытком. Тут вот уж несколько годов, как задумал барин новую церкву строить. Барин наш, дай ему Бог здоровья, барин золотой. За то, видать, и богатство его не убывает, вот и надумал он в благодарность Создателю каменну церкву поставить. Старая-то уж поди постарее Грозного Царя, да развалилась вся, доски, случилось, с потолка так и посыпались. Слава Богу, что не пришибло никого, службы не было… Так о чем это я? Да. Так вот приехали к нам богомазы, барин прислал, новый храм расписывать. И с чего-то Митенька к ним подладился. Ходит и ходит, и глянь-ка, сам стены расписывать начал! Богомазы научили его своим премудростям. Большой талан малому даден! Намалевал он на стене Ангела. Так поверишь ли, Ванюша, как входишь в церкву-то, диву даешься. От Ангела, Митькой намалеванного, будто бы самое настоящее сияние Небесное идет. Во как! У нас так и говорили, что Митенькиной рукой сам Ангел Божий водил.
- Посмотреть бы! - мечтательно протянул Ванечка.
- А чего ж. Передохни малость, да ступай к вечерне. И поглядишь.
- Да я… того… Спешу больно.
Архип вздохнул.
- Ты не обижайся, млад вьюнош, что поучу тебя, дело мое стариковское. Но коль храмом Божиим пренебрегать станешь, не будет тебе удачи ни в чем. Завтра день воскресный, а ты спешить надумал. А ты б под воскресение в храме Господнем побывал, помолился усердно, тогда б и сладились все дела твои.
Ваня подумал, кивнул головой. Вспомнил вдруг, что из Петербурга умчался, не помолившись перед дорогой, лба не перекрестил. И вот остаток пути пешком бредет! Вздохнул, потом помолчал, потом спросил:
- А что же дальше с Митей будет?..
- Митя-то? Да он, бедный, с тех самых пор, как уехали богомазы, едва не спятил. Поначалу как в воду опущенный ходил. А потом как давай на всяких дощечках малевать, да миски деревянные узорами расписывать. Да как выходило-то всегда, загляденье! Архип сперва бранился, ну а потом смекнул. Засадит Митеньку за ложки да чашки, да за детские свистульки, тот их разукрасит, а Архип на ярмарку отправляет, продавать. Но, видать, в Митьке душа горела. Недолго он чашки размалевывал. Сбежал от Архипа. Два раза сбегал! Куда б ты думал? В монастырь! "Для чего ж так?" - я потом у него грешным делом любопытствовал. "Лики святые писать хочу, - говорит, - а иначе как у монахов не вижу средства научиться". Ну, Архип злющий, понятное дело - доход теряется. Первый раз очень скоро отыскал он Митьку. Всыпал, само собой. А второй раз тот убег, так долго не мог его дядька сыскать. Но нашел-таки, не иначе лукавый помог. А Митя уж и монашеское платье надел, хоть и не постригли его. Дядька-то из-за упрямства… Грех какой, спасению души преграду чинить! Ох, Архип, Архипушка, ответишь ты за это пред Господом… Так, вишь ли, и в третий раз убег! Но тут уж дядька скоро хватился, прямо следом погнал. Ну, сам видел, привез. Ох, что теперь будет! Бедный парень, как бы не было ему большего худа от дядьки…
Ванечка задумался, вздохнул. Митя, желающий жить в монастыре и писать образа, понравился ему, и Ваня от души его жалел.
После обеда и сладкого сна в доме гостеприимного Савелия Ванечка отправился на вечернюю службу. Новая церковь действительно была диво как хороша. Ваня благоговейно переступил порог, истово крестясь. Залитые светом свечей и лампадок стены являли тонко выписанные святые лики. Оглядевшись, Ваня сразу узнал Ангела, о котором говорил дед Савелий. Ангел, казалось, и впрямь излучал неземной свет. Чист и прекрасен его чуть грустный лик. Ваня, глядя на Ангела, долго вздыхал и крестился.
Длинная служба утомила его, но успокоила. На душе стало тихо-тихо… Ваня старался вслушиваться в песнопения, но одна мысль заняла его так, что он не мог противиться желанию прямо в церкви хорошенечко обдумать родившуюся у него идею. "Надо спасти Митю! Помочь ему бежать. Вдвоем сподручнее. А куда? Ну, поначалу в Горелово вельяминовское, конечно же, там-то уж этот злобный Архип искать его не додумается. А потом… А потом странствовать пойдем… Надоело мне все, жизнь этакая, неблагодатная. А куда пойдем? Да хотя б и в Иерусалим".
- Слава в вышних Богу, и на земле мир…
Ваня встал на колени и принялся вновь усердно креститься…
Ночь наступила. Крадучись, задами пробрался Ванечка ко двору богатого мужика Архипа. Перелез через изгородь. Тихо… Дворовая собака, на Ванино счастье, мирно дремала на крыльце, не чуя, что неподалеку, на задворках, совершается покушение на старый сарай с тяжелым увесистым замком. Дед Савелий рассказал Ване, где обычно запирает в наказание вредный Архип Митеньку, и, пытливо вглядевшись, спросил: "А тебе зачем?"
Ваня приложил губы к щелке в двери сарая.
- Есть здесь кто? - шепнул чуть слышно. За дверью послышалось движение.
- Это ты, Митя? - уже громче произнес Ванечка.
- Я, - донеслось изнутри. - Кто здесь?
Голос был молодой и звучный, но чуть хрипловатый, словно простуженный.
"Плакал, наверное", - подумалось Ване, и он еще громче зашептал в щелку:
- Погоди, сейчас я тебя освобожу!
Вынул из кармана ножик, принялся усердно ковырять им около замка. Прошло довольно много времени. Наконец сорвав замок, Ванечка с торжеством распахнул дверь.
- Выходи!
Из темноты дверного проема вынырнула тонкая фигурка в черном. Блеснули, поймав лунный лучик, большие темные глаза. Митя, не говоря ни слова, пытливо, сосредоточенно смотрел в лицо Ванечки. Ваня поначалу тоже на него уставился молча, потом спросил:
- Это ты художник?
- Я. А ты кто будешь? И зачем меня освободил?
- Купеческий сын Никифоров Иван Никифорович. Ну… Ваня просто. А ты - Митя, я знаю. Я к тебе… в общем… пойдем со мной.
Митя рассматривал неожиданного освободителя с изумлением.
- Куда? - только и смог прошептать.
- Сначала в Горелово…
- В деревню соседнюю? Зачем?
- Да так… по надобности одной, а потом - хочешь на Гроб Господень?
- Нет, погоди…
- Да некогда годить-то! Живо, Митенька! - Ваня подхватил юного иконописца под руку и побежал, таща его за собой. Митя свободной рукой перекрестился несколько раз, но полностью подчинился судьбе в лице невесть откуда взявшегося купеческого сына. Перемахнув через плетень, Ваня и Митя помчались во весь дух. И скоро были уже далеко от Архипова дома…
Александр Вельяминов учил себя ничему не удивляться, но когда предстал перед ним в родном его Горелово Ванечка Никифоров и на одном дыхании выложил все, что велено было доложить, Вельяминов так и сел на подвернувшийся кстати стул.
- Вот не было беды!
К другу своему Белозерову, временно поселившемуся во флигеле близьше или меньше - э арника, я не понимаю:)ципиально, потму что лимит ты по-любому исчерпаешь (если. барских хором, явился Саша до невозможности расстроенный, с порога воскликнул с досадой:
- Эх, брат, вот и верно: человек предполагает, а Бог располагает.
- Что такое? - испугался поручик.
- Ничего не понимаю. В Петербурге заговор - Государыню извести хотели.
- Господи, помилуй! - Белозеров перекрестился.
- Да. И нас, Вельяминовых, к сему приплели.
Настала очередь Петруши вцепиться в спинку стула.
- Что… что ты говоришь?!
- Эх! Наталья Ваню прислала с приказом от Бестужева - в столицу ни ногой. А я хотел было завтра же в Петербург, тайком, через вице-канцлера - до самой Царицы, в ноги Елизавете Петровне - за вас просить. А теперь…
Петруша закусил губу.
- Проклятье! - вырвалось у него в конце концов. - Да что же за жизнь такая проклятущая! И ни в чем мне счастья нет. А вас-то за что…